Рапсодия для двоих

Божьи одуванчики не зря опасались острой на язычок женщины, готовой в любой момент язвительно произнести свою излюбленную фразу:

– Ну и как вы себе это представляете, курицы навозные?

Незаметно пролетали Тонечкины младые годы. Иногда ей казалось, что, вот-вот, и произойдёт самое радостное событие в её скучной жизни. Вот-вот, и поймает она сладкоголосую птицу счастья за короткий хвост. Вот-вот, и вернётся в свой родной дом великолепный Зиновий и сразу же предложит ей пойти под венец. В такие моменты замужняя женщина забывалась сладкими мечтами, сбрасывая со своих плеч лет этак пятнадцать.

А Зиновий Прокопьевич, или просто Полкаша, никогда не вспоминал высокую длинноволосую девочку, чем-то похожую на русалочку из сказки Андерсена. Не вспоминал даже тогда, когда мучительно искал женского внимания и публичного одобрения своего прыщавого подбородка и лысого черепа.

Скверные привычки пришли в его жизнь из солдатского прошлого вместе с плотским желанием овладевать всеми женщинами подряд, от чистеньких девственниц до продажных девиц лёгкого поведения. Раздевание немытых нимфеток и построение в длинную колонну по четыре сапога в ряд доставляли женоненавистнику Полкану тайное удовольствие, сравнимое разве что с самым сладким тортиком. По причине детской недоразвитости ума и физической слабости организма он так и не стал почтенным отцом абы какого семейства.

– Всему своё время, – приговаривала старая Зиношина тётка, ласково поглаживая его стремительно лысеющую голову.

Застрявший в ювенильном возрасте Зиновий имел смутное представление об армейских законах и о строгой военной дисциплине. Но всё равно даже по ночам ему мечталось гордо пройтись по улице в настоящей военной форме, устрашающе поигрывая огромным пистолетом. Злой на весь белый свет парень представлял, как все Дашкины поклонники падают ему в ноги, а сама Дашка тоскливо смотрит ему вслед, громко рыдая во весь голос.

Лишь многие годы спустя Зиновий Прокопьевич осознал, что не такой уж стервозной была его молоденькая мачеха. Ведь ни разу за несколько прожитых вместе лет не напомнила она своему пасынку ни целование дверной ручки на жестоком морозе, ни пьяные рыдания на пороге её родного дома. Она и словом никогда не обмолвилась о его непристойных предложениях. А Зиноша, сколько себя помнил, так или иначе сравнивал всех женщин с той единственной, что тяжким грузом лежала у него на сердце всю его жизнь. Давно умершая женщина и сейчас тревожила старика. Как если бы только вчера он вдыхал чудный запах её густых, чёрных, как воронье крыло, волос, не поредевших даже от смертельной болезни. Как если бы снова он стал молодым беспечным юнцом в модных дудочках и остроносых туфлях на босу ногу.

Сложные внутрисемейные отношения разрешились очень просто. Отцовское благословение прозвучало громом среди ясного неба для половозрелого парня, отрастившего модную козлиную бородку на радость своим малолетним братьям.

– Зиновий, ты уже достаточно взрослый, чтобы жить отдельно от нас с мальчиками. Предлагаю тебе небольшое пособие. Но только на первое время, пока ты не определишься, чем будешь заниматься в дальнейшем. И каким бы ни было твоё решение, я приму его с уважением и пониманием. А пока ты можешь послужить отечеству, как твой дядька, посвятивший всю свою жизнь армии и ни разу не пожалевший об этом. Я уже известил его о твоём приезде, и ты можешь хоть завтра выехать к нему в гарнизон.

С этими словами Зиношин отец, растроганный предстоящим расставанием с любимым сыном, крепко обнял его и поцеловал прямо в загорелый лоб. Прокопий Силуянович будто знал, что они больше никогда не свидятся на этом свете, разве что перекинутся коротеньким письмецом.

Пока Зиноша весело топтал кирзовыми сапогами родную землю, Милашка-Тонечка, как могла, сражалась с самой собой и своим постыдным прошлым. Её махровая жизнь доверху наполнялась разноцветными событиями, приносившими молодой женщине новые впечатления и свежие раны. Непростая семейная жизнь лишь изредка рождала в её маленькой, забытой Богом и ангелами комнатке сказочную увертюру, звучавшую как самая настоящая любовная песня.

Мало-помалу всё становилось на свои места: девичьи мечты уступали место женским заботам, Зиноша уходил на второй или даже десятый план. Новая Тонечкина жизнь таила в себе множество подводных камней, порою заставляя свою хозяйку совершать безрассудные поступки. А ей так хотелось красивой любви, без корысти и обмана. Вот, хоть бы с тем симпатичным крепышом, живущим по её меркам в самой настоящей, непридуманной сказке.

Мужчина средних лет красовался на новеньком автомобиле с откидным верхом, радостно пыхтевшим вонючими выхлопными газами. Шумная забава начиналась с самого раннего утра. Едва проснувшись, иссиня-чёрный кабриолет весело выкатывался на узкие городские улицы. На радость сопливым ребятишкам и домашним девушкам ловкая машина носилась туда-сюда, разгоняя печаль-тоску и приблудных животинок. Каждый мог вволю налюбоваться не только модным автомобилем, но и его раскрасавцем-хозяином.

Ни один мускул на гладко выбритом лице Кузьмы Гордеевича не выдавал ни его истинных чувств, ни любовных предпочтений. Даже его стильный платок-паше очень тонко намекал на некую загадку. Его затейливая шёлковая вязь словно проверяла на сообразительность всех, кто умел читать. Тонечка не сразу поняла, что означают все эти буковки на платке. А когда сумела составить из них знакомое имя, хохотала целый день. Она сразу же представила себя в выходном платье с такой же вышивкой на груди. Вот только не знала, как представляться: то ли Антониной, то ли Тонечкой или просто Милашкой.

Кузьма Гордеевич постоянно держал в карманах разменную мелочишку, весело звеневшую при каждом его шаге. В память о своём полуголодном детстве, местный филантроп щедро раздавал милостыню босоногим ребятишкам, бегавшим за ним гурьбой. Едва ли не каждый любитель дармовых чаевых различал издалека его уверенную поступь с лёгким подскоком. Невольный заложник собственных привычек встречал каждое утро особым ритуалом, приводившим его в лёгкое возбуждение.

Весёлое подмигивание своему отражению в огромном зеркале всегда сопровождалось фривольным поглаживанием детородного органа и тщательной проверкой всех карманов. Сытный завтрак, басовитое пение в ванной комнате и короткая премьерная репетиция заканчивали сложный процесс настройки на близкое общение с простым народом.

Сценические маски быстро сменяли друг друга, заставляя Кузьму Гордеевича то приветливо улыбаться и важно кивать головой, то игриво подмигивать и лихо подкручивать свои роскошные усы.

Грозное покашливание и недовольная мина на лице всегда были наготове и для нищих проходимцев с грязными руками, и для молодого консьержа, суетливо открывавшего перед ним скрипучие подъездные двери.

Девушкам на выданье, сгоравшим от смутных желаний и надежд, предназначался едва приметный кивок головой, небрежный взмах платком или красноречивый воздушный поцелуй.

Спустя полчаса наступало время чёрного кабриолета, радостно фыркавшего при встрече со своим хозяином. Прекрасное настроение Кузьмы Гордеевича вряд ли могло что-то испортить. Даже биржевые сводки, проблемные вопросы или резкое падение спроса на его мужскую ипостась уходили в такой момент далеко на задний план. Разве что застарелый коктейль из едкого запаха собачьих фекалий, залежалой вековой пыли и свежеиспечённых плюшек мог заставить его досадливо поморщиться и брезгливо высморкаться в большой клетчатый платок.

Романтичная Тонечка всякий раз, когда Кузьма Гордеевич с рёвом и скрежетом проносился мимо неё, представляла себя на переднем сиденье. Несомненно, на фоне красной обивки её журавлиная шея и чуть раскосые глаза тёмно-вишнёвого цвета смотрелись бы просто великолепно. Искушённая молодка порою сгорала от похотливого желания схватиться за дверцу автомобиля обеими руками и что было сил поцеловать усмехающееся лицо прямо в вонючий сигарный рот.

– Детишек бы ему нарожать целую ораву, вот бы и прекратил безобразничать на улицах», – мечтательно размышляла Тонечка.

Только сейчас она начала осознавать, что её настоящая жизнь не такая уж безоблачная и удачная, как ей казалось до встречи с Кузьмой Гордеевичем.

Каждый раз, проезжая мимо Тонечкиного дома, Кузьма Гордеевич невольно обращал внимание на его свежевыкрашенную крышу. По его личному мнению, вызывающий красный цвет абсолютно не вязался со скромной богомолкой и её благочестивой семьёй. А семейка-то была не такая уж благочестивая. Живший в другом измерении Кузьма Гордеевич, не знал о тёмных делишках, творящихся в закрытом для посторонних глаз доме.

Тонечкин папенька был беспощадно уволен за воровство и хулиганство на работе, его зять Федот пил без просыпу, ну а Тонечка ковала личное счастье своими собственными руками.

Тихон Полукеев, несмотря на увольнение с работы, слыл благонадёжным гражданином, проявляя абсолютную лояльность к городским властям.

Неугомонная же Тонечка хотела чего-то необычного и нового, вот и бузила вместе с безусыми пацанами и взрослыми мужиками. Она то призывала к свержению городской власти, то протестовала против незаконного увольнения беременных женщин, то осуждала дикий кошачий ор в соседнем домике, где жила полоумная старуха с целым прайдом уличных котов.

Теперь вы хорошо можете представить, что творилось в родовом гнезде Полукеевых. Ни один законопослушный гражданин не рисковал заходить в этот дом, опасаясь быть втянутым в противоправные действа. Вместительная кухня регулярно принимала желанных гостей, приходивших небольшими группками якобы на дни рождения или на праздничные посиделки, а то и на горестные панихидки по безвременно ушедшим родственникам.

За большим столом гордо восседали главные бузетёры, зычно митинговавшие на официальных и закрытых собраниях. Тут же вертелись их зазнобушки, всем своим видом демонстрирующие революционную осознанность и полную боевую готовность.

Тонечкино личико, раскрасневшееся от гордости за своего брата-подпольщика, становилось удивительно красивым и молодым. Несостоявшаяся мать быстро сновала между заговорщиками, как пчёлка, от одного цветка к другому.

Сгорая от ревности, Федот обильно потел от бессильного желания взять всех бездельников за их чёртовы яйца и безжалостно вышвырнуть на дорогу прямо из кухонного окна. А Тонечкины товарищи по оружию словно не замечали злобного оскала на его лице, уделяя хозяйке дома особое внимание. То студёной водички попросят, хоть на дворе и стояла глубокая осень, то жареный по особому рецепту пирожок, то кухонный ножичек, чтобы подточить очень некстати сломавшийся карандаш.

Тонечкино участие в «политических» заговорах не оканчивалось одними улыбочками и прибаутками, вылетавшими из её чётко очерченного рта, как пули из крупнокалиберной винтовки. Её руками готовились небольшие листовки казённого вида для раздачи в общественных местах, где тусила продвинутая молодёжь. Тонечкиными ножками были исхожены километры городских тротуаров, уложенных бездомными трудягами, спивающимися от воровского беспредела левых конторок типа «Рога и копыта».

Раз пять или даже десять во время таких «прогулок» мимо неё проносился чёрный автомобиль, уносящий своего хозяина в красивую жизнь, недосягаемую для простых смертных. Кузьма Гордеевич не замечал до поры до времени ни Тонечкины глаза, ни её озорную улыбку, ни белоснежные зубки, ни маленький точёный носик. Никогда бы стреляный воробей не поверил, что все эти прелести принадлежат закутанной до самых глаз прихожанке неопределённого возраста, встречавшейся ему чуть ли не каждый день по пути домой.

Всякий раз, когда его авто проносилось мимо церквушки после вечернего молебна Тонечкина свекровь истошно вскрикивала и роняла на землю свой молебник. Дородная сельская бабища невнятно бормотала Иисусову молитву и вслепую тыкала кривым пальцем чуть ли не в лицо своей сношеньке, всем своим видом демонстрируя смертельный испуг. Подуставшие после службы прихожане набожно крестились и яростно грозили кулаками вслед плюющемуся сигарным дымом автомобилю. А вселенское зло ехало себе мимо, бибикая звонким паровозным гудком, уж точно поставленным не для людских целей.

Заслышав пронзительный клаксон юркого автомобильчика, Тонечка вспоминала своё беспокойное детство, прошедшее рядом со старинным вокзалом. Разнокалиберные поезда местного и дальнего назначения, весело пробегавшие мимо перрона, рождали самые разные гудки.

От звонкого девчачьего до визгливого бабьего.

От юношеского прыщавого до грубого мужского, больше напоминавшего грозное рычание иерихонской трубы, чем вежливые всхлипы упреждающего сигнала.

Взрослеющей Тонечке иногда казалось, что её главная цель в жизни – стать знаменитой писательницей, совсем как её соседка Ирэн. А порою безумно хотелось дать волю нарождавшимся незнакомым чувствам и сбежать куда-нибудь в Астрахань или даже ещё дальше.

Многое бы отдала нынешняя Антонина Тихоновна, чтобы заглянуть хотя бы одним глазком в своё прошлое и шепнуть пару-тройку словечек самой себе. Как бы хотелось пожилой женщине проскользнуть в своё настоящее без потерь и ран, забрав с собой только всё самое светлое и радостное.

Издалека все любовные переживания кажутся невесомыми и чужими, а пролитые слёзы и обжигающая ревность – смешными и наивными. С годами милые сердцу лица забываются навсегда, уступая место новым впечатлениям и новой любви. Каждый из нас маленькими шажками уходит из романтической юности, незаметно приближаясь к пугающей своими морщинами и болезнями старости.

Взросление, увы, происходит независимо от твоего желания или страхов стать немощным, как твои родители, или потерять рассудок, как твои родственники, помещённые в строгую изоляцию по причине кровосмешения или прелюбодеяния с домашней сукой. Но, так или иначе, непременно приходит весна, самое неповторимое время в женской жизни.

Вот и Тонечка вступила-таки на неизведанную тропу познания самой себя. И тут же нашлись скрытые ранее способности, показавшиеся ей самой уникально-редкими талантами. Будучи смышлёной от природы, Тонечка изучала с большой охотой немецкий язык. Старательная ученица мечтала встретить молодого немца с огромным портмоне, набитым доверху крупными денежными купюрами. Такие денежки водились, как думалось наивной девице, только у заезжих иностранцев. Поэтому все красавцы-мужчины, проникавшие в её целомудренные сны, делали ей недвусмысленные предложения исключительно на немецком языке.

По старым добрым традициям, в понимании престарелых матрон и практичных мамаш среднего возраста, всякая девушка до вступления в брак должна быть невинной. А годам к сорока она просто обязана стать добропорядочной матерью и верной женой, покорно дарящей главе семьи жалкое подобие любви, наглухо замурованной под её длинной юбкой. Девственностью было принято дорожить, и даже самые отчаянные девицы избегали прелюбодейской любви.

Девушкам на выданье категорически запрещалось гулять в одиночестве. Поэтому Тонечке приходилось выходить на улицу со своей подружкой Марийкой, недалёкой, невзрачной девочкой, насмерть затюканной своей мамашей и замужними сестрицами.

Молельные места также не положено было посещать в одиночку. Вот и ходили девчонки в местную церквушку по старинке: кто со своими старшими братьями-сёстрами, кто со взрослыми тётушками, а кто и с матерями, не отпускавшими их от себя ни на шаг.

Каждая уважающая себя девица просто обязана была знать пару-тройку простеньких французских фраз и ни в коем случае не высказываться срамными словами, порочащими её честь. В присутствии постороннего мужчины полагалось чинно сидеть с рукодельем в руках, смиренно потупив очи и спрятав ноги под длинной юбкой.

Мужские границы тоже были не шире женских. Мальчишкам с самого раннего детства внушалась мысль, что хорошая девочка никогда не станет целоваться по тёмным углам и не позволит трогать себя в интимных местах. Вот и мучились юные бунтари от греховных желаний и слишком строгих запретов, которые постоянно хотелось нарушать.

Мирские соблазны заставляли Тонечку плакать без особого повода, выдавая целые тонны солёных слёз. Соседские пацаны дразнили девчонку плаксой-ваксой. Истошно хихикавшие мальчишки тыкали пальцами в её носик, покрасневший от пролившихся недавно слёз.

– Девушки не должны быть хныкалками, – поучала своих подруг Тонечка, привычно роняя скупую старушечью слезу на школьный фартучек.

Укоризненные материнские причитания при виде её зарёванного лица заставляли девчоночку рыдать ещё громче. Даже любимая нянюшка не понимала свою воспитанницу.

– Ты же не корова, чтобы реветь целыми днями. Вон и глазки распухли. Кто ж тебя такую плаксу замуж возьмёт? – сочувственно нашёптывала она, поглаживая Тонечкины пальчики.

Пожилая женщина даже предположить не могла, что это пресловутое замужество и рождение детей никак не входили в её ближайшие планы. Разве что тайком поцеловаться с конопатым Сержем из параллельного класса.

Влюбчивая и мечтательная от природы, Тонечка лишь смущённо хихикала при упоминании о сексе, о котором имела весьма смутное представление. В душе юной нимфетки рождался жаркий огонь, разгоравшийся раз за разом от откровенного скрипа родительской кровати. С нездоровым любопытством прилежная ученица заглядывала в таинственный взрослый мир из детского мирка строжайших запретов. Сладкое томление в девичьей груди катилось к логической развязке, медленно приближаясь к самодельной скамеечке под огромным развесистым клёном. Старое дерево было настолько похоже на её мать, что девушке порою хотелось подойти к нему и ласково погладить потрескавшуюся от старости кору. В такие минуты Тонечке хотелось, чтобы её матушка оказалась рядом с ней и без лишних расспросов просто обняла её за плечи.

Вот под этим-то клёном и штудировала лающие немецкие слова из замусоленной библиотечной книжки неразговорчивая, смущающаяся от посторонних взглядов девушка. Прилежной «иностранке» снова и снова приходила в голову забавляющая её мысль о недолговечности человеческой жизни. Вот кто-то же написал этот разговорник немецкого языка? Зачитанное до дыр пособие для начинающих явно побывало как в чистеньких ручках гимназисток, так и в грязных лапищах побирушек, клянчащих милостыню на всех возможных языковых наречиях.

Неизвестный автор тоненькой книжечки со смешной фамилией Швайник наверняка давно умер, вряд ли познав простонародные русские выражения, не рекомендуемые к употреблению в исконно интеллигентных семьях. К своему стыду, Тонечка знала назубок запрещённую в порядочном обществе лексику, без которой не обходилась ни одна хулиганская разборка или воровская песенка. Почти все плохие словечки она случайно подслушала, сидя на скамеечке рядом со школой.

Тенистая аллейка, куда слетались все местные хулиганы, казалась её подружкам самым привлекательным местом для пития кофе с кремовым пирожным или сладкими булочками. Девушкам на выданье не положено болтать с незнакомыми мальчишками. Поэтому, присаживаясь на соседнюю с парнями скамейку, они загадочно молчали, придавая своим лицам отрешённо-безразличный вид. В ожидании этих коротеньких встреч девчонки старательно приводили себя в порядок: подкрашивали бровки, пудрили носики, заплетали в длинные косы разноцветные шёлковые ленточки. Держа в потных от волнения пальчиках одинаковые кружечки с кофейком, они многозначительно переглядывались между собой и тихонько прыскали в кулачки.

Удивительный момент полового созревания застал Тонечку в самый неподходящий период. Скрипучая родительская кровать, громкие стоны матери, обнажённые тела на плохих картинках своим откровенным бесстыдством доводили бедняжку до нервного срыва. Не заставила себя долго ждать и классическая любовь, подробно описанная в слащавых женских романах.

По чистой «случайности» рядом с Тонечкой часто оказывался мальчишка из старшего класса. Прыщавый подросток демонстративно кашлял и смачно плевался в сторону соседней скамейки. Мнимый больной, казалось, не замечал на ней надрывно молчащую Тонечку, быстро листавшую потрёпанную книгу в пёстрой обложке. Порою её дрожащие губы начинали что-то шептать по-немецки, а тёмно-вишнёвые глаза забывали про раскрытый учебник.

Русский мальчишка слабо представлял себе, как выглядят в реальной жизни заграничные жители и ничего понимал из того, что бормотала его случайная соседка. Но загадочный вид незнакомки, беглый немецкий, чёрные кудрявые волосы и, правда, делали её похожей на настоящую иностранку.

Неожиданное появление учителя биологии рядом с одинокой скамеечкой, где сидела Тонечка в обнимку со своей поцарапанной гордостью, принесло юной страдалице долгожданное облегчение. Добродушное лицо Ильи Петровича позволило ей оторваться от надоевшего учебника, кокетливо улыбнуться и громко произнести приветственную немецкую фразу. Учитель ласково посмотрел на девочку и тихо рассмеялся от тайного желания чмокнуть её в щёчку и снова пойти по своим не таким уж и срочным делам.

Тонечка, смущённая вниманием взрослого мужчины, радостно ойкнула, торопливо поправила растрепавшиеся кудряшки и, не оглядываясь, побежала к школе. Взволнованная девочка тут же забыла и про материнский клён, и про кашляющего взахлёб мальчугана.

Юный страдалец при виде ускользающей Тонечки потерял всякую надежду, что его кашель и сморкание наконец-то примут за нормальное мальчишеское ухаживание. Прыщавого ухажёра, как ветром, сдуло с разноцветной скамеечки, выкрашенной заботливыми руками местной сторожихи тёти Дуси, проживающей вдвоём с малолетней дочуркой прямо при школьной каптёрке.

Догоняя своего «суженого», Тонечка в который раз нарочно уронила свой потрёпанный портфельчик на землю. Но, как обычно, никто даже не попытался ей помочь. Расстроенная девчонка привычно всхлипнула и вприпрыжку побежала на задний двор. А тем временем трудяга-учитель уже протискивался сквозь скрипучую, обитую потёртым дерматином дверцу, служившую верой и правдой учителям и обслуживающему персоналу с самого открытия школы.

При входе в школьное здание Тонечка торопливо перекрестилась, отдавая дань старой привычке, приобретённой ещё в младших классах. Вымученно улыбнувшись седому привратнику в смешном пенсне с толстенными стёклами, она опрометчиво юркнула в дверь, широко распахнутую чьими-то заботливыми руками.

На пороге импровизированной ловушки стоял Игорь Романович, учитель словесности и географии. Сурово оглядев девушку с ног до головы, он по-отечески пригладил её растрепавшиеся кудряшки своими толстыми, как немецкие сардельки, пальцами, и быстро протолкнул её в пустой класс. В этот раз зазевавшейся Тонечке не удалось проскочить мимо старого развратника, всякий раз больно щипавшего её худенькое тельце, нашёптывая на ушко грязные ругательства. Ухмыляясь в глаза своей беззащитной жертвы, гроза сопливых малолеток жадно причмокивал от удовольствия тонкими губами.

Грубо тиская едва проклюнувшуюся Тонечкину грудь, довольный негодяй раз за разом повторял одни и те же словечки, непонятные разве что младенцу:

– Сучка ты и потаскушка, Тонька. Такая же дрянь и шалава, как твоя мать.

Стараясь не упасть на пол, отчаявшаяся девушка рвалась что было сил из его жилистых рук. Она пиналась, кусалась и скулила, как уличная собака, попавшая в смертельный капкан.

Игорь Романович никак не ожидал такого яростного отпора от всегдашней тихони и скромницы. Дёрнув пребольно Тонечку за волосы, он медленно разжал руки и, крадучись, отошёл в глубь класса. Недавняя пленница облегчённо вздохнула, одёрнула юбку и, радостно подпрыгивая, побежала в свой любимый класс.

Роковые встречи иногда портят всю жизнь, принося с собой мучительные переживания и ошибочные решения. Грязные объятия старого педофила стали для Тонечки чем-то вроде неудачного любовного опыта, оставившего в её душе безотчётный страх перед закрытыми дверями и пожилыми толстяками. А лысый извращенец больше никогда и пальцем не посмел прикоснуться к нескладной девчонке, показавшей ему на деле, чего стоит непредсказуемая женская логика.

Короткое школьное лето подходило к своему печальному завершению. Обновлённая школа терпеливо ожидала великого расселения парт и столов, выкрашенных в нежно-синий цвет. Белоснежные окна и двери торопились раскрыть свои тайны, а новенькие доски приветливо улыбались всем любопытствующим. Стойкие пары дешёвой краски всё ещё били в носы и щипали глаза всем рискнувшим проникнуть в отремонтированные пенаты.

Бегущая по коридору Тонечка словно разом ослепла и оглохла. Ей очень хотелось, чтобы её никто не увидел, разве что учитель любимого ею предмета. Школьный учебник биологии одним своим видом навевал девочке самые разные мысли. То ли потому, что она во всём видела романтику и любовь, то ли от того, что молодой учитель всегда смотрел на неё ласково и доверительно, то ли ей просто нравилось разглядывать картинки в этой умной книге. Юную Тонечку, едва подумавшую об Илье Петровиче, снова захлестнули нескромные желания. Отбросив в сторону смущение и робость, она всё-таки решилась сходить к учителю биологии. Маленькие девичьи ладошки моментально вспотели от напряжения и стыда за смешные рогатые кудряшки на её взмокшей голове.

– Была – не была, – подумала почти взрослая женщина (так её называла родная тётка по материнской линии).

Степенно, как полагается умной и скромной ученице, она подошла к заветной двери, где предположительно находился Илья Петрович. Молодой мужчина абсолютно не походил ни на одного из воображаемых кавалеров, которых «почти взрослая женщина» выдумывала целыми пачками.

Учитель биологии Илья Петрович, по прозвищу Илюшка, не так уж далеко ушёл по возрасту от своих учеников. Молодой преподаватель всегда основательно готовился к каждому новому уроку, боясь осрамиться перед своими слушателями. В отличие от него школьной администрации и дела не было ни до его предмета, ни до юных учеников и их взрослых учителей.

Кто только не попирал строгие школьные правила. Тощие недоросли открыто курили в маленькой, предназначенной для сторожа каптёрке. Зрелые женщины носили откровенные, чуть короче положенной длины, юбки. Практичные старшеклассницы приносили в школу разные вещицы и тут же, не отходя от своих парт, продавали подержанные сарафанчики, безрукавки и прочую кустарщину. Тонечка предпочитала тихонько помалкивать в уголке, поэтому из великолепной по её меркам коллекции ей доставалась лишь старенькая блузка или линялое платье, остро пахнущее потом и нафталином.

Зато в домашних делах Тонечке не было равных. Несмотря на хроническую усталость, она успевала не только вовремя сделать уроки, приготовить нехитрый ужин, но и протопить печь старинным дедовским способом. Следуя давно забытой инструкции, юная истопница подкладывала в печь каждые полчаса по тоненькому полешку, что придавало струящемуся из открытого поддувала воздуху приятный берёзовый дух. Глядя на огонь, она мечтала, чтобы всё её тело пропиталось этим чудным ароматом, а не проклятой касторкой. С некоторых пор несчастная девчонка просто её возненавидела. Пахучее касторовое масло она втирала по указанию своей матери строго раз в неделю в чёрные, как воронье крыло, волосы. Реви, не реви, а с матушкой не поспоришь. Невдомёк было Матрёне, что по этой самой причине к её дочери на весь остаток школьной жизни прочно приклеилось смешное прозвище Касторка.

Вот и сейчас её волосы, тщательно смазанные касторовым маслом, издавали смешанный аромат женского тела и целебной травы. Раскрасневшаяся девушка, одетая в старенькую, линялую кофточку и длинную серую юбку, крадущимися шагами приблизилась к искомой двери, настежь распахнутой для выветривания резкого запаха краски. Тонечке показалось, что Илья Петрович её ждал, хотя в классе, кроме него, находилась ещё пожилая учительница русского языка. Неожиданно для всех присутствующих заливисто тренькнул звонок, грубо разрушив идиллическую тишину старенькой школы, покинутой на всё лето её верными вассалами. Испуганно вздрогнув, Тонечка немного потопталась перед раскрытой дверью. Затем она задумчиво шмыгнула носом, одёрнула юбку и неуверенно пошла по коридору, как новобранец на плацу перед заезжим генералом. Тревожное треньканье звонка прекратилось так же внезапно, как и началось. Залихватский перезвон, вероятнее всего, был простой проверкой школьной сигнализации перед ученическими буднями, наступающими, как для отпетых разгильдяев, так и для прилежных маменькиных дочек.

Громкий топот чьих-то босых ног вывел Тонечку из пространного мечтания. Весёлый детский смех, приглушённый расстоянием, гулко разливался под высокими сводами школьного холла. Невидимому ребёнку явно нравилось прыгать по старым, скрипучим досточкам, качающимся в такт его прыжкам, подобно настоящей корабельной палубе. Маленький озорник смешно вскрикивал, попадая голой ножкой на рассохшиеся половицы, и снова продолжал свой стремительный бег. Не успев удивиться появлению ребёнка в запертой школе, Тонечка вновь услышала переливистый звук школьного гонга. Минуту спустя наступила привычная тишина, которую почти не потревожила громко хлопнувшая входная дверь. Зато из открытой двери кабинета биологии вдруг зазвучала незнакомая песня на немецком языке. Робкое желание увидеть её исполнителя восторжествовало над Тонечкиной стеснительностью, заставив её почти бежать по тёмному коридору. Высоким, хорошо поставленным голосом невидимый тенор выводил жалобные рулады, заставившие девушку приостановиться и засомневаться в том, что пел именно Илья Петрович. Жалобные выкрикивания незнакомых фраз звучали, как одиночные выстрелы из гаубицы. Словами не высказать, как пел этот человек. Помогая себе выдерживать набранную скорость громкими шлепками по столу, он непрерывно выплёвывал сложнейшие переливы, состоящие из высоких и низких нот, поочерёдно сменяющих друг друга.

Женский ум с необычайной лёгкостью может переложить любое событие на музыку. Тонечкино либидо звучало примерно, как звонкоголосое хоровое пение в сопровождении большого струнного оркестра. Почему ей пришёл на ум именно хор? Видимо, потому, что она сама пела в небольшом школьном хоре, бессменным хормейстером которого был учитель биологии. Слушая чёткие постукивания по столу, она ясно представила себе Илью Петровича стоящим спиной к двери. Наверняка, учительница русского языка уже ушла, иначе не стал бы он так откровенно рвать свою душу. Девичьи щёчки покраснели от радостного предвкушения скорой встречи с молодым мужчиной, вряд ли ожидавшим её появления в такой опасной для них обоих близости. Гротескное пение резко оборвалось. Наступила мёртвая тишина, напугавшая Тонечку ещё больше, чем само пение.