– Да я знаю, Бернард, всё нормально! А тебя не накажут за то, что ты мне всё это принес? – спросила Адель.
– Нет, не волнуйся, никого нет в тюрьме из начальства, – ответил Бернард.
– Я могу что-нибудь сделать для тебя напоследок? – спросил он.
– Да нет, спасибо, мне ничего не нужно, всё у меня есть, жизнью довольна! – невесело пошутила Адель, и улыбка на секунду появилась на её губах. – Хотя нет, подожди. Есть одно дело. Не мог бы ты как-нибудь передать моим близким, что завтра моя казнь? Если скажешь "нет", я не обижусь.
– Я попробую. Но не обещаю. Если удастся вечером вырваться, то, конечно же, обязательно передам!
– Спасибо тебе, Бернард! Ты всегда ко мне хорошо относился. Я так часто тебя о чём-то просила, но теперь, обещаю, это последняя моя просьба!
Бернард поставил на стол поднос с едой, и посмотрев в коридор, не идёт ли кто, подошел к девушке. Адель подошла к нему, крепко прижалась, и обняла за шею. Слёзы потекли из её глаз ручьем.
– А помнишь, как мы один раз в детстве сбежали от родителей на речку купаться? – Сквозь слёзы спросила она. – Может, и сейчас попробуем?
– Нет, милая Адель, на этот раз не получится.
– А ты бы хотел?
– Конечно, я бы даже отдал за это свою жизнь! Только вот никто не возьмёт, – опять невесело пошутил юноша. – Ну, мне пора, а то если увидит кто, то беда будет. Прощай, Адель, и да поможет тебе Бог! Я не верю, что ты ведьма, и никогда не поверю в это. Ты всегда была самой лучшей для меня. Если бы я только мог спасти тебя!
Крепко поцеловав девушку на прощание, Бернард быстро вышел. Дверь захлопнулась, заскрежетал замок, и шаги стали быстро удаляться по коридору, наступила полная тишина. Адель опять осталась совсем одна…
Бернард ушёл, и на смену апатии пришла страшная тоска. В суматохе последних часов она не так уж часто думала о своих близких, а тут увидела Бернарда и тоска по родным – матери, отцу, сестрам нахлынула на неё с новой силой. Как же она соскучилась по ним! Она не видела их всего две недели, а кажется, что прошла целая жизнь. Так круто всё переменилось за эти две недели. Слёзы вновь потекли из глаз Адели. Кажется, вот только сейчас она с отчетливостью поняла, что всё кончено. Как же не хочется умирать, ведь ей всего восемнадцать лет! И сделать ничего нельзя. Нет надежды… Никто не поможет, даже Бог, которому она так усердно молилась все эти годы. И он тоже отвернулся от неё, как же он может допустить такое, ведь она так верна ему, так надеялась на него. Почему же он ничего не делает для её спасения? Почему он забыл про неё? Уж ему-то точно известно, что никакая она не ведьма, что она всегда любила его, и вот в тот момент, когда ей так нужна его помощь, он молчит? Почему???
В камере постепенно становилось всё темнее и темнее. Наступил вечер. Адель вдруг вспомнила про поднос с едой, который принёс ей Бернард, и ей страшно захотелось есть. Взяв поднос со стола и поставив его к себе на колени, она стала с жадностью поглощать мясо, хлеб и сыр, запивая его вином. Она была еще слишком молода, чтобы пить вино, поэтому до этого дня почти его и не пробовала, но теперь-то уж какая разница? Мама её не поругает больше. Спасибо Бернарду, что принес ей поесть и попить, а то было бы совсем невмоготу. После того, как Адель всё съела и выпила, ей стало немного полегче. Алкоголь понемногу ослабил внутреннее напряжение, и даже согрел ее изнутри. По телу растеклось приятное тепло, слёзы перестали течь у неё из глаз. Она снова присела на холодный пол, прислонившись спиной к каменной стене. Закрыв глаза, она долго сидела, не шевелясь, и ни о чём не думая, и даже не заметила, как наступила ночь. Последняя ночь в её жизни… Несмотря на выпитое вино, спать совершенно не хотелось. Адель открыла глаза. В камере была кромешная тьма, и только наверху, в окошке под потолком, ярко светили звёзды. Ночь сегодня выдалась на редкость ясной и тихой. Ни шума, ни шороха, ни единого звука. Тёплая летняя ночь. В такую ночь хорошо гулять с каким-нибудь молодым юношей вдоль берега реки, вдыхая аромат пряных трав, а потом лечь рядом в густую траву, и, взявшись за руки, долго неподвижно лежать с открытыми глазами, глядя в небо, всё усеянное звездами, и ни о чём не думать. Как же ей этого хотелось! А ведь это было, и было совсем недавно! Как же могло произойти с ней это страшное несчастье, и почему именно с ней? Её родные, наверное, сейчас поужинали и ложатся спать. Мама, как всегда, ворчит на отца, сёстры занимаются рукоделием при свете лучины. Удалось ли Бернарду передать им весточку о ней, или нет? Как бы ей хотелось, чтобы они пришли на площадь и увидели её перед казнью! Ей было бы немного легче пережить этот ужас, если бы они были рядом. Она их, конечно, не увидит в этой огромной толпе, но они её увидят точно, где бы они не стояли. Эшафот высокий, видно будет отовсюду. Адель и сама не заметила, как от обильной еды и выпитого вина задремала, также сидя на полу, и прислонившись к стене спиной. Как ни странно, никаких ужасов и кошмарных видений у неё не было. В голове то и дело всплывали образы из далекого детства, юности, она видела своих папу и маму, своих подруг, с которыми дружила с самого детства, свою первую любовь – юношу с соседней улицы, с которым они так ни разу и не поцеловались, и много ещё чего хорошего из своей короткой жизни. Казалось, что Адель уснула лишь на несколько минут, но когда она проснулась и открыла глаза, то поняла, что уже давно наступило утро, и камера была залита ярким светом. Ужас сковал тело Адель, она поняла, что до её казни осталось совсем немного времени, и с минуты на минуту за ней придут… Что же она натворила, она потратила последние драгоценные часы своей жизни на сон??? И вдруг она услышала этот страшный звук, который слышала до этого уже много раз: звук, которые издавали метла в руках работников, что говорило о том, что они уже начали подметать каменные плиты площади, и что до её казни осталось не более двух часов. Как же она могла так уснуть? Всему виной была вино, который принес Бернард. Но откуда она могла знать, что заснёт и проспит всю ночь? Теперь уже ничего не изменить. Время назад не вернешь. Потянулись страшные минуты ожидания. Она прислушивалась к каждому шороху, каждому звуку, доносящемуся из коридора, но там было тихо. Наверное, за все те две недели, проведенные здесь, не было минут более страшных и ужасных, чем эти томительные минуты ожидания. Как бы ей сейчас хотелось превратиться в маленькую птичку и вылететь в узкое окно под потолком, взлететь высоко-высоко, выше, чем самый высокий эшафот, и никакой огонь не достанет её, а потом лететь и лететь, не останавливаясь ни на секунду, подальше от этих страшных мест, – туда, где нет костров инквизиции, где нет "железных дев" и "испанских ослов", туда, где люди не убивают друг друга без вины, а помогают друг другу, и любят друг друга. Ведь должно же быть на земле хотя бы одно такое место??? Теперь ей уже не суждено было об этом узнать. Адель лежала на полу лицом вниз, крепко закрыв уши руками. Больше всего на свете она боялась услышать шаги по коридору, и поэтому стала даже тихонько напевать, чтобы не слышать ничего вокруг. Она зажимала уши руками всё крепче и крепче, пела всё громче и громче, и пение её постепенно перешло в крик… Лишь бы только не слышать этих проклятых шагов по коридору, шагов самой смерти! Только бы не услышать, только бы не услышать! Она продолжала зажимать уши и кричать даже после того, как почувствовала, что кто-то толкнул её в плечо. За ней пришли. Кто-то схватил её за руки и отнял руки от ушей со словами:
– Хватит орать, ведьма, это не поможет! Пойдём, костёр ждёт тебя!
Адели на мгновение показалось, что вместе с несколькими монахами сама Смерть зашла к ней в камеру, и она впервые так отчётливо почувствовала рядом с собой ее холодное дыхание. Никогда еще она не ощущала смерть так близко. Было около одиннадцати часов утра, когда Адель последний раз вывели из камеры и медленно повели по широкому тюремному коридору. Она шла еле-еле, с трудом волоча ноги, и служникам приходилось то и дело поддерживать её, чтобы она не упала. Девушка дала волю своим чувствам, и слёзы, не переставая, текли из её глаз. Смерть была так близка, что это приводило её в неописуемый ужас. Осмотрев сопровождающих её монахов, она не увидела среди них Бернарда. Как жаль, что его здесь нет! Ей было бы не так страшно. Предупредил ли он её семью, или нет? Сейчас только эта мысль мучила её больше всего. И вот, наконец, Адель со своими конвоирами вышла из мрачного темного здания тюрьмы на улицу. Адель уже две недели не выходила на свежий воздух, поэтому у неё сразу закружилась голова, и она чуть не упала, но её быстро подхватили под руки и удержали на ногах. Наконец-то она вышла на улицу! Как же она мечтала об этом все эти дни, глядя в маленькое оконце в своей мрачной камере. И вот её мечта сбылась. После долгого сидения в темной камере солнечный свет поначалу ослепил её, и она ненадолго потеряла способность вообще что-нибудь увидеть. Но очень скоро глаза привыкли к яркому солнечному свету, и Адель увидела перед собой ту самую площадь, которую в последние две недели могла только слышать. Большая площадь постепенно наполнялась народом, который еще раз пришёл посмотреть на свое любимое развлечение – сожжение ведьмы на костре. Посреди площади возвышался тот самый эшафот, так хорошо знакомый Адели с детства. Недалеко от эшафота возвышалось еще одно строение. Это деревянный помост, на который перед казнью поднимутся святые отцы, и с которого проповедник будет читать свою речь. Был еще один помост, на который Адель возведут перед казнью, и на котором она будет слушать обличительную речь проповедника, а затем и приговор. Вот к этому помосту Адель и повели сквозь пока ещё малочисленную толпу народа. Девушка вглядывалась в лица людей, надеясь увидеть среди них мать и отца, но их нигде не было видно. Наверное, Бернард не смог предупредить их о казни. А ей так нужна сейчас их поддержка! Ей было бы немного легче, зная, что они здесь на площади, что они рядом. Ну вот Адель наконец-то довели до помоста, куда она поднялась с помощью двух крепких монахов. Он был достаточно высоким, и девушка снова и снова оглядывалась по сторонам, не теряя надежды увидеть родителей, но всё было тщетно. Она никак не могла их найти… И здесь ей не повезло, – наверное, бог совсем отвернулся от неё. И вот появились самые главные персонажи – монсеньор епископ и проповедник, который будет читать проповедь перед тем, как подсудимой огласят приговор. Этого проповедника Адель слышала уже много раз, сидя в камере, и все его речи выучила почти наизусть. Его проповеди не отличались разнообразием, так было и в этот раз. Не ожидая услышать что-нибудь новое, она смотрела в чистое голубое небо, щурясь от яркого солнца, жадно вдыхая свежий воздух и наслаждаясь последними минутами жизни. Потеряв надежду увидеть своих родителей, она перестала смотреть по сторонам. Слёзы Адели высохли. Что-то произошло у неё в душе. Она так долго боялась, что, наверное, исчерпала весь свой запас страха как раз перед самой казнью, и теперь просто стояла и смотрела в небо, ничего больше не видя и не слыша, кроме синего-синего неба у неё над головой, такого обычного и одновременно такого прекрасного. Но вдруг толпа, до этого стоящая молча, не проронив ни слова, стала недовольно рокотать. Адель понемногу начала возвращаться в реальность, и вдруг поняла, почему толпа зашевелилась. С севера откуда не возьмись показались облака, которые с каждой минутой становились всё темнее и темнее, и вот уже всё небо заволокли тучи, хотя ветра и не было совершенно. Народ недовольно зашумел. Проповедник быстро закончил свою проповедь словами: "Иди с миром, Адель! Ты лишена защиты церкви!" И уступил место епископу, который начал зачитывать приговор. Суть его была проста. Церковь никогда сама не проливала крови. Её задачей в те времена было употребить все усилия, чтобы вернуть еретика в лоно церкви, но если он упорствовал, то церкви он больше не был нужен. Церковь была вынуждена объявить его еретиком и лишить своего покровительства, то есть отлучить от церкви. Таким образом, приговоры обычно заканчивались примерно одинаково – в них говорилось, что святая инквизиция отлучает подсудимого от церкви и отдает еретика в руки светской власти, прося её, однако, действовать как можно мягче и избавить его от смерти. Казнить еретика имела право только светская власть, но не церковь. Епископ говорил быстро, надеясь провести казнь как можно скорее, и последнюю фразу из приговора Адель расслышала хорошо: