В карагезе чувственность доведена до самых грязных пределов: куклы постоянно являются хуже, чем в натуральном костюме, и сцены совершаются такие, и притом очень наивно, от которых само бесстыдство отвратилось бы. Но таков вкус нации, что и турки и райя стекаются с наслаждением на эту комедию; с крайней горестью скажу, что на карагеза ходят во множестве и маленькие девочки, а во время пребывания на Принцевых островах я видель в этой комедий довольно порядочных армянок и гречанок, молодых жен негоциантов, от души хохотавших над срамными приключениями Хаджи-Айваса. Так глубоко падение турецкого общества, что никто из членов его и не постигает бездны, в которую он упал! Пускай эта наивность бесстыдства и спасает мусульман от других утонченных пороков, но она покупается чересчур дорогой ценой.
Карагез, как и полишинель, осмеивает все, иногда даже примешивая политические события и пашей, любит потешиться над гяурами, которых постоянно выводит в смешном виде; обладает порядочным запасом остроумия и каламбуров, к которым турецкий язык способен, но весь труд карагеза остается без всяких последствий: турки и райя похохочут над его выходками, и тем дело кончается, никто не думает об исправлении. Да и сам актер или автор карагеза имеет лишь ввиду позабавить слушателей, а не бичевать общество.
Карагез дается в кофейных и в обыкновенное время, только очень редко; в рамазанные же ночи на одного меддаха наверное приходится до пяти карагезов. Представления начинаются с 9 часов и оканчиваются к 11 или 12 часам; за вход в комедию платится полтора пиастра (7,5 коп. сер.), и сверх скандального представления зритель получает даром трубку и скверный горячий шербет. Для европейца, не владеющего вполне турецким языком, карагез и непонятен, и скучен, и даже отвратителен; особенно скучны места, когда актер поет, иногда очень долго, какой-нибудь романс, за одно из действующих лиц.
Хотя изучение мусульманского общества для нас более интересно с отрицательной стороны, однако я не побоюсь привести здесь некоторые сцены карагеза, чтобы дать читателю выгодное понятие о турецком полишинеле, сгладив разумеется неудобные в печати места. Забава целой нации стоит того, чтоб хотя бы однажды обратить на нее вниимание.
В кофейне на конце главной улицы в Пере, близ казарм большого Поля Мертвых, в мусульманском квартале, давал карагеза лучший актер, вероятно потому, что и кофейня принадлежит к числу лучших во всем Стамбуле. К кофейне примыкает большой сад, посреди которого была раскинута палатка, и в ней-то помещался лучший карагез. Сюда приходило много и европейцев из Перы, в том числе и я посещал усердно турецкую комедию. Вот одна из версий этой кофейни:
Хаджи-Айвас хвастает верностью своей жены и сомневается в жене Карагеза: этот рассердился, прибил и прогнал своего друга, а потом идет справляться о нравственности своей половины. Прежде всего он зовет квартального, но вместо квартального является старик „терьяки“, принимающий опиум и все спящий. Карагез обращается к нему с вопросом:
– „Карагезын карыси насл билирсен“, какова жена у Карагеза?
Терьяки лишь хранит в ответ, но карагез не отстает от терьяки и наконец будит его. Тот кричит:
– Бесчестная!
Карагез не довольствуется тем и обращается с таким же вопросом к Френгу, Арнауту и дровосеку и от всех получает одинаковый ответ: Бесчестная (каждое из этих лиц выражается по-турецки по своему, что производит в публике раскатистый смех).
Карагез в горе и отчаянии отправляется домой, но на пути видит жену Хаджи-Айваса и какого-то армянина: первая приглашает армянина к себе на свидание. Карагез слышит весь их разговор и вполне утешается в своем несчастье позором Хаджи-Айваса.
В эту версию вставлен был эпизод черного араба, который бьет карагеза и заставляет его умереть аршином; Карагез повторяет потом эту сцену на Хаджи-Айвасе, который кричит: