Приятель мой, как называл его чарвадар, мирза Али, вероятно не охотник до крупных объяснений, при самом начале стычки подошел ко мне с своим кальяном. Как человек, знающий приличие, он не замедлил отпустить мне несколько приветствий в то время, как и прибывшие чарвадары обращались к нашим с неизбежным на юге Персии возгласом при встрече на дороге: «агур башид» (будьте счастливы).
Залетим при этом, что мусульмане не расточают гяурам тех приветствий, которые приличны лишь правоверному. Например, разве может быть полное здравие у гяура, не знающего истинной веры? и поэтому коренной мусульманин никогда не скажет гяуру: селям алейкум, и даже не ответит на этот же возглас, произнесенный гяуром. Так Персия придумала величать европейцев титулом «сааб» (господин), может быть и лестным для многих, но в сущности не очень-то важным для мусульманина, который никогда им и не именуется. Неверному государю мусульмане готовы дать какой угодно гяурский титул, но свои «падишах» и «шахиншах» уступают неохотно.
Мирза Али, мой теперешний знакомый, принадлежал к разряду людей, недовольных настоящим положением дел в Персии: я также Персиею был недоволен, и потому мы в дороге скоро сблизились друг с другом. Средства существования мирзы Али были покрыты глубоким мраком неизвестности, но видно, что это человек бывалый, много испытавший на своем веку и потому на все смотревший глазами философа, за исключением ислама: от фанатизма некоторой степени мирза не мог освободиться.
– Что это за известие, мирза? спросил я, разумея крики его соотечественников.
– Такое дело так делается, отвечал мирза Али уклончиво фразой, ничего не объясняющей, к которой персияне прибегают в трудном или непонятном деле. – Хатир джан башид (будьте спокойны): тут нет ничего, сааб.
– Однако же, кто этот задорный господин, который хотел завладеть всею вашею тенью?
– Это хан какой-то или вернее ханский сын. Вероятно, он что-нибудь учинил непригодное и теперь едет из Ирана в Хиндустан.
– Не понимаю, что это вы говорите, душа моя мирза.
– Это значит, что ханскому сыну в Иране оставаться теперь нельзя почему-нибудь. У нас это дело обыкновенное, особливо здесь, к Ширазу поближе: если что-нибудь сделает персиянин неловкое, так и уезжает в Индию, и живет там, покамест не переменится правитель его области, или, если бежавшая особа поважнее, пока не переменится первый министр. Сколько я слышал переговоры наших, я так понимаю, что отец этого хана уже уехал из Фарса в Хиндустан, а теперь и сынок, верно боясь ответа за отца – тут не разбирают, кто прав, кто виноват, – тоже отправляется в Индию. У меня у самого есть приятель, который ткнул кинжалом Ферраша-баши (камердинера) ширазского губернатора, и уж лет пять ушел в Индию: губернатора хотят сменить скоро, и тогда я уведомлю приятеля, что он может смело воротиться. Недаром говорится у нас пословица: «яди-хиндустан филь керд» (слон вспомнил об Индустане).
– Отличные порядки, мирза! Что же смотрит ваше правительство, и как позволяют в Бендер-Бушире уезжать преступникам?
– У нас отпусков нет, да и где удержать этот народ? Не морем в Индию, так сухопутьем уйдет в Багдад, где одних наших шахзаде (принцев крови) живет до двадцати или больше, все уехали потому, что против нынешнего шаха бунтовали. Я слыхал, что несколько шахзаде живут и у вас в России?
– Это не правда: они просились, но им не разрешили жить близ персидской границы, как они хотели, и поэтому в Россию они не поехали.
– А если бы я, сааб, вздумал ехать в Россию, какое бы мне дали жалованье у вас? Я пишу на семи почерках и умею выучить Алкурану в двадцать дней.
– Машалла, мирза Али! Только у нас подобное искусство не очень высоко ценятся, ведь мы не мусульмане.
– Иншалла! отвечал мне в свою очередь мирза: Всевышний Господь скоро возвеличит правоверием вашего государя Петра.
– Какого Петра, душа моя, Али?
– Вашего нынешнего государя.
– Император Петр, истинный шахиншах, царствовал назад тому сто слишком лет, а ныне царствует Николай.
– Прах на мою голову! Я и забыл, что владение Петра отдельное от России, но тоже русское.
Что такое разумел под этим мой приятель Али, дознаться не мог; не мог я и разуверить его вполне, что нет никакого русского владения, отдельного от России, под управлением Петра. Мирза Али был человек очень образованный по-персидски, но в географии и истории даже своего отечества был крайне слаб, а между тем верил в свою силу так, что на все мои убеждения отвечал лаконическим: «башед» (пусть будет!), поглядывая на меня довольно подозрительно, как на залетную птицу, искательницу приключений, которых Персия видела немало. В этом случае я не имел никакого права оскорбляться недоверием мирзы, потому что сам много слышал о подобном разряде европейцев в недолгое пребывание мое в Персии. Там близ Исфагана поселился дон Ревередо Каспар-Али, основатель новой секты – слияния христианской религии с исламом: детей сначала он крестит, а потом обрезывает и т. д. В библиотеке католического патера в Джульфе, предместье исффганском, один проходимец, бывший два раза в Лагоре, расписался так: Argoud martyr de la Nature, naquit Républicain, passé ici le 6 mai 1840 et le 12 février 1842 pour la Chine. Был на юге Персии и греческий капитан Кефала, продававший возмутившемуся принцу ширазскому сорок пушек, которых у него разумеется не состояло в распоряжении, и взявший с принца задаток. Был еще какой-то карлистский солдат, не знавший ни одного языка кроме испанского, и проживавший равно милостыней и побоями.