– Это, сааб, пальма, не простая пальма, а финиковая, хурма. Доложу вам, сааб, что деревьев этих много разного рода: холодная хурма, которая лучше и здоровее называется хастеви, бедрави, ашираси и кабкаб. Как будете, иншалла! (если угодно Богу!), в Багдаде, то попомните мое слово, когда станете кушать отличные финики хастеви. Похуже хурма – горячая, для здоровья вредная, называется хазнави, зайти, каитер, и еще много есть других названий: это все хурма для нашего брата бедняков. Но, вах, вах! есть здесь еще объеденье, а не хурма, по прозванью шире-хурма: это уж чисто для одних только саабов растет.
– Почему же и не для тебя?
– А вот если вы дадите мне что-нибудь сверх платы, так и я, сааб, по прибытии в Абушехр попробую вашей хурмы.
Остроумная придирка чарвадара к прибавке, без которой на Востоке ничего не происходит, возбудила веселость в моих армянах. В то же время раздался залп дикого хохота между персиянами, сидевшими в кружке у пальм, но здесь смех происходил от другой причины: два персиянина еще в Ширазе ломали друг с другом душку – у них также есть эта игра – и во всю дорогу не могли выиграть заклада: каждый раз слышен был ответ: «ядест» (помнится), как подавалась одним из споривших какая-нибудь вещь. На этом привале который-то из них принялся утверждать, что в песке находится золото, и в доказательство подал другому горсть песчинок: тот озарился так при слове золото, что и забыл произнести заветное: ядест. Все это объяснилось мне после.
– Вот вы, сааб, продолжал чарвадар, очевидно рассчитывавший на хорошую прибавку в Бендер-Бушире, и потому старавшийся поддержать разговор, – все расспрашиваете, да разузнаете, а вчера проехали мимо башни далегийской и не спросили, что такое тут происходило.
– Расскажи, если знаешь, только не привирай, а то ничего в Бушире не получишь.
– Нет уж лучше расспросите вашего приятеля мирзу Али: где мне рассказывать такие истории! Что я знаю, сааб! В нашей-то деревне ведь и сеидов даже нет.
Надобно знать, что Персия наполнена потомками Мухаммеда, которые носят титул сеидов и пользуются особенными правами. Каждое селение считает долгом иметь своего сеида, или, что еще лучше, нескольких сеидов.
– Вот, Касим, еще не персидского намаза, а ты уж грязь ешь. Я в год проехал весь Иран и, слава Аллаху! знаю, что не может быть у вас деревни без сеида.
– Известно оно должно бы так быть, а все-таки в нашей деревне сеида нет. Вот как-то возвеличилось правоверием целое гебрское селение, Гебробод, а сеида у них не было, публичное моление исполнять некому. Думали, думали нововозвеличенные, и ничего не придумали, а послали выбранных к имаму-джуме в Исфаган. – Так и так, говорят выборные имаму-джуме, у нас сеида нет. – «Ладно! отвечает им имам-джума: выберите четырех хорошеньких девушек, а я пришлю вам сеида; у которой-нибудь да родится мальчик, он и будет вам сеидом». Так и сбылось.
– Почему же ваша деревня не сделает по примеру гебров?
– У нас нет хорошеньких девушек.
Новый хохот моих служителей армян.
В это время я почувствовал как будто раскаленные угли на ногах у себя: взглянув на ноги, я увидел, что солнце успело подвинуться довольно далеко, и ствол пальмы бросал тень уже не на меня. Не желая испытать на себе правду персидского выражения: «беафтаб заден» (поражаться солнцем), я перебрался со всем имуществом подальше вправо, и вместе с тем понял заботливость персиян о тени, простирающуюся даже до того, что и желание здоровья они выражают фразою: да не уменьшится тень ваша!
С переселением на новое место, чарвадара я видеть уже не мог, и беседа наша прекратилась. Утомленный ночною бессонницею и дневным жаром, я мало-помалу забылся и даже совсем заснул, несмотря на то, что чувствовал, как в мое горло, вместо отрадного воздуха, течет растопленный свинец. Статься может, я проспал бы до самого отправления каравана, если бы пронзительный визг не потряс всех моих слуховых фибр; открыв глаза, я скоро постиг, что ссорятся персияне, которые всегда наделают много крику, а до кулаков не доберутся, и следовательно опасности никакой не может быть. На этот раз визгливый крик поднялся до неестественного дисканта; сыпались широким каскадом ругательные обращения к предкам, вроде таких: вытащу отца твоего, мать твою из гроба! сожгу отца твоего! проклятие на существо твое! и прочее. Все дело состояло в том, что прибыл еще караван, и какой-то персиянин, величавший себя ханом, хотел отбить у моих спутников место под пальмами. Уже свистели в воздухе и нагайки, руки врагов лежали на ручках пистолетов, но все окончилось благополучно, как и надо было ожидать: хан присоединился к моим спутникам, и все кое-как поместились под гостеприимною, но убогою тенью четырех или пяти пальм.