– Виталий Маслов литературную свою деятельность начал в 1968 году, – все еще надеясь, очевидно, выжать из нас слезы умиления, доводит до нашего сведения Людмила Тимофеевна.
В глазах у всех немой вопрос:
– Зачем? Зачем он начинал?
– Да, это не Пастернак! – не выдерживает Пантелеева. – Это не Пастернак!
Все согласно кивают: да, мол, поняли уже…
75.
Госэкзамены… Их было четыре. Научный социализм прошел вяло. Большинство из нас подготовили доклады. Тема моего звучала так: «Особенности современного рабочего движения в развитых капиталистических странах». Главным было не содержание – главным была форма.
– Двадцать страниц машинописного текста через два интервала, – сказал нам декан Сомов.
Можно было подумать, что они не читали наши рефераты, а мерили их линейкой. «Они» – это члены государственной экзаменационной комиссии, которых мы имели честь лицезреть в день нашего первого научно-социалистического «госа». Мне было их искренне жаль: прочитать такую гору мусора, да еще потом прослушать (нам давали по десять минут) наиболее скверные места из нее, делая при этом умные лица…
– Вам нужно было части текста нумеровать согласно вашему плану, помещенному в начале, – сказал мне перед экзаменом рецензент.
Это единственное, что его смутило.
– Откуда же мне было знать, что вы такой дурак, – чуть не ляпнул я. – Даже школьников не заставляют нумеровать части сочинения.
Перед русским языком все тряслись больше всего. Мы символично сдавали его 13 июня…
Число не радовало. Обилие вопросов и отсутствие на них ответов не радовало. Плохая погода не радовала. Холод в аудитории… Правильно: тоже не радовал. А что же радовало?
Порадовала – не порадовала, а немного повеселила нас Кондратенко. Она выскочила из аудитории, как ошпаренная:
– Ой, такое спрашивали! Ой, такое!!! Сложное! Правописание «не» с глаголами и деепричастиями!
«Гос» по русскому языку объективно был самым сложным. Этими «пятерками» и «четверками» мы гордимся, пожалуй, больше всего. Я, по крайней мере, очень горжусь своей «пятеркой». Жаль, что нельзя заказать ее бюст и поставить его на свой письменный стол. Мы бы любовались друг другом: я и моя «пятерка» по русскому языку…
С литературой вышло смешно. Вопросов было больше ста. Складывалось впечатление, что человек, их задававший, вообще ничего не читал. Он спрашивал обо всем – от былин до современности… Особой популярностью пользовался вопрос: «Роман Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» (по выбору экзаменующегося)». Данное в скобках примечание не давало нам покоя: то ли экзаменующийся должен был выбрать одного из братьев, то ли он имел право в случае чего вообще отринуть этот вопрос…
Недели две, с большой от набившихся в нее мыслей головой и умалишенным видом человека, который никак не может понять, что же он потерял, я рылся в кучах учебников, конспектов и художественных книг… И что же, как вы думаете, мне попалось на экзамене по этой самой литературе? Привожу полностью:
1. «Ревизор». Новаторский характер комедии.
2. Интеллигенция и революция в прозе 20–30-х годов.
3. Поэмы А.Т. Твардовского.
И к этому нужно было идти пять лет? «Ревизора» я кусками знал наизусть. Интеллигенция вся пошла по Булгакову. А «Василия Теркина» и «За далью даль» я помнил еще со школы. Огорчение и разочарованность. Такой «гос» можно было сдать, вообще не открывая ничего…
И вот теперь нам остался один последний экзамен – педагогика и методика. Он один отделяет нас от нашего высшего образования.
– Мне приятно, что именно вы выбрали методику литературы, – сказала нам Пантелеева, когда мы пришли к ней на консультацию перед нашим последним «госом».
Мы имели право выбрать любую из методик. Все почему-то кинулись сразу на русский язык. Абсолютно все. Так, по крайней мере, показалось мне сначала. Однако когда я пришел на консультацию, то понял, что ажиотаж был поверхностным: все лучшие – здесь.
Экзамен прошел на печальной ноте конца. Я рассказал о специфике изучения лирики в школе, процитировал Макаренко о том, что «лучшее половое воспитание – это отсутствие всякого полового воспитания», вызвав полное одобрение наших педагогов, и вышел в коридор с последней в своей жизни «пятеркой»…
«Госы» кончились. Институт кончился. Пора расходиться…
76.
В субботу, 29 июня 1991 года, в 12.00 мы идем в институт в последний раз. Ощущение – как будто присутствуешь на собственных похоронах. Нам вручают дипломы.
Вообще, с вручением дипломов вышло как-то не очень хорошо. Преподавателям следовало бы понимать, что пять лет мы следили за ними глазами на лекциях и семинарах. А глаза… Через глаза смотрит в мир человеческая душа. И плохими ли мы были студентами или хорошими, но души были у нас наверняка…
На вручении дипломов нам плюнули в души. Нас пришли проводить лишь Людмила Львовна Иванова, Альберт Сергеевич Смирнов и наш декан Сергей Александрович Сомов. А где же были все остальные? Людмиле Тимофеевне было приятно, что мы выбрали методику литературы? А нам не было бы приятно, если бы она пришла проводить нас «в последний путь»? А что же наш ректор не дошел до нас? А где же…
Прощальное слово куратора Смирнова было оригинально.
– Прикипел я душой к этому курсу, – сказал Альберт Сергеевич, – но ничего, думаю, что скоро это пройдет, и я это переживу.
По актовому залу, где мы сидим нарядными кучками, проносится шорох недоумения. Наконец декан вручает нам дипломы: сначала красные. Их пять: у Кати Богомоловой, Инны Цурихиной, Оли Балакиревой, Лены Стрелковой и Светы Елфимовой. Потом синие…
– Я хочу поздравить тех, кого хочу, – встает Людмила Львовна и начинает раздавать свои «дипломы».
Те, кому она вручает на память открытки с благодарностью за отличные знания, явно польщены. Как, по сути, мало надо душе человеческой, чтобы растаять…
Мы спускаемся по лестницам к выходу. На втором этаже толпятся абитуриенты – работает приемная комиссия. Что же: время, как неоспоримо доказывают нам стрелки часов, идет по кругу, и все повторяется вновь.
Мы смотрим на младое племя грустно и мудро.
– Как там у тебя? – говорит мне Эдик на крыльце. – Славный домина, здоровый, ядреный?
И мы все вместе оглядываемся на институт. Годы прошли – мы расходимся на орбиты, которые, быть может, никогда больше не пересекутся. К этой минуте мы шли пять лет. Все, к чему идут долго, оказывается весьма грустным. Мы уходим из института навсегда…
77.
Цитата. Думаю, она могла бы сойти и за эпиграф. Но у произведения их и так уже три. Так что я решил поместить ее в конце:
«Я полагаю, что ни в каком учебном заведении образованным человеком стать нельзя. Но во всяком хорошо поставленном учебном заведении можно стать дисциплинированным человеком и приобрести навыки, которые пригодятся в будущем, когда человек вне стен учебного заведения станет образовывать сам себя».
М.А.Булгаков. Жизнь господина де Мольера.
78.
После окончания института мои однокурсники как-то очень часто стали давать интервью в газетах. Вернее, в газете. Газета называлась «Мурманский вестник». И в ней работала тогда Наташа Стасюк – тоже наша однокурсница. Что отчасти развеивает метафизический смыл наших частых появлений на страницах этого средства массовой информации.
И я стал собирать вырезки…