– Виноваты, Мария Геннадьевна, – я смотрел в камеру, жалостливо сведя брови шалашиком, – Мы не хотели отрывать вас от дел, но Ифрам уверил, что форму можно позже прислать, что наш продукт может стать исключением.
– Да, он был немного взволнован, но без предварительной оценки патента нам будет сложно говорить предметно.
– Патента, – я посмотрел на Борю, – нет.
– Значит, заседание переносится на месяц, – подытожила Мария, плохо скрывая раздражение.
– Но ведь это формальность.
– Мистер Бертич, есть протоколы, которые…
– Патента нет, – вмешался Боря, подавшись ближе к камере, – но документы всегда со мной.
Для наглядности он постучал пальцами по заушнику.
– Мы не можем тратить время, чтобы разбираться в них, Борис Антонович.
– Маша, – сказал мужчина, подписанный Робертом Генри. Голос и манера у него оказались под стать удаву. – Мне пришлось сорваться с виртеатра, чтобы сидеть здесь. Я не хочу, чтобы эта жертва была напрасной. Кто-нибудь ещё?
Восемь изображений мигнули белым, и Мария недовольно выдохнула:
– Показывайте.
Боря парой движений вывел на экран презентацию, отчего иконки людей сместились вправо. На обложке схематическое изображение демона нависало над витрувианским человеком. Устройство напоминало пустой хитиновый панцирь из множества сегментов, от которых раскинулись «крылья» проводов.
Пока члены фокус-группы изучали данные, я вглядывался в лицо Роберта Генри, показавшееся мне смутно знакомым. С тонким носом и жидкими бровями, суровое и обветренное, – этот человек, похоже, не слышал о косметике.
Тишину нарушила темнокожая Джоанна:
– Борис Антонович, вы понимаете, что предлагаете нам поверить в магию? Какие-то голые рассуждения и вычисления с очень сомнительным базисом. Ни одной публикации за всё время исследования, ни одной научной выкладки. Вы пришли с ответом на незаданный вопрос. Работа ведь должна быть продиктована необходимостью.
– Долголетие неглисена утопило науку в болоте. Мне видится необходимым вытащить её оттуда.
– И что, ваш так называемый демон с этим справится? Один только алгоритм работы чего стоит. Анализ начальных условий в радиусе ста метров, – она стала загибать пальцы, – определение критического фактора, поиск реальности, где критический фактор исключён, захват материи в квантовую ловушку и дальнейшая реализация реальности путём изменения спинов частиц. Мало того, что вы безапелляционно продвигаете многомирие Эверетта, так ещё и предлагаете сливать реальности воедино.
Иногда люди, огорчённые человеческой глупостью, цыкают и ругаются. Они не пытаются никого оскорбить, просто жалуются Вселенной, что приходится иметь дело с непробиваемыми тупицами. Боря был из таких людей.
– Сливать можно только дерьмо в унитаз, – выпалил он, отчего у меня округлились глаза, а Джоанна поперхнулась. – Я говорю о пересечении.
Он сцепил ладони в знаке инь и ян.
– Я не продвигаю Эверетта, я ни разу не был в Копенгагене2, я вообще не любитель крайностей. Я верю, что истина где-то посередине, что мы живём в предсказуемом детерминированном мире, только миров этих бесчисленное множество. И что на этом самом месте, ceteris paribus, – он ткнул пальцем в пол, – при прочих равных, может сидеть немецкая овчарка.
Боря пролистал слайды и вывел один, где в воздухе застыло абстрактное облако из множества песчинок.
– Всё зависит от точки зрения. В один момент перед нами друг, – он повернул облако, и из песчинок сложился силуэт вставшей на дыбы лошади. – А в другой…
Ещё поворот, всего на пару градусов, и передние ноги коня обернулись клыками. На меня смотрел разъярённый тигр.
– Просчитав окружение и обнаружив смертельную опасность, демон пойдёт по пути наименьшего сопротивления и просто изменит фактор, вызвавший её. Хотите повеситься? Верёвка оборвётся. Кирпич, летящий на голову, рассыплется в воздухе. Надо всего лишь найти ту реальность, где всё повёрнуто под нужным углом, и повернуть нашу в ту же сторону. Зачем изобретать колесо, если его можно украсть у соседа?
Джоанна не перебивала, но её лицо с каждым Бориным словом всё больше превращалось в сморщенную губку. Были вопросы и от других участников заседания, и я честно пытался вслушиваться в технические подробности, но вся эта квантовая механика пролетала сквозь уши, как нейтрино через материю. Я только знал, что всё сказанное Борей – далёкое будущее, до которого демону ещё эволюционировать не одно поколение.
Вскоре обсуждение упёрлось в обывательское «верю-не верю», и тогда слово взял Роберт, который до этого отмалчивался.
– Если оставить ребёнка играть в песочнице, то рано или поздно он начнёт играть в Бога.
Боря дёрнулся, точно ошпаренный:
– Вы верующий?
Роберт не стал отвечать на провокацию.
– Это я так, к слову. Я хотел сказать, что учёный – человек увлечённый, а увлечённый человек может не осознавать последствий. Он одержим своими демонами, – Роберт сделал упор на последнее слово, – безграничным любопытством, а безграничное любопытство – это порок, способный прорвать устойчивую ткань. Любой научный прорыв – это революция. Вместо устойчивого экономического климата наступает ядерная зима, люди становятся недовольными, а это ведёт к новым революциям, но уже гражданским. Бунт Бессмертных вспомните. Люди испугались, что власть будет вечная, и побежали её сменять. Вы ведь сами пишете в статье, что социальные потрясения будут, но упоминаете это так, между делом, вам ведь наука важнее, какие-то винтики с гайками. Отводите кризису двадцать лет, но я не уверен, что мы готовы пожертвовать ими.
– На дворе эпоха неглисена, у вас сотни лет впереди, – Боря стиснул подлокотники. – Почистили засбоившие клетки, закинулись новыми и дальше смотреть свой виртеатр. Надо уметь ждать.
– Уважаемые! – повысив голос, сказала Джоанна. – У нас не кружок юного трансгуманиста. По существу, пожалуйста.
Роберт небрежно отмахнулся от её слов:
– Нечего тут по существу обсуждать. Это наглая авантюра зарвавшегося человека. Я против. Люди не готовы.
Окошко Роберта загорелось красным, и во мне откликнулось что-то старое и злое, что я похоронил давным-давно. Этот надменный тон перетряхнул мою память, и перед глазами явью всплыло блаженное лицо Софии, напичканной обезболивающими. «Чего ты плачешь? – говорила она, лёжа на больничной койке. – Я всё равно не смогла бы вытерпеть тебя лишние десять лет».
А затем вспомнились морды министров и депутатов, которые слали на три буквы МНЭ – «Министерство науки и этики», где рулил Генри Робертсон. Я завалил его стол письмами и прошениями от нуждающихся, но ушёл со звенящим эхом в ушах. «Я против, – дрожал его старческий маразматичный тенорок. – Люди не готовы». И прихлебатели повторяли за ним, из-за чего клеточная чистка отодвинулась на двадцать лет, которых не было у моей жены.
Теперь Генри обернулся Робертом, чистка стала его лучшим другом, но риторика, закостенев, ничуть не изменилась.
Я ждал от Бори всплеска или взрыва, но он спокойно встал, подошёл к двери и холодно сказал напоследок:
– Если вы действительно верующий, то молитесь, чтобы на вашем сыне оказался мой демон, когда он полетит с крыши, устав от жизни с таким отцом.
Я остался один в будке.
– Он ушёл, хлопнув дверью, и даже не узнал, что у меня нет сына, – Роберт промокнул лоб салфеткой. – Думаю, голосование тут бессмысленно.
Участники по очереди стали отключаться от конференции. Мария задержалась напоследок.
– Одной теории мало, мистер Бертич, – сказала она участливо. – Вы не под крылом Министерства, вам нужно что-то более весомое. Но вы смогли меня заинтересовать. Со своей стороны, обещаю, что запись будет передана в архив на повторное рассмотрение, и если комитет сочтёт разработку перспективной, вас вызовут. Заседание окончено.
Экран погас. С открывшейся дверью из комнаты выдуло всю надежду, что наполняла её полчаса назад. Хищная пасть Роберта проглотит любые обещания.
Боря курил на улице, зажав губами машинку, из которой тонкой струйкой вытекал в небо пар.
– Надо поесть. – Мутное облако вылетело у него из носа и уплыло в сторону дома.
Жил Боря скромно, даже бедно, как порядочный человек науки. Съёмная двушка на севере города подвывала прохладой голых белых стен, разбавленной одной единственной картиной над кроватью в спальне – геометрические узоры, заляпанные брызгами экспрессивного ребёнка. По ней было видно, что Боря не любил красоту, или в ней не разбирался. Но я смотрел на холст и думал, что так бы брызнула кровь из разбитого носа Роберта.