Основы истории философии. Том третий – Новое время

III. Спиноза

§. 272.

Joh. Colerus (Köhler aus Düsseldorf), La via de B. de Spinoza, a la Haye 1706 (Uebenetzung aus dem Holländischen; die Urschrift erschien 1705, eine deutsche Uebersetzung 1733. Die Verwechslung mit einer von Fr. Holma angefertigten holländischen Uebersetzung des Bayleschen Artikels vom J. 1698 hat viele dahin gebracht, des Colerus Schrift in dieses Jahr za setzen). La vie de Spinosa par an de ses disciples, Amst. 1719; 2. Aufl. Hamb. 1735. (Es ist dies nar der weniger verfängliche Theil der Schrift des Arztes Lucas: L’esprit et la vie de Mons. Benoit de Spinoza. Was hier weggelassen wurde, ist öfter unter verschiedenen Titeln veröffentlicht, als Liber de tribos impostoribus, als Spinoza II u. dgl.). Nach A. Baltzer ist Colerus von Lucas abhängig and die Schrift des letzteren zwischen 1688 u. 1700 verfasst. Eine Kompilation des Grafen Boulainvillers aus beiden steht in der Disputation des erreurs de B. de Sp., Bruxelles 1731. Joh. van Vloten, B. d. Sp. naar leven en werken, 2. Aufl., Schiedam 1871. A. Baltzer, Spinozas Entwicklungsgang, Kiel 1888. – Joh. Ed. Erdmann, Vermischte Aufsätze, Leipzig 1846. Ed. Böhmer, Spinozana I – IV, in der Zeitschr. f. Philos., Bd. 36, 42, 57; 1860, 1863, 1870. T. Camerer, Die Lehre Spinozas, Stattg. 1877. Fred. Pollock, Spinoza, bis Life and Phllosophy, Lond. 1880. Jam. Martineau, A Stady of Sp., London 1883. J. Freudenthal, Spinoza und die Scholastik, in Philos. Aufs., Ed. Zeller gewidmet, Leipzig 1887. – Ad. Gaspary, Spinoza und Hobbes Diss., Berlin 1873.

1 Барух де Спиноза (или Деспиноза, так как обе подписи встречаются в его письмах; кроме того, встречается де Эспиноза, так же как и s используется вместо z во всех этих формах) родился 24 ноября 1632 года в Амстердаме, согласно обычным сведениям, которые оспаривает Бёмер. Согласно сведениям, в которых сомневается Бёмер, он родился в Амстердаме 24 ноября 1632 года в богатой семье «португальских» евреев (это название также использовалось для обозначения евреев, которые, как и Спиноза, были испанцами), и из-за его ранних признанных дарований был доверен раввину Моисею Мортейре, человеку, пытавшемуся посредничать между философией и иудаизмом в манере, напоминавшей схоластику, и следовавшему в этом полурационализме за Маймонидом. Ученик оставался верен своему учителю только в антимистическом (антикаббалистическом) направлении, в остальном же он рано отдалился от него, поскольку его доводы в пользу рационализма были недостаточно основательны для него. В частности, он не хотел ничего знать о реинтерпретационной аристотелизации Библии, поэтому Ибн Эзра казался ему более предпочтительным авторитетом, чем Маймонид. Первоначально латынь преподавал немец, а затем Спиноза поступил в своего рода семинарию, возглавляемую врачом Францем ван ден Энде, печально известным своей гетеродоксальностью, чтобы получить классическое образование. В то же время он получал научные знания от врача Людвига Мейера, возможно, при поддержке Ольденбурга. Тот факт, что Мейер был убежденным картезианцем, возможно, объясняет, почему Спиноза начал изучать труды Декарта, а также то, что писали картезианцы. Об этом свидетельствуют труды Хеерборда. Помимо того, что направление его ума ограничивало его физикой в меньшей степени, чем Декарта, его должно было отталкивать приспособление последнего к католической доктрине. Впечатление, произведенное на него еврейскими аристотеликами, упомянутыми в §190, однако, очевидно, гораздо менее философское, чем утверждали некоторые, прежде всего М. Жоэль (Zur Genesis der Lehre Spinozas, Брест 1871). С другой стороны, из ссылок Й. Фрейденталя становится ясно, что Спиноза был хорошо знаком с доктринами современной ему христианской схоластики, схоластической доктриной, которую повсеместно преподавали и распространяли многочисленные руководства, и особенно с учениями Фомы Аквинского и его последователей. Наконец, раннее знакомство с Джордано Бруно, предполагаемое Зигвартом и утверждаемое Авенариусом, безусловно, заслуживает внимания. Как бы то ни было, впечатление картезианства на Спинозу было самым сильным из всех, и его взгляды были существенно изменены им, причем не только в формальном плане. Вызванное всем этим отчуждение от синагоги в конце концов привело к его изгнанию из нее в 1656 году анафемой от 6 августа, испанская формулировка которой сохранилась для нас.

Протест против этого, написанный на испанском языке, содержал, как считают некоторые, основные черты того, что Спиноза позже развил в своем богословско-политическом трактате. В крайнем случае, в общих чертах; ведь если бы Спиноза уже тогда соотнес Моисея и Христа, как в Tract. theol. polit., он вряд ли стал бы протестовать против исключения. (Джоэл показал, как много в этом трактате уже было сказано Маймонидом и другими еврейскими учеными до Спинозы). Ни сейчас, ни позже, насколько известно, он не обратился в христианство торжественным актом, хотя часто посещал христианские проповеди, участвовал в ходатайстве о назначении проповедника и похоронен в церкви. Барух, или, как он теперь называл себя, Бенедиктус, на время переехал в Оуверкерке под Амстердамом; вероятно, именно в это время сформировался круг преимущественно молодых людей, которым Спиноза позднее передавал свои работы в копиях по мере их постепенного продвижения и о каких он так часто говорит как о «нашей философии». В этот круг входили Людвиг Мейер, Симон де Врис, Й. Брессер, Яриг Джеллес, затем Г. Х. Шуллер, а позже Цхирнхаузен. Среди них несколько человек, очевидно, принадлежали к арминианам, осужденным Дордрехтским синодом, и один из них принял его в своем загородном доме. Таким образом, его отношения с этими «коллегами» или «ринсбуржцами» восходят к более ранним временам. Около 1661 года Спиноза переехал в Рейнсбург, где занимался шлифовкой оптических стекол, что давало ему необходимое пропитание, но особенно – учебой. Что он думал о картезианстве уже в 1661 году, ясно из письма к Ольденбургу; каковы были его собственные взгляды – из «Краткого трактата о Део кт.», написанного для его друзей в Амстердаме, который ван Влотен опубликовал в голландском переводе и, к сожалению, не очень удачном латинском переложении (Ad Bened. de Spinoza Opera quae supersunt omnia Supplementum, Amstelod. 1862). Небольшое сочинение, которое Спиноза послал Ольденбургу в том же году, соответствует первой части, приложению к этому трактату, и даже более того, началу Этики до 9-й пропозиции. (Ср. Ed, Böhmer, B. de Spin. Tract. de deo et homine ct., Hal. 1852, 4, но особенно Chr. Sigwart, Spinozas neu entdeckter Traktat u. s. w., Gotha 1866, и Trenddenburg в s. histor. Beitr. zur Phil. III, p. 277—398). Точка зрения в этом трактате еще не совсем та, что в его более позднем основном труде. Так, в нем он все еще утверждает реальную связь и взаимовлияние души и тела, которые он впоследствии отрицает и согласно своему учению об атрибутах субстанции должен отрицать. Отсюда следует, что и эта последняя доктрина была сформулирована иначе раньше, чем позже. Он передавал свое учение только тем, кого считал осмотрительными и умственно сильными. Так, когда один молодой человек, вероятно, в то время его сосед по дому, Альб. Бургт попросил у него уроки философии, он продиктовал ему пером основные положения картезианской философии. Эти диктовки были расширены по просьбе Л. Мейера и опубликованы им в 1663 году под названием «Ren. des Cartes Principia philosophiae more geometrico demonstrata per Benedictum de Spinoza, accesserunt ejusdem Cogitata metaphysica». В последней, согласно убедительному изложению Фрейденталя, Спиноза обсуждает основные положения картезианской метафизики (как и в «Принципах», с осторожными ссылками на собственную точку зрения) в сжатом изложении, придерживающемся форм современной схоластики. Чтобы это сочинение не заставило людей поверить в то, что подозрительный человек был картезианцем, настоящие картезианцы начали его всячески преследовать. В 1663 году он уехал в Вурбург, постоянно занятый разработкой своей системы, над третьей частью которой, то есть последней частью по первоначальному плану, он работал в 1665 году, так что объявил восемьдесят предложений одному из амстердамских кружков, Й. Б. (Брессеру?). Копии, сделанные его друзьями с этих депеш, были, конечно, дословными, хотя, судя по переписке Спинозы, в них вкралось много опечаток, искажающих смысл. С другой стороны, сам Спиноза, похоже, пользовался большой свободой в отношении отдельных выражений, когда передавал отдельные предложения из своей системы в письменном виде. В целом, детали постоянно менялись. (Так, как теперь видно из «Supplem.» Влотена, в письмах Симона де Вриса от 24 февраля 1663 года первоначально цитируется не Schol. prop. 10 lib. I, а Schol. tert. prop. 8, что не согласуется с «Этикой» в ее нынешнем виде, так что уже нельзя сделать вывод, как это, видимо, было раньше, что ее первая книга, а тем более вся, была закончена в 1663 году). Эти изменения, вероятно, объясняют, почему так часто ссылки на более ранние предложения не подходят. Однако картина была завершена, а возможно, и все пять частей «Этики», когда он уступил просьбам своих друзей и поселился в Гааге в 1670 году, примерно с 1671 года у художника ван дер Спейка, который изобразил его и, как говорят, успешно обучал его искусству. Этот переезд совпадает с анонимной публикацией его «Трактата теологии и политики» в том же году. Гамбург также указан как место печати в четырех, очевидно, более поздних оттисках, а издателем указан Хайнр Кюнрахт, чтобы скрыть Кристофа Конрада в Амстердаме. Возмущение, которое вызвала эта часто публикуемая работа, особенно среди теологов, и смерть его покровителя де Витта, который всегда убеждал его напечатать ее, заставили Спинозу, для которого его собственный мир, а также, вероятно, и совесть других людей, были превыше всего, отказаться от плана опубликовать что-либо еще. По тем же причинам он отказался и от предложенной ему в 1672 году гейдельбергской профессуры. Лишь однажды, в 1675 году, он, похоже, решился напечатать «Этику», которая находилась во многих руках в виде рукописи. Слухи, которые вызвала эта новость, заставили его воздержаться от этого. Поскольку симптомы сифилиса становились все более выраженными, он принял меры на случай смерти. Он оговорил, что «Этика» должна быть напечатана, но на ней не должно быть его полного имени, а только инициалы: потомки не уважали его желание, чтобы его система не была названа его именем. Он сжег и другие труды, в том числе перевод Пятикнижия. 21 февраля 1677 года он закончил свою жизнь, которая была образцовой во всех отношениях. (Кстати, то, что было сказано выше о дне его рождения, относится и ко дню его смерти). В том же году вышло издание под редакцией Г. Х. Шуллера: B. D. S. Opera posthuma, которое содержит пять книг Этики, незаконченный Трактат о политике, столь же незаконченный Трактат об интеллекте (de intellectus emendatione), написанный до Этики, но после Трактата, письма и ответы, а также незаконченный Компендиум грамматики языка гебраистов (Compendium grammatices linguae hebraeae) в объеме кварто. Первое полное издание сочинений Спинозы принадлежит Е. Г. Паулюсу: Benedicti de Spinoza Opera quae supersunt omnia, 2 full, Jen. 1802, 3. Коллективный труд Гфрёрера, к сожалению, неустойчивый, Corpus philosophorum optimae notae, Stuttgart, Brodbag. 1830, содержит все его работы, кроме грамматики древнееврейского языка. В 1843 году К. Х. Брудер опубликовал стереотипное издание в трех томах (Leipzig Tauchnüz), не намного более правильное, чем у Паулюса. Упомянутое выше Supplementum напечатано в том же формате и содержит, помимо Tractatus brevis de Deo etc., небольшой математический трактат о радуге, который многие считали принадлежащим к сожженным рукописям, хотя он существует в печати с 1687 года и, конечно, стал очень редким. Кроме того, здесь есть несколько биографий из голландского MS., а также несколько ранее не печатавшихся писем. Издание Г. Гинсберга в 4 томах вышло в Лейпциге, затем в Гейдельберге в 1875—1882 гг. Гораздо лучше всех этих изданий юбилейное издание Й. ван Влотена и Й. П. Н. Ланда: B. d. Sp. Opera quotquot reperta sunt, 2 тома, Hagae 1882, 83. Бёмер (Uchtes Zeitscbr., vol. 42) и Тренделенбург а. а. 0. показали, насколько плох латинский перевод Tract. brev. Немецкий перевод Хр. Зигварта, Тюбинген 1870, имеет вдвое большую ценность благодаря добавленным пояснениям и параллельным отрывкам. Из переводов философских сочинений Спинозы французский перевод Эм. Saisset (Париж 1842, 3-е изд., 1872) гораздо предпочтительнее немецкого Б. Ауэрбаха (1841, 1872). Из бесчисленных монографий о Спинозе заслуживает упоминания работа F. H. Jacobi, über die Lehre des Spinoza in Briefen an Mendelssohn (1785), поскольку она относится к основательному изучению Спинозы в Германии. Более древнюю литературу о Спинозе можно найти достаточно полно в Antonius van der Linde, Spinoza, Göttingen 1862.

2. То, что Спиноза использует геометрический метод как в изложении картезианских принципов, так и в своих основных работах, можно рассматривать как признание того, что через Декарта он пришел к тому глубоко математическому взгляду на вещи, который характерен для него и который никогда нельзя упускать из виду, если не хочешь помешать пониманию его доктрины. Философская и математическая уверенность для него – синонимы (Tract. theol. polit c. 14, 36). Только потому, что это необходимое следствие математического взгляда, форма геометрических доказательств имеет большое значение, даже если эти доказательства неприятны и содержат обман. Любая точка зрения, которая не существует для математика, поэтому прямо отвергается Спинозой как неправомерная. Так, прежде всего, телеологическая, ради которой Аристотель объявил математическое наблюдение недостаточным в физике. (В противоположность этому Спиноза не хочет даже принимать понятие цели в этике; он не устает высмеивать тех, кто хочет Бога, действующего согласно целям, кто совершает гистеронпротерон, чтобы объяснить что-то из целей, или кто привносит в человеческие действия путаное понятие должного. Он прямо хвалит математику за ее non circa fines versatur (Eth. I, Append.) и рекомендует ее в качестве образца. Все, включая человеческие действия и начинания, должно рассматриваться так, как если бы речь шла о линиях, плоскостях и твердых телах (например, Eth. I, pr. 33. Schol. 2. III, praef.). Как математика не признает понятия цели, так и она не признает понятия причинности. Она никогда не говорит о действительном эффекте, который невозможно представить без наложения, но о простом условии; вместо причин у нее причины, вместо эффектов – следствия. Совсем как у Спинозы. Выражение causa встречается у него, даже causa efficiens (например, Eth. I, prop. 16. Coroll.), но очень часто повторяющаяся полемика против того, чтобы causa понималась как transiens (Eth. I. pr. 18), пояснительное замечание, что если efficere было предицировано чему-то, то это называется ex ejus definitione (так Eth. I, pr. 16. dem.), или также ex eo sequitur (например, I, prop. 7. dem.), постоянно повторяющийся пример с треугольником, из природы или определения которого вытекает то или иное, ясно показывает, что он не признает реальной причинной связи, а только существование через предшествующее или вспомогательное понятие. Поэтому он также соединяет causa и ratio через seu (I, pr. 11. dem. alit). Как пространство не вызывает и не порождает фигуры, но вызывает их, поскольку фигура не может быть понята без пространства, так и для Спинозы нет иного понятия условного, кроме того, что оно предполагает нечто иное: conceptum alterius rei involvit, (Eth. I, ax. 4.) Это утверждается таким образом, что везде, где понятие чего-либо предполагает понятие другого (praesupponit, inrolrit), оно без дальнейших церемоний определяется как обусловленное этим (как его effectus) (ср. Eth. II, pr. 5. dem.). С этой полемикой против всякого transitio связана такая же полемика против всякой реальной последовательности, против времени, которое он рассматривает лишь как путаную концепцию. В почти буквальном согласии с Аверроэсом, мысли которого могли быть знакомы ему через Моисея Маймонида и который (см. §187, 2) помещает философа в середину вечности, где все предшествующее и последующее исчезает и все возможное рассматривается как уже существующее, Спиноза требует, чтобы философ рассматривал все sub specie aeternitatis (II, pr. 44. Cor. 2), т. е. в полном безвременье (I, def. 8), из чего, конечно, следует, что он рассматривает все simul (de int. em. XIV), т. е. без реального, только в его логическом, следствии.

3. Соответственно, отправной точкой его доктрины является не породитель мира и даже не фундаментальная причина всех вещей, а логическая предпосылка всего существующего, то, посредством чего только и может быть помыслено все остальное, но что само не нуждается в предшествующей мысли, из которой должно было бы сформироваться его понятие. Это единственный смысл causa sui (I, def. 1), в котором не может быть и речи о реальном порождении самой себя, как у Декарта Лучший перевод causa sui у Спинозы: необусловленное. Теперь он находит это в единой субстанции всех вещей, которая, поскольку она одна, или omne esse, едина в себе, не может без противоречия считаться несуществующей (I, def. 3. de int. emend. IX). Когда он называет эту субстанцию всего сущего Богом, мы не должны забывать, что он прямо заявляет, что понимает под этим словом нечто совершенно иное, чем его современники-христиане, что для него совершенно одинаково, говорит ли он Deus или Natura, и, наконец, что он использует фразы: Бог есть только одно и: субстанция всех вещей есть только одно, через sive (Ep. 21. Eth. IV. Praef. I, pr. 14. Coroll. 1). (Кто поэтому связывает религиозный смысл со словом Бог, тому лучше при чтении Спинозы всегда ставить Natura вместо Deus). Единство субстанции следует понимать не как числовое, поскольку число предполагает более высокое родовое понятие, а как единственность (Ep. 50). Поскольку вне субстанции вообще нет никакого реального бытия, а нечто ограничено, ограничено, определено или конечно (эти четыре слова обозначают у Спинозы совершенно одно и то же) только тем, что оно опирается на нечто равное ему (т. е. фигура на другие фигуры) (ср. Eth. I, def. 2), то, конечно, субстанция бесконечна. На этом слове Спиноза, как и Декарт до него, внушает, что, несмотря на отрицающую приставку, бесконечность – понятие положительное, ибо поскольку детерминированность есть отрицание, поскольку она отделяет от детерминированного (например, фигуры) другое (Ep. 50), так как она указывает на не-сущее, на недостаток (Ep. 41), то то, что, подобно субстанции, является чистым утверждением sejm (Eth. I, pr. 8. Schol.), естественно лишено этого отрицания, а потому должно быть понято как бесконечное в положительном смысле этого слова (Ebend. I, pr. 8. Schol.). Поскольку бесконечное и беспредельное означают одно и то же, вместо бесконечного можно также сказать «совершенное». Так в Tract. brev. p. 22), где поэтому non esse предстает как omnium imperfectionum maxima (p. 56). То, что исключает всякое определение, не определено ни в отношении своего бытия, ни в отношении того, что из него следует, т. е. если оно что-то вызывает, то делает это не по принуждению. Это противопоставление принуждению Спиноза называет необходимостью так же часто, как и свободой (Ebend. I, def. 7), и говорит соответственно: Бог действует (agit) без принуждения, и он есть свободная причина (Ebend. pr. 17). Если учесть, что Спиноза не устает отрицать, что Бог действует по собственной воле, что он чередует agit с ex eo sequitur так же часто, как выше чередовал efficit с ex eo sequitur, то становится ясно, что Ubere здесь означает только: сам по себе или без принуждения, agere, однако, примерно так же, как мы говорим Bewirken или Machen, когда говорим: природа треугольника делает (вызывает) его углы, и т. д. Поэтому в целом всегда считается, что с той же необходимостью, с которой существует Бог, все вытекает из него (IV praefat.).

4. Коррелятом вовсе не обусловленного, или субстанции, является просто обусловленное, которое Спиноза иногда вместе с аристотелианцами называет accidens, но обычно вместе с картезианцами modus, также modificatio или affectio. Он объясняет модус как то, что находится в другом, так что оно может быть понято только через него (I, def. 5), или требует его как своего предшествующего и вспомогательного понятия (I, pr. 8. Schol.). Как бесконечное пространство как предпосылка детерминированной фигуры очень хорошо мыслимо без нее, но не мыслимо без нее, так и субстанция не может быть мыслима, но способ, которым она certo et determinato modo expressa, может; детерминированное бытие может мыслиться как несуществующее, само бытие – нет (I, pr. 24. Ep. 28). Именно по этой причине только субстанция обладает вечностью, то есть существованием, вытекающим из определения, тогда как способ не обладает, так же как sic есть единство, исключающее всякую множественность, тогда как существует множество способов, и так далее. Короче говоря, к субстанции и модусам прилагаются столь противоположные предикаты, что он сам сравнивает их различие с различием прямого и кривого. Они, как и положено коррелятам, диаметрально противоположны друг другу. И опять же, как это естественно для коррелятов, они указывают друг на друга, и это отношение Спиноза фиксирует таким образом, что называет субстанцию causa (но не transiens, а immanens) тех модификаций, причиной и целым которых она должна быть одновременно. Мое сравнение ее отношения с отношением Оккана к вечно исчезающим волнам, правда, вызывает детскую насмешку, но кажется мне столь же обоснованным, как и сравнение Спинозы в «Кратком трактате» с отношением Интеллекта к его идеям, суммой которых он является, или же как другое в «Этике», согласно которому субстанция относится к модусам так же, как линия относится к существующим в ней точкам (как это возможно). Теперь, если Спиноза во многих местах своей работы утверждает, что в действительности существует только субстанция и ее изменяющиеся формы или модификации, возникает вопрос, как отдельные вещи, res particulares, о которых он очень часто говорит, находят место в его системе? Если понимать под отдельными существами или вещами, как мы хотим это сделать, – (сам Спиноза связывает со словом res самые различные значения) – существа, существующие сами по себе, независимые существа, то спинозизм, собственно, не излагает вещей. Но мы приходим к вещам, только делая модусы, которые по своей природе зависимы, независимыми, абстрагируясь от того, что является их природой, что они есть только в других; в этом абстрактном представлении мы таким образом преобразуем их, как в одном из использованных образов мороз превратил бы волны в куски льда, в другом – игла, рассекающая линию, превратила бы их в точки. Спиноза называет этот абстрагирующий и фрагментирующий способ взгляда на вещи воображением (см. далее подпункт 11), и поэтому придется сказать, что только воображение делает (независимые) вещи из (зависимых) модусов.

Если теперь называть простую сумму отдельных существ, совершенно вне законной связи, как это делает общепринятый обычай, а также Кант в противоположность природе, (чувственным) миром, то Якоби и Гегель правы, когда они, особенно в противовес тем, кто обвинял Спинозу в превращении мира в Бога, утверждали, что он скорее отрицал мир. Если сравнить, слегка изменив образ, использованный самим Спинозой, субстанцию и ее модусы с поверхностью и фигурами, которые можно на ней начертить, то это фрагментирующее действие воображения можно сравнить с разделением этой поверхности на бесконечное число очень маленьких квадратиков, каждый из которых будет образом того, что мы называем, вместе со Спинозой, res particularis или individuum. Если мы теперь спросим, что является условием (causa proxima) существования такого квадрата, то это, конечно, не бесконечная поверхность, а окружающие ее квадраты, и положения Спинозы о том, что ни одна конечная вещь не следует из Бога и не имеет его в качестве своей (непосредственной) причины, но что каждая из них обусловлена конечными вещами, а те – конечными вещами, так что конечные вещи следуют только из конечных вещей (I, prop. 28), вполне объяснимы. Точно так же и то, что всякое отдельное существо, поскольку оно обусловлено другим, есть вещь вынужденная, а потому не свободная или необходимая, что оно, следовательно, есть нечто случайное, что нельзя вывести из его определения или постичь a priori, но только опытом (т. е. воображением) (II, pr. 31. Coroll. Ep. 28).

С помощью только что использованного образа очень легко объяснить, почему Спиноза так решительно выступает против идеи, что он составляет субстанцию из вещей, и снова называет вещи частями природы (Epp. 40. 29. 15). Для него это так же (то есть не менее, но и не более) абсурдно, как если бы линия состояла из точек. На нашей картине каждый квадрат можно назвать частью поверхности, и все же никто не сможет сказать, что она состоит из них, во-первых, потому, что их нет до нее, а во-вторых, потому, что для того, чтобы иметь поверхность, границы квадратов, а значит, и их самих, должны быть выдуманы. Таким образом, вещи как таковые являются продуктом ограниченного представления; на самом деле вещи – это модификации, которые определенным образом выражают истинное бытие (Бога, природу) (I, pr. 25. Coroll.). Но как только они задумываются в этой своей истине, они сами по себе уже ничто, они уже не вещи.

(5) Между субстанцией как infinitum и вещами как finitis, посередине стоит то, к чему приходят в последнюю очередь, восходя от вещей, но в первую очередь нисходя от бесконечного: сумма всех модусов. Выражение Спинозы: бесконечная модификация, бесконечный способ и т. д. очень метко описывает это среднее положение, в котором нет ничего похожего на эманацию, а есть только логико-математическая субординация и соподчинение Если начать (всегда с помощью нашего диска) с самого ограниченного, примитивного квадрата, то получится то, что Спиноза называет individuum primi ordinis; Если мы подумаем о нескольких из них, объединенных вместе, то получим individua secundi ordinis, и так далее вверх, пока не придем к тому, что охватывает все, что всегда одинаково при всех изменениях его подчиненных частей, и это есть tota natura (II, Lemma 7. Schot). Вместо этого выражения в письме к Чирнхансену сказано: facies totius unirersi, и в то же время Спиноза говорит, что именно это он имеет в виду, когда говорит о бесконечной, вечной, модификации Бога, которая следует непосредственно из Бога. В самом деле, подобно тому, как в вышеупомянутом восхождении простой квадрат признается непосредственно вытекающим из окружающих его квадратов, которые, в свою очередь, непосредственно вытекают из окружающих их квадратов, так и на вопрос: каково условие всех квадратов вместе, из которого они, таким образом, непосредственно вытекают как из своей causa proxima? вряд ли можно ответить чем-то иным, кроме как: неразделенная поверхность. В своем Tract. brev. Бог causa proxima только бесконечной модификации (Supplem. p. 59), отделяет ее от отдельной вещи бесконечным числом средних членов и неоднократно говорит в Этике: только она одна следует непосредственно, следовательно, те, что под ней, только косвенно, от Бога.

Но теперь, когда и абсолютно необусловленное, и это изначально обусловленное получили предикат бесконечности, и далее, когда они оба обозначены словом natura, возникает необходимость отсечь недоразумения с помощью точных различий. Спиноза всегда остается верен однажды установленной концепции, согласно которой бесконечное – положительное, предел (как отрицательное) – исключительное, но он проводит различие между тем, что исключает всякое ограничение вообще, и это для него абсолютная бесконечность, субстанция, и тем, что исключает только детерминированность числа, и это он имеет в виду везде, где говорит о бесконечном во множественном числе и использует это infinita как синоним omnia (например, I, pr. 16). Хотя сам Спиноза часто говорит, что только абсолютно бесконечное должно называться infinitum, а бесчисленное indefinitum, хотя он противопоставляет последнее как infinitum rationis и второе как infinitum imaginationis, он не остается верен себе. Это часто стирает различие между понятиями, которые мы развивали до сих пор и которые, следуя словам самого Спинозы, дают нисходящую последовательность стадий: Все или Бесконечное (Omne esse, absolute infinitum, в кратком изложении трактата также Omne), Все, Бесконечное или Бесконечно Многое (Omnia, infinita), Конечное Каждое или Единичное (Quodcuvnque, res particularis, singulare). Если это различие сохраняется, то нет противоречия, когда Спиноза говорит, что из Бога не следует ни одна конечная вещь и что все следует из Бога (I, pr. 16. dem.). Так же мало противоречия в том, что все конечное бытие необходимо и что каждая конечная вещь случайна. Спиноза более точен, чем в случае с предикатом бесконечного, в использовании термина «природа». Здесь он принимает различие, проводимое схоластами между natura naturans и natura naturata, за исключением того, что, согласно его точке зрения, понятие творения, которое для них (например, в Vincent Bellovac. Lehrspiegel 15, 4) связывало эти два понятия, здесь заменяется понятием обусловленности. natura naturans – это, говорит он как в Tract brev. (Supplem. p. 80), так и в Этике (I, pr. 29. Schol.), то, что есть само по себе и не нуждается в другом, то есть Бог, но в отношении natura naturata эти два утверждения расходятся. Согласно «Краткому трактату», следует проводить различие между natura naturata generalis, т. е. способами, которые непосредственно следуют из Бога, и natura naturata particularis, т. е. конкретными вещами, которые ими обусловлены. Этика больше не признает этого различия и определяет обусловленную природу как то, что quod ex necessitate Dei naturae sequitur, hoc est omnes modos quatenus considerantur ut res quae in Deo sunt et quae sine Deo nec esse nec concipi possunt (I, pr. 29 Schol.), то есть совершенно так, как ее понимал Tractat brev. dio natura naturata generalis. Если, следовательно, мы сохраним термин мир для обозначения совокупности вещей (прежней natura naturata particularis), то natura naturata, стоящая посредине между ней и Богом, будет приблизительно соответствовать тому, что мы могли бы назвать мировым порядком, который, таким образом, отличается от необусловленного как система всех условий, внутри которой каждый индивид был бы обусловленной вещью.