Я позволю себе в заключение остановить ваше внимание лишь на одном вопросе: какое значение имеют для современной литературы и театра классические драмы эллинов?

Чуть ли не каждая из них обросла большой литературой переводов, переделок, подражаний, и не одна внушила поэтам вдохновенные создания. «Ифигения» Гёте настолько самобытное произведение германского гения, что было бы несправедливо рассматривать ее только как переработку античной трагедии. Художественная литература, примыкающая к античным драмам, растет с каждым днем. Мы имеем или имели еще вчера Р. Браунинга, Грильпарцера, Леконта де-Лиль. От подражания готовым образцам поэзия идет к реконструкции погибших по отрывкам, мысль, которая занимала еще Гёте и которая так блистательно выполнена была Сюинберном в его «Аталанте». Но было бы столь же неестественно связывать область творчества филологическими проблемами, как и стеснять научное исследование поэтической формой.

Область фрагментов из античных трагедий и мифов должна являться, по моему, лишь одним из источников для свободной творческой работы. Лишь свободному воссозданию греческих мифов суждено пойти далее школьного упражнения на готовую тему.

Но что же привлекательного в античной трагедии сохраняется для поэта до сих пор? Во-первых, в мифах есть простор для самого широкого идеализма. В них есть и силуэты тех героических поднимающих душу образов и ситуаций, и те благородно-мажорные ноты, которых не хватает современным темам, и которых мы так справедливо ждем от театра. А что лучше: насиловать ли действительность, оставаясь в ее рамках, или на минуту оживить веру в те сказки, которые составляли некогда душу великого народа?

Затем, нельзя закрывать глаз и на то обстоятельство, что античная трагедия давно уже понемногу овладевает желаниями современного зрителя, но что люди точно боятся высказать эти желания. Все мы хотим на сцене прежде всего красоты, но не статурной и не декоративной, а красоты как таинственной силы, которая освобождает нас от тумана и паутин жизни и дает возможность на минуту прозреть несозерцаемое, словом, красоты музыкальной, а эта-то именно красота и составляла идеал античной трагедии, именно она своими блестками и сделала драму эллинов великой и бессмертной.

Я думаю, наконец, что, сообразно цели, и некоторые приемы античной сцены ждут своей очереди на нашей. Речь идет, конечно, не об открытых театрах, масках или котурнах, а об музыке и балете, т. е. о широком развитии лиризма и мимики, которые были так долго и так несправедливо разобщены с трагедией, этой универсальной формой творчества, поскольку оно является вечным исканием тайны красоты.