Отраженье багровых линз

– Тут ведь при вспашке на штык глубже зайдёшь, засадишь и раза два в неделю поливаешь с раствором йода. – Грузный ткнул в стеклянный бутыль мутной жижи на полке. – Буквально пол черпака на ведро воды, чтоб землю не угробить.

Усы было требовали добавки, вернувшись за стол. Но пятерня помедлила. Не стала потакать.

– А дальше технология не сложнее. – Вперился в меня повар. – Картоху выкапываешь, очищаешь. Промываешь и замачиваешь в солёной воде на сутки. Отвариваешь потом раза три-четыре и айда в кастрюлю с луком. Он антирадиационный от природы!

Он рассуждал логично. Здесь вряд ли радиационный фон выше окраин Мегиона, а с такой-то обработкой любая гадость помрёт. Я аккуратно положил в рот отломившийся кусочек картошки. Он растаял. Растаял так нежно, что от наслаждения глаза неумышленно закрылись. А лук…

Миска опустела в два счета. Раздался надрывный смех.

– Видать, давно не искушал такого шикарного картофеля, а? – Сквозь слёзы ожили усы. – Давай только без нюней! – Добавил потом, заметив, что я начал вырисовывать слова благодарности.

На дубовый стол бухнула стеклянная бутылка, называемая четвертью. Из трёхлитрового её объёма как минимум два было выделено под яркий, переливающийся бардовым напиток.

– Лучше наскреби-ка мне своё имя, шкет!

***

Моего собеседника звали Иван. Иван Семёнович. Бывший ополченец посёлка, по-товарищески попросивший называть его в моей писанине Демьяном. Так его окликали сослуживцы ещё в 1960-ых из-за характерной фамилии. В нынешние годы, по его словам, он чувствовал себя от этого моложе и сильнее.

– Не отпускает меня посёлочек… – Хрипел Демьян, потирая алый лоб. – Я ведь уехать хотел после случившегося… откапал УАЗ трёхсотый… натаскал понемногу всякого… запчастей там, топлива… провизию заготавливал…

Раскраснелся Иван Семёнович от своей бурды. Обмяк. Жевал найденные в закромах сушёные грибы и опрокидывал свои стопки. Я пропускал. Кошмарное жжение первой пробы и кратковременная слепота были отвратительны.

Ещё более грузный Демьян не настаивал.

– Не завелась моя малышка, Антош… судьба распорядилась.

Антоша. Странник Антон. Последний выживший с посёлка Зайцева Речка, что в тридцати километрах от Нижневартовска через реку Обь. “Ну и бредятина” – подумал я. А потом взялся за огрызок карандаша: «Так что же стряслось с посёлком?».

– Опять за своё? – Шевельнулся ус. – Передохли все, сказал же…

И так уже третий раз. Умолк, подцепил немного лука с кастрюли, обновил стопку. Тяжело и недовольно вздохнул. А это было впервые.

– Хворь все подхватили. – На удивление для меня начал Демьян. – Некому стало держать поварёшку, мотыгу… порядок. Многие опускали руки, заметив у себя первые симптомы, но оно и ясно – люди потухали за сутки. С ними гас и посёлок… оплот редкого ныне человека…

Разошлась цигарка. Иван Семёнович хлопнул портсигаром и затянулся едким. Горьким и самодельным. Продолжать он явно не планировал, глядя на меня через четверть. Выжидал реакции или думал о чём?

«Вам известно о прошлом? О катастрофе, погубившей мир?» – Решил я уйти от темы.

– Дед я по-твоему? На “вы” со мной вздумал… – Приглушённо отозвался дым. – Тебе разве свои с Речки не рассказывали?

Я мотнул головой. Демьян отодвинул алый бутыль с поля видимости. Какое-то время, решаясь, увлекался цигаркой.

– Разгар весны это был… – Промолвили сохшие вмиг губы. – 12 апреля 70-ого. Дочка тогда на обед зашла… радио включила, музыки послушать, а там Юрий Борисович вещает… как сейчас помню: “Холодная война завершена путём преодоления Кубинского ракетного кризиса с полным разгромом идеологического противника в лице Соединенных Штатов Америки”. – Демьян взглянул на меня исподлобья. – Душу мне травишь, Антон… но и не знать этого грех.

Усы опустошили налитую ранее стопку.

– Левитан заверил, что боятся гражданину Советского Союзу нечего… даже в случае нарушения якобы подписанного договора о ядерном разоружении Штатов… брехня, блять. – Не выдержал Иван. – Не спасла нас даже новая система ПВО, о которой трындели эти гниды без конца.

Он замолчал. Указательный палец левой его руки начал скрести стол. Под ноготь быстро забилась щепа.

– Наебали нас, Антох. Не было никакого разоружения, безопасности. Сомневаюсь, что и речь была об окончании этой войны треклятой… умолкло радио… а через полчаса сногсшибательной победы гриб ядерный над Омском, как тебе?

Горлышко бутылки брякнуло о стопку. О вторую тоже брякнуло.

***

На второй половине блюдца, пристроившись к грибам, дымили окурки. Последняя стопка опрокинута Семёновичем уже минут как 40 назад, по его предположению. Тогда и я перестал цедить свою, третью по счету.

Пока я боролся со звёздной рябью в глазах, Демьян выудил очередную цигарку из переставшего закрываться портсигара. Откуда у него столько табаку?

За едким дымком раздался недобрый кашель. Болезненный. Недолго думая, я достал с вещмешка пачку «Аксофен’а».

– Ты дурной? – Пьяно прокашлялся тот. – От этой дряни только кайфануть да в гроб… они же просроченные, балда! – Он вновь закашлял, аж цигаркой тряся. – Выкинь от греха подальше… мне не помочь все равно – это хроническое.

Глядя на коробок отравы, я вдруг подумал: “Что делаю вообще? За едой с дрянным пойлом пришёл разве?”.

«Ты знаешь Аристарха?» – написал я криво.

Иван Семёнович, будучи в состоянии недобром, вглядывался долго.

– Он тебе… кто?

«Торговали. Когда поселение сожгли, он остался единственным знакомым вне общины. Человек из Нижневартовска помог отыскать его местоположение.»

Лгать было страшно, но без предосторожности нельзя.

– Торговали… – медленно повторил Демьян, будто смакуя. – А как… именно… этот человек подсобил тебе?

«Он следил за радиочастотами. Каждое любопытное явление конспектировал. Наткнулся было на трансляцию, где мужчина, представившись Аристархом, просил о материальной помощи для поселения Аган. Мне пришлось отдать половину провизии за сведения.»

– Сработало значится… – пьяно улыбнулся Семёнович. – Знал я этого Аристарха.

Портсигар захлопнулся. Недокуренная цигарка отправилась в блюдце, а резко протрезвевший Демьян провёл лапой по высохшему ежу, облегчённо вздохнув:

– В дозоре стоял я. Конец мая был, день. Дождик вот-вот заморосил. Смотрю топает друг твой, таща мешок, оказавшийся парнем раненым. Ну, мы по протоколу обшманали их, раненого к доктору, а с Аристархом твоим беседу вели до разъяснений. Искал он чего-то, не помню. В тетради отчётной смотреть надо. – Лапища махнула куда-то в сторону. – Старшина оформил его временно, как ополченца. По началу не доверяли, ясное дело, ходил, искал всё, расспрашивал, без дела слоняясь. Потом, видимо, договорился о чём-то с председателем нашим, начали ему поручения давать: в дозорах стоял, по хозяйским вопросам выручал. Приставили затем его к нашему радиолюбителю, как подручного. Смастерили они радиостанцию, запустили в трансляцию запись о помощи, о которой твой человек из Нижневартовска говорил. Слушали всем посёлком, представляешь? – Добро усмехнулся Иван. – Пропал он через сутки, Антох… ветреным оказался. Видел бы ты горюющего по товарищу радиолюбителя… Как-то спрашивал я председателя по этому поводу, а тот мне: “Не волнуйся, всё хорошо. Он ушёл. Получил за помощь поселению искомые координаты и ушёл с отрядом добровольцев для обеспечения безопасности.”

Демьян помедлил, взяв недокуренную цигарку. Обдумал. Вернул в блюдце.

– Ребята должны были вернуться, рассказать. – Продолжил он. – Но стало не до этого… сам знаешь про хворь. Первые вспышки были с севера посёлка. Мы огородили всё, вели дежурства, держа здоровых на расстоянии и от нас, и от образовавшейся зоны… не помогло… передохли…

Впалые, глядящие в пустоту глаза. Взгляд потерявшего смысл человека. Человека мёртвого внутри.

– Там и сейчас эта дрянь ходит… – Молвил сосуд. – Даже не думай туда соваться.

***

Иван Семёнович настолько крепко спал на печи, похрапывая, что будь я в его комнате над ухом с этой скрипучей койкой, он не шевельнул бы и волосинкой на усах. Мне же удалось проспать часа три от силы. Начинало светать, когда я проснулся от ощущения, что кто-то сверлит меня своими окулярами. Багрянцами.

Бесстыдник не торопился выйти на контакт с нашим новым знакомым. Он подслушал весь разговор, дождался, пока все погрузятся в крепкие сновидения, и пробрался в дом. В выделенную мне комнату. Сказать, что Демьян такой же лгун, как и я. Он прочитал всё, что было адресовано Семёновичу.

«Я не верю!»

– Да ты подумай, дурья ты башка! – Пытался вразумить тот, тыча пальцем в резину противогаза. – Он же брешет! Вспомни ваш разговор и сопоставь с найденным. Проснись, наконец, пораскинь мозгами!

Как можно было пораскинуть мозгами после ужасного сна на протяжении суток? Ещё эта бурдень…

– Вспомни! – Не церемонилась с храпящим через стенку кабаном морда. – По отчётной тетради твой отец вышел на дозорных июньской ночью, а этот боров говорит майским днём!

И правда… как я так профукал? Чуть взвесив, я стянул с тумбы раскрытый дневник: «Ещё он ошибся с целью. В тетради «поиск безопасного места», а Демьян утверждает о поиске то ли предмета, то ли координат.».

– Именно! – Тыча уже в меня, прогудел хобот. – Да ещё и речь шла о радиолюбителе, недурно сработавшемся с Аристархом. Кем же он мог быть? – Саркастично.

«Огнев Матвей»

– Явно не подходящий под описания борова…

Он был прав. Мои глаза ещё лениво разлипались, но разум утверждал это однозначно. Но зачем этому грузному мужчине мне врать? Врать незнакомцу… как и я. Предосторожность? Реальное желание что-то скрыть? Или человек в силу возраста запамятовал и не хотел этого показывать?

– Нам нужно на север поселения. – Неожиданно начал дознаватель. – Не случайно же он запретил туда захаживать…

Так я и поступил. Повёлся на поводу у пса, от которого не раз хотел избавиться.

Часть вторая.

Заграждения зоны, оговоренные Демьяном, более походили на имитацию: путь перекрывали только наспех сколоченные из толстых веток ежи да натасканные земельные кучи. Тогда, наверное, защита держалась за счёт вооружённого ополчения или понимания ситуации самих заражённых.

Сейчас заиметь билет туда-обратно труда не составляет.

В относительном центре оказавшейся не столь обширной территории стоял сгоревший дотла дом. Судя по всплывающей в памяти карте, это председательский. Его были и куски фасада, и шифер, разбросанный в трёх метрах, и колышки бывшего штакетника, на одном из которых крутил голову ворон. Молчаливый, но до жути любознательный.

Я машинально стиснул рукоять револьвера, достать который было так же легко, как и билет. Красть же из-под храпящей картофелины пришлось противогаз. Странный, с боковым фильтром и тугой шейной лямкой, вряд ли застегивающейся на шее Семёновича. Но отдать должное вещице всё-таки стоит – дышалось чрез него куда легче.

– Куда дальше, бродяжник? – Поравнялся со мной спутник.

Вокруг дрыхли лишь запустившие хозяевами халупы. Вдоль просёлочной дороги обстановка не менялась, как и у северного забаррикадированного выхода из посёлка.

Всё это время нас сопровождал ворон. Эта любопытная птица не упускала ни одного нашего движения, даже когда мы сели на дворовую лавку. Она разглядывала нас с валуна буквально в метре, будто чего-то выжидая.

Я решил, что он голоден, и оторвал прохиндею маленький кусочек сушенного мяса, мне не убудет. Ворон с опаской взглянул на лакомство в промёрзлой траве, но долго думать не стал – тут же схватил да улетел. Хобот издал звук, похожий на усмешку.

Так что теперь делать? В этой хвори ничего не осталось: место, где была возможность найти новые зацепки, сожжено. Чего примечательного более нет. Возвратиться к Демьяну и принять его историю? Я бросил взгляд на выход с посёлка. Просто уйти?

Гаркнуло. Тяжело. Гортанно. Разрывая тишину хвори.

Плащ вскочил чуть ли не быстрее меня, услышав исходящее с дворовых глубин снова. Это был ворон. Прохиндей, встречающий менее грозным карканьем выбредающих к нему путников. Он радостно похлопывал крыльями с водостока одноэтажного, покрытого побелкой здания, пред которым расстилался небольших размеров тент. Потрёпанный брезент скрывал крыльцо с наспех оборудованными лежаками. Сопровождаемые их табуреты были разбросаны вместе с опрокинутыми вёдрами и тазами, забитыми перепачканным тряпьём.

Из пустой дверной рамы тянуло смрадом, подталкивающим всё съеденное вчера к глотке. Ситуация внутри наверняка была ещё отвратительней. Потому оставив попутчиков снаружи, я набил фильтр марлей бинта и ступил за порог.

Помогло это не сильно. Простыни и заменяющие их куски мешковины внутри были пропитаны всем цветовым диапазоном человеческих выделений, что пахло соответствующе. Воспаряющая вонь исходила и от протрещавшей под ногами ширмы, дополняющей малочисленные кровати. Так же отзывались стоящие колом тряпки и редкие ампулы в скоплениях использованных препаратов.

Не иначе как местная больница.

Действовать нужно быстро. Задерживать дыхание, сдерживая одновременно тошноту – дело не из лёгких. По снятой с петель двери простучали берцы – я вскочил в проём единственного здесь кабинета. Дряхлая кушетка, занимающая добрую половину помещения-чулана, глядела на узкий письменный стол да вытянутый по струнке шкафчик. Кружилась голова. Не теряя и секунды, я начал вспарывать хранилища прошлого, документация которых без разбору летела в коробку мятого картона под ногами.

На крыльце меня вырвало прямо в противогаз. Кашель разрывал лёгкие, когда я рухнул наземь в десятке метров от больничного тента. Полная шлаков резина с пришедшим в негодность фильтром и пропитанной ржавчиной марлей полетела прочь, как и опрокинутый картон бумаг.

Так вот как пахнет смерть?

***

По тонкому слою морозных кристаллов золотисто-оранжевой травы скакал воодушевлённый ворон. Скакал преимущественно возле спутника. Тот с опаской глядел на разбросанные бумаги, в которых копошился его товарищ. Ему было не до птицы.

Большую часть коробки занимали выписки, дубликаты справок и рецептов, учетные журналы. Одним словом – мусор. Только толстенная папка медицинских карт представляла хоть какую-то ценность из-за возможности отследить течение хвори в посёлке. Возможность раскрыть детали, не касающиеся моего вопроса. Потешить забытую тягу к прошлому.

«ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ №47

Клинический диагноз: Черепно-мозговая травма 3 стадии; Контузия; Пулевое ранение бедра; Обширное внутреннее кровотечение.

ФИО: неизвестны.

Прибыл ночью 29.05.1991 без сознания. Судя по одежде – солдат. Оказана первая помощь и проведено хирургическое вмешательство.

Пришёл в себя 31.05., в сознании провёл 1ч.23мин.

Скончался в ночь того же числа из-за невозможности дальнейшего лечения.»

Я протянул листок спутнику.

– Солдат? – Прочитала с моих рук морда. – Много их нынче на наши с тобой плечи…

Откуда он здесь взялся? Белка-3? Какой другой военный объект? Что он мог сказать за эти полтора часа?

– Знал ли об этом Демьян? – Вмешался плащ. – Он мог и забыть об этом, если появление солдата ничего не сулило…

«Либо намеренно скрыл.» – Вписал я прямо на медкарте. Собеседник возражать не стал: Отозвался кивком, чуть помедлив.

Через какое-то время ворону стало скучно, и он улетел. От пролистывания жухлых страниц очередной карты я отвлёкся только на минуту. Чтобы проводить. Понадеяться встретиться снова.

Судя по количеству этих жухлых страниц, пациент провёл в посёлке многие годы. Это был мужчина. Множество обращений, связанных с травмами от топора, долото и частые боли в спине указывают на то, что он отвечал за обработку древесины. Плотник, любивший пригубить самогону, что подтверждали не единожды появляющиеся графы: «Отравление алкоголем». «Поступил 12.06.1991 с лихорадкой… Скончался 14.06. из-за невозможности дальнейшего лечения.».

Я отложил измученные листы. Листы, гласившие историю болезни нулевого пациента, чьё тело сожгли в попытке избежать распространение не пойми откуда разразившейся болезни.

Но было уже поздно.

Всё, что осталось от жителей посёлка – куча посмертных медкарт. У каждой одна симптоматика, у каждой единственный исход: «Скончался из-за невозможности дальнейшего лечения.». Так погиб и Огнев Матвей, чья карта была в числе первой десятки, и, наверное, его возлюбленная, чьё имя мне неизвестно. Хворь не обошла стороной и Глеба, книжка которого, помимо ранения в живот, содержала только констатацию смерти.

Был уже полдень. Покончив с бумагами, я пытался приделать старый фильтр к кое-как очищенной резине и скрывался от лупящего в макушку солнца, более слепящего, чем согревающего. На всё это путник глядел с сожалением. Мне так казалось. Он понимал, что среди карт я не нашёл ни Аристарха, ни Демьяна, который, в свою очередь, жив да относительно здоров. Что у меня, вымотанного, не смотря на кроткую передышку оборванца, всё ещё теплиться надежда. Всё ещё находятся зацепки.

***

«Санитарное захоронение».

Именно так были помечены медкарты погибших от хвори. Трафаретный текст на обложке, сменяющейся к последней книжке обычным сокращением: «СЗ». Маленькая деталь, значащая, что тело закопают с остальными в какой-нибудь яме, траншее, без традиционных и установленных правил. Хаотично раскидают и засыплют землёй. Продолжат традицию отравлять приютившую их почву.

А что им оставалось? Что прикажешь делать, когда народ уходит пачками, а оставшихся на ногах единиц всё меньше? О мёртвых ли думать?

С этими мыслями я миновал труху баррикад северного выхода. Устраивать могильник на территории собственного дома – не лучшая идея предотвращения эпидемии, что понимал наверняка и председатель.

На растерзание СЗ отдали вытоптанную прямо перед частоколом опушку. Одинокая тренога лопат издали уже который сезон подряд глядела за местностью, испещрённую холмами-надгробиями. Кучами глины и земли, часть которых так и не повстречала новую участь. Не легла на увековеченную в себе погибшие силуэты ткань.

Мы с товарищем стояли на пороге одной из таких рытвин. Смотрели на задубевшую, служившую посмертной маской десяткам тел ткань.

Откуда взялась эта хворь? Вспышка в Агане ведь не первая и не последняя. Кто решил судьбу и так малочисленного человечества? Создатель? Враждебные страны? Союзники или, того хуже, собственная власть?

Треск костей. Фантомный скрип, будто шилом по стеклянному черепу.

Зажмурился.

Из багрового тумана памяти появился военный объект и… овраг тел. Появился человек. Он брёл по оврагу, сжимая огонёк, и рассуждал о жуткой природе своего вида. О жестокости. Об отсутствии моральных ценностей. О том, что такое жуткое место может быть итогом ужасного прошлого, итогом пороков его вида.

“Забавно.” – Подумал я, размыкая веки. – “Кто бы мог подумать, что настолько похожие места могут иметь крайне противоположные корни. Безысходность и порок. Горе и жестокость.”.

Дневник был не прочь принять эти мысли. Не был прочь и я прервать поиски на возможность помочь погибшим обрести долгожданный покой.

Ржавая лопата вгрызалась неохотно. Грунт уже с лихвой подморозило – только на одну рытвину уходило больше часа. Старый черенок, словно противясь, всё норовил засадить в меня парочку заноз, что у него и вышло. Я вытаскивал их в передышке после третьего надгробья, когда заметил двигающийся в мою сторону плащ. Заметил только сейчас, что его не было рядом целых три часа.

– Гляжу ты не сидел сложа руки. – Взглянул на жалкого вида лопату путник. – Как успехи рабочие?

Отряхнув руки, я раскрыл дневник: «Где ты ходил? Мог бы и помочь.».

– Мог бы и попросить. – Окинул взглядом тот проделанную мной работу. – Хотел вообще показать тебе одно место интересное, но ты весь из себя занятой…

От моего накипевшего рывка товарищ чуть не рухнул.

– Да брось ты уже это! – Прогудел он, неуклюже отскакивая. – Пошутил я!

***

Это была тропа, заметная ещё с баррикад выхода. Грунтовка вела на запад, не вселяя и малейшего желания по ней пройтись. Спутнику жаль безразлично: Он ни о чём не думал и, с лёгкостью огибая густые ветви хвои, продолжал идти.

Всё кончилось спуском к отправной точке этого дрянного детектива. Спуском к реке Аган, чьё течение прибивало алюминиевую моторку, мерно стучащую об корягу из песка.

Я ведь это хотел увидеть? Промёрзлый песок? Сверлящие в уговорах возвратиться багрянцы, чтобы, наконец, согласиться?

– Взгляни.

Перед глазами пронеслась еле заметная дымка, словно от табака. Я вновь оказался среди хвои, а стоящий рядом провожатый даже и не заметил нашего перемещения.

“Помутнение рассудка.” – Ёкнуло внутри.

– Не считаешь это занятным? – Повернулся путник.

Тело окаменело.

– На те кучи у частокола явно не тянет. – Возвратил он свои линзы. – А для обычной могилы слишком несуразно…

С моей души упал неисчисляемой тяжести груз: У его ног возвышался невысокий холм, о котором и шла речь.

– Тело тут явно не одно. – Пояснял провожатый. – А тащиться сюда ради тройки или четвёрки обычных больных не рационально. Будь они даже шишками какими… хоронили бы раздельно да с крестом, зная ваши обычаи.

Ветер пустил редкие травинки на холме в пляс. Нехотя провалил их задание по сокрытию и так опороченной человеком земли, которую лесная проплешина, куда меня привели, приняла её как родную. Приняла бескорыстно, как не может человек, воспользовавшийся её добротой.

Пятно в хвое обрывом выходило к реке. Открывало противоположный, угасающего оттенка золота берег, особенно красивый без человека, как и его братец. Сюда вряд ли была нужда соваться – душегуб это понимал. Закапывал непригодный материал, не страшась обнаружения. Вычёркивал чьи-то жизни.

Фляга засвистела. Рассекла тишину пугающим стуком моторки об корягу. Глухим поцелуем жестянки, разошедшимся не раз. Смутой, заставившей кинуться к обрыву, откуда доносился треск рассудка.

“Такая себе посудина…” – Произнёс я своей взбалмошной психике, глядя на мятое ведро в корнях сосны, цепляемое аналогичным психике течением: стук-тук, тук-стук. Было это в метрах двух от края глиняного обрыва. Течению раз от разу удавалось показать содержимое жести, но рассматривать приходилось только чёрный оттенок – внутри что-то однородное.

И этим однородным оказался взмокший пепел. Толстый слой клейстера, чудом сохранивший непоглощённые пламенем куски картона и бумаги на дне.

– Думаешь это их? – Кивнул в сторону чуть заросшей могилы провожатый. – Ведро могло принести откуда угодно…

Разглядывая обугленные кусочки прошлого, я уже не был в состоянии сомневаться в своих летучих догадках и слушать бродячих собак. Потная резина противогаза нагрелась от жара, бушлат начало потрясывать от сердцебиения. Тяжело сглатывая, я встал с навязчивым ощущением ненависти и страха перед теми, кто лежит под грудой почвы за моей спиной.

***

Под деревянным навесом близ собственного дома Иван Семёнович ковырялся с грузовиком чахлого вида. Комбинировал разложенный инструмент, что-то снимал, разглядывая, записывал в измазанный блокнот и снова лез под гнутый капот по пояс. Ругань оттуда то и дело сглаживала его терзания по состоянию сего бежевого чуда.

Брань помогла и с болью в спине – вскочил он не по годам быстро, заметив в дырах металла идущий силуэт.

– Хоть предупредил б что уходишь куда… – Потирая копчик, молвил Демьян и раздосадовано взглянул, как я стягиваю его противогаз. – Я б и свою Нерехту дал, ежели не в терпёж. Чего в тихую коммуниздить?

Выхватив резину маслеными руками, Семёнович быстро об этом пожалел и метнулся к грузовику, где лежала драная пелёнка.

– Гляди! – Кивнул тот на чудо коррозии, обтираясь. – Повозиться с беднягой несколько месяцев и на хрен отсюда, а? Найти только донора какого осталось, приколхозить чего маленько…

В попытке сморкнуться обеими ноздрями разом Демьян испачкался. Гыкнул. Протёр лицо уже промасленной пелёнкой и продолжил:

– Ну так как на это смотришь?

Я подал развёрнутый дневник, ничего не вписав. Внутри – один из найденных мной огарков – фрагмент медицинской карты Демьянова Ивана Семёновича с констатацией смерти от 10.06.1991 «из-за невозможности дальнейшего лечения».

На крыло грузовика медленно легла пелёнка с противогазом. Стоящий передо мной кабан, глазевший уже куда-то сквозь дневник, был мертвенно бледен. Немного прождав, я выудил из вещмешка медкарту неизвестного солдата, что поддержало состояние усатого покойника.