В овраге было холодно, и она засыпала. И в этой полудреме ей виделся силуэт женщины. Силуэт был скрыт в тени. Иной раз любой человек живет и мыслит, но вдруг образы всплывают из ниоткуда. И человек, лишенный в этот момент права выбора – думать или не думать о прошлом – вынужден поддаться магии воспоминаний.

Силуэт этот выходил из тени. И вот уже появилась улыбка. Как у Чеширского кота. Широкая, но искренняя.

– Мама, – прошептала Алиса в полузабытье.

Здесь было хорошо. Спокойно. Холод отступал. Но вдруг кто-то коснулся ее щеки!

Девочка подскочила. Она пыталась развеять образы, когда увидела папу, склонившегося над ней. Не было никакой мамы. У нее вовсе никогда не было никакой мамы.

– Пойдем домой, дочка, – сказал он. Должно быть, это всего лишь сон.

Алиса попыталась проморгаться, прийти в себя, но сон не уходил. Значит, это была реальность.

Она привстала на локтях. Темнота уже накрыла мир своим сладким одеялом вечного сна.

– Нет, – произнесла она неуверенно.

Да! Да!

Папа склонил голову. Она вдруг вспомнила, как ударила его, и пламя стыда резко загорелось в груди.

– Я не буду тебя уговаривать, – сказал он тихо. – Если хочешь остаться здесь, то оставайся. Только позволь мне помочь тебе.

Она промолчала.

– Тебе нужна еда, вода, одежда. Тебе нужно где-то жить. Давай я отвезу тебя туда, где ты можешь жить?

А как же моя болезнь? Как же солнце?

Они сидели молча некоторое время.

– Я хочу домой, – тихо произнесла девочка.

Папа покачал головой.

– Подумай хорошо. Может, тебе и правда будет лучше здесь?

– Нет! Я хочу домой!

Улыбка Чеширского кота растворяется в сумраке. Его больше нет.

Она села на заднее сиденье.

– Пригнись, – сказал папа.

Зачем? Зачем пригибаться, если солнце не может сейчас сжечь меня? Что ты скрываешь?

Она откинула голову на сиденье, чтобы видеть больше остывающего неба. Зазевавшийся мальчишка лет четырнадцати катил вдоль дороги велосипед. Наверное, думает, как объяснить родителям столь позднее возвращение домой. Он бездумно посмотрел на медленно проехавшую машину, сверкнувшую фарами. Глаза его остановились на темном маленьком человеке на заднем сиденье. И какая-то тревога вдруг вспыхнула в его потаенном, неосознанном. Он на секунду остановился, помедлил. И снова мысли о разъяренной матери заполонили всю его голову. Он никогда больше не вспомнит о черном седане, в котором ехала пленница.

Пленница же думала о велосипеде. Она не могла мечтать о таком. О том, чтобы крутить педали и нестись навстречу южному ветру, срывающему остатки грустных мыслей. Она больше никогда не сбежит. Теперь она научится принимать всё так, как есть. Мир такой – и точка! Просто смирись с этим. Не нужно больше мечтать о Питере Пене. Никто не прилетит. Просто закрывай глаза и дыши.

– Тебе было больно? – спросила она робко, глядя на затылок папы.

– Нет, – ответил он коротко.

Лгал. Почему он лгал? И как долго он это делал? Всё ложь. Стены норы – ложь, отражение в зеркале – ложь, книги – ложь.

Мальчик с велосипедом – правда. Настоящая, неподдельная. Правда, которую нельзя удержать в маленьком вонючем погребе.

2.

Теперь она молчала. Много и натужно, храня в себе злость и обиду. Иногда она смеялась, пытаясь так раздвинуть стены. Сломать цепи.

В погребе появилась плесень. Весна, лето, осень, зима, снова весна… Картинки на стене сменяли одна другую, пока Алиса не попросила больше не вешать их. Она вообще больше не хотела знать о том, как живет внешний мир. У нее больше не было ночных вылазок, не было звездного неба. Плесень разрасталась. Маленькие черные точки расходились от дальнего угла, всё больше напоминая черное ночное небо. Словно живое дышащее существо.

Ты убиваешь всё живое. Фиалки засохли. Кошка умерла. Ты, как солнце, убиваешь всё живое.

Иногда становилось трудно дышать. По ночам сильный кашель мучил ее легкие. И каждое утро она надеялась, что этот день станет последним. Снова надеялась.

В тот день, когда, как она думала, ей исполнилось двенадцать, папа снова принес торт и шарики. А подарком было красивое платье с кружевами. Как у принцессы. Голубое, как будто облако, которое она рисовала себе в воображении. И платье это вызвало в ней вспышку гнева.

– Спасибо, папа, – сказала она и отвернулась, продолжив читать.

– Не хочешь кусочек торта, дочка? Твой любимый.

– Оставь меня в покое! – закричала она изо всех сил израненными легкими. – Оставь меня в покое!

Она поднялась с места и сильно толкнула его в грудь. Профессор пошатнулся и упал. Он всё еще преподавал в университете и был специалистом высокого уровня. Но его здоровье ухудшилось. Зрение упало, мышцы стали слабыми. Бессонница усиливалась с каждым годом.

И теперь он был уверен в одном: когда почувствует себя совсем плохо, покончит с собой и с ней. Иногда по ночам он прокручивал в голове страшные картинки. Сперва нужно будет избавить от боли Алису. Но как? Задушить подушкой во сне? Нет, он видел в какой-то передаче, что задушить человека не так-то просто, как показывают это в фильмах.

Отравить? Но чем? Не существует яда, который можно просто выпить и уснуть, как в «Ромео и Джульетте».

Он фантазировал о романтичной смерти. Думал о том, как они вдвоем возьмутся за руки и сиганут с моста. Не будет больше бессонницы, мучений и мыслей. Хватит боли. Но девочка не сможет сделать этот шаг сама. А что, если ее подтолкнуть? Просто завязать глаза?

В этом мире много мостов, с которых можно было бы прыгнуть. Мосты не над реками, нет. Это слишком ненадежно. Мосты над дорогами – вот, что ему нужно.

Он возьмет Алису за руку и скажет, что хочет прогуляться с ней. Она, конечно, будет упираться, может, впадет в истерику, но всё равно поддастся. Как поддается его воле всегда. Девочка была смыслом его жизни. Всей его жизнью. Частью его тела, его души. Он не помнил и не хотел вспоминать жизнь до нее. той жизни просто не было. Прошлое испарилось, как утренняя роса на жарком солнце. До нее не было ничего. И после нее не будет ничего. Она и есть жизнь.

Но и без него никакой жизни у Алисы не будет. Она словно зародыш, а он – утроба. И без утробы зародыш не сможет дышать. Она стала слишком взрослой, слишком большой, слишком требовательной и строптивой. Она умеет решать сложные задачи, умеет манипулировать, умеет даже лгать. Оказывается, для того, чтобы стать «человеком» не обязательно стоять посреди толпы. Можно просто дышать одним кислородом с другим человеком. Всего с одним.

3.

По крайней мере, до этого момента, профессор был уверен, что незаменим. Но теперь он четко видел, как летит с моста, расправив плечи. Нет, они не смогут сделать из него посмешище.

Декан говорил что-то и говорил. Его губы шевелились, но слова как будто застревали в воздухе. Шум в ушах профессора нарастал всё сильнее, подобно смерчу, он засасывал в себя всё окружающее пространство.

– Вы меня увольняете?

Декан остановился и глубоко лицемерными удивленными глазами посмотрел на профессора.

– Нет, что вы! Пенсия – это же не увольнение, – мужчина рассмеялся.

Профессор сейчас пытался вспомнить, сколько деканов сменилось за всё время его работы в этом университете? И не мог. Слишком много лиц, слишком много имен. Память ускользала, как перезревший фрукт выскальзывает из кожуры.

Пенсия. Они называют это «пенсия».

– Нам сократили бюджет, вы же знаете, Лев Станиславович.

Услышав свое имя, профессор почему-то вздрогнул. Так бывает, когда твое имя кто-то произносит в толпе. Ты оборачиваешься, но ошибаешься. Твое имя принадлежит и кому-то другому.

Профессор встал, взял портмоне и вышел.

Этот день настал.

Лев Станиславович вернулся домой и, не включая свет, вошел в кухню. Налил воды из-под крана и осушил весь стакан. Голова раскалывалась, спину ломило. Нужно было зайти к Алисе. Но ему не хотелось сейчас.

Сейчас он должен сделать первый шаг. Он боялся: если увидит девочку – тут же передумает. Сомнения, как плесень, начнут разрастаться. Она ведь всё еще та малышка в желтом платьице на желтом велосипеде, разрисованном кроликами.

Профессор неосознанно развернулся в сторону заднего двора, хотя и не мог видеть сквозь стены. Но он знал: там, под кустами малины всё еще дремлет остов от велосипеда. И ждет, когда же его разбудят, словно память.

Он, как приговоренный к смерти преступник, подумал о том, что неплохо было бы поесть перед «казнью». Нет. Кусок в горло не лез. Да и какой в этом смысл?

Выбирай мост…

Сначала нужно оставить память о себе. Самую яркую память. Он столько лет проработал в этом университете. Кто-то из его первых студентов уже даже обзавелся внуками. Да, и его дочке было бы уже двадцать четыре. Может быть, он тоже нянчил бы внучку. Ее звали бы Алисой. И никак иначе.

Двенадцать лет. Долгих лет, но пролетевших, как пуля у виска. Что теперь делать с этим?

Ей было двенадцать, когда она умерла. Помнишь?

И Алисе тоже двенадцать… Значит, пора.

Лев Станиславович сел за компьютер. Нашел архивные новости, где говорилось о пропаже маленькой девочки. Посмотрел еще раз на фотографию. Неужели это она? Это была она? Светлые волосы, яркие глаза. Теперь там, в погребе сидел совсем другой ребенок. Угрюмый, замкнутый, злой.

Это ты во всём виноват. Ты сам. Ты сделал ее такой.

Затем профессор открыл текстовый редактор. Его пальцы застыли над клавиатурой. С какой буквы начать? С какого слова? И кому он оставит прощальное послание?

«Та девочка, которая пропала в Валиках, жила все эти годы со мной. Я спас ее на той дороге. А вы бросили. Родители бросили ее, а я спас. И мы не можем жить друг без друга. И хотим умереть вместе. Я знаю, что меня никто не поймет. Все будут осуждать, потому что никто не понимает, что такое настоящая любовь.

У меня больше нет работы, нет семьи. Она – единственный смысл моей жизни. Но ее больше нет со мной в душе. Она стала чужой. Ее зовут Алиса. Она сама себе выбрала имя. Прежнее имя было ложным. Ее зовут Алиса! И мы уйдем с ней вместе. Я хочу покоя».

Письмо было бессвязным и импульсивным. Он перечитал его еще раз и скривился.

Плевать. Плевать.

Мокрой ладонью он взялся за мышку. Она неприятно заскользила. Казалось, температура воздуха в комнате поднялась до тридцать градусов.

Этого не может быть. Не может быть.

Профессор сам не мог поверить в то, что он собирался сделать. Мужчина открыл электронную почту и нашел ящик бывшей жены. Он вдруг вспомнил, как она выглядела на похоронах дочери. Опухшие синие веки, черный траурный платок, трясущийся подбородок. Будет ли она выглядеть так на его похоронах? Будет ли плакать? Будет ли жалеть, что ушла, бросила его тогда?

Будет.

Он хотел было открыть редактор еще раз и сделать приписку. Обвинить во всем ее. Это она всё сделала. Пусть живет до конца своих дней с этой мыслью. Но нет. Нет. Он боялся, что, открыв снова записку, уже не сможет довести дело до конца. Так что он прикрепил файл к письму и нажал на кнопку «отправить».

Всё. Никаких больше сожалений, никаких сомнений. К тому моменту, как она прочтет письмо, их с Алисой тела уже обступят со всех сторон. И будут смотреть, как на чудо! И будут сочувствовать. Ведь он был хорошим человеком. Правда. Он ведь был хорошим. Иногда хорошие люди совершают плохие поступки, но это не делает их плохими, правда? Иногда люди ошибаются и просто исправляют свои ошибки. В этом нет ничего постыдного.

Он совершил тогда ошибку. Тем летним солнечным утром. Да, он ошибся, черт возьми! И сегодня он всё исправит.

Лев Станиславович встал из-за стола. Медлить было нельзя. Он решительным шагом проследовал в гостиную. Зазвонил смартфон на комоде. Неужели так быстро? Не может быть!

Мужчина подошел и взглянул на номер. Звонили из деканата. Наверняка, хотели извиниться или попросить написать заявление об увольнение. Плевать. Теперь это уже не имело никакого значения. Телефон издал еще несколько стандартных звуков и затих. Профессор вышел из дома, зашел в гараж и достал ключ из кармана. Открыл тяжелый замок и поднял крышку.

Алиса, как всегда, читала. Ее зрение за годы нахождения в погребе ухудшилось, и он знал это. И его одолевало чувство вины. Она лениво жевала шоколадный батончик, который, видимо, припасла тайком. Бросила на папу мимолетный взгляд. В руках она держала Вольтера.

– Пошли, – сказал он коротко.

Она удивленно посмотрела на папу. Взрослая девушка в мешковатой одежде с растрепанными волосами до плеч.

– Куда?

– Вставай, Алиса.

– Сейчас разве ночь?

Девочка посмотрела на наручные часы. Детские электронные часы, которые она выпросила у папы три года назад. Он сопротивлялся, понимая, как мучительно будет ей измерять время в норе.

– Это неважно.

– Я никуда не пойду!

Она вжалась в старый матрас, съежилась, как зверек.

– Пойдешь! – он схватил ее за локоть и потянул на себя.

Большие глаза, как у оленя, уставились на него, въелись ему прямо в душу. Слезы навернулись у него на глаза. Он не мог причинить ей боли, не мог вот так взять и тянуть ее.

– Пожалуйста, Алиса, – взмолился он.

– Нет! – закричала девочка. – Там солнце, ты забыл? Я погибну!

– Не погибнешь, – слова застряли у него в горле. – Это всё вранье.

– Нет! Ты сейчас врешь! Ты хочешь, чтобы я умерла!

Ложь, как корни столетнего дерева, переплелась, оставив у самого основания жизни уродливые шрамы. Самое страшное во лжи – вера в нее. И самое твердое, что есть в жизни – ложь. И ложь ты лечишь только новой ложью, ибо правда становится орудием самоубийства. Кинжалом, вонзающимся в грудь.

– Не умрешь, ты теперь здорова.

Он присел рядом с ней на корточки. Теперь его рука нежно гладила ее волосы. Чужие волосы, чужие глаза. Когда она успела так измениться? Неужели все люди так меняются?

– Папочка, – произнесла она нежно, будто бы сквозь слезы, но глаза ее были сухими.

И это «папочка»…

Я не могу. Не могу. Нет.

Он крепко обнял Алису, она в ответ обхватила его руками, как будто знала. Она так давно не делала этого. Сколько времени она не обнимала его в ответ? И почему сделала это именно сейчас? Именно сегодня?

Он забыл обо всем. Забыл о боли, о несправедливости, об университете.

– Папочка, – прошептала она снова.

Так они сидели то ли пять минут, то ли пять часов. Время остановилось, съежилось, исчезло, забилось в маленькую щель в углу. Там, откуда разрасталась плесень.

Так они сидели, пока Алиса не дернулась, открыв огромные глаза, глядя куда-то вверх. Она сделала глубокий вдох и замерла. На входе в погреб стояла женщина…

Глава 25.
Что-то из прошлых жизней

1.

Маленькое сердце колотилось в груди, но не от страха. От приятного волнения. Сиденье велосипеда было твердым, педали под ногами то и дело хотели соскочить, но она старалась. Старалась изо всех сил, прикусив нижнюю губу. Наталья Кирилловна придерживала велосипед сзади.

Март выдался теплым, и всё же на обеих были толстые шарфы и куртки.

– Давай, Алиса, не ленись! Крути, – женщина смеялась, и девочка тоже улыбалась.

Каким удивительно красивым становится человек, когда улыбается!

– Только не отпускай! Не отпускай! – кричала Алиса.

После уроков они остались вдвоем на заднем дворе. Наталья Кирилловна привезла свой велосипед.

– Я держу!

И теперь они обе, как подростки, хохотали до боли в животе. Алиса, словно вспоминала, как ходить. Будто она вспоминала что-то древнее, что-то из прошлых жизней. Ветер приятно холодил кожу. Она вращала педали и даже не знала, что Наталья Кирилловна больше не держала велосипед. Ей и не нужно было знать. Порой человеку нужно просто верить в то, что под ногами твердая земля. И это единственное, что будет вести его за руку. Вера, что за тобою кто-то стоит с твердой рукой.

Мы никогда не умрем…

Она крутила педали и подставляла свое лицо ветру. Сегодня мать не приедет, и Наталья сама вызвалась отвезти девочку домой на своем старом Фольксвагене. Это было даже лучше. Так они смогут больше времени провести вместе.

Кто-то наблюдал за ними из кабинета на третьем этаже школы. Кто-то выглядывал из-под пыльных серых жалюзи. Здесь всегда были глаза.

Наталья Кирилловна сообщила социальным педагогам о следах на теле девочки, и ей сделали последнее предупреждение. Не лезь в эту семью. Они и без того настрадались. Когда похититель будет пойман, тогда станет всё понятно. Оставь их.

Но они хотят, чтобы девочка призналась, будто похититель насиловал ее. Хотят вытрясти из нее все мерзкие подробности, хотят вывернуть ее наизнанку, просмотреть под микроскопом. Но разве она не вдоволь настрадалась? Нет.

Им нужна грязь. Так они лечат ее от боли. Новой болью. Она любит человека, которого называет «папой». А они считают это одержимостью, болезнью. Разве любовь может быть болезнью? И разве любовь – это не всегда болезнь?

Разве дерево, выросшее в пустыне на сухой и бедной земле, не любит свою пустыню?

Мы предупреждаем вас в последний раз, Наталья Кирилловна. Не опекайте ребенка так сильно! Она нездоровый ребенок.

По дороге домой они заехали в Макдональдс и съели по большому толстому бургеру. И делали это с огромным удовольствием. Глаза Алисы блестели, она была другой. Совсем другой в этот момент. Но каждое упоминание о доме и матери, как ледяная вода, тушило этот огонь.

– Мы покатаемся завтра снова. А потом снова и снова! Хорошо?

И тогда огонек в глазах снова разгорался.

Но те взгляды, косившиеся из окон третьего этажа. Эти бесконечные колышущиеся жалюзи и шторы, этот шепот, лай соседских собак, хлопающие двери. Везде были глаза, везде были голоса.

2.

Наталья Кирилловна не была замужем и не имела детей, за что регулярно выслушивала нравоучения своей матери. Мать была одной из тех, кто демонстративно лез в петлю, не прикрепленную к балке, грозился изрезать вены тупой бритвой. И Наталья всегда поддавалась. Еще немного, и она готова была выйти замуж за первого встречного, лишь бы только мать отстала.

К тридцати годам она успела заработать на подержанную машину и теперь все отложенные деньги потратила на велосипед. Не самый дорогой, но и не самый дешевый. Алиса сказала, что голубой цвет – самый ее любимый. Так что Наталья выбрала женский велосипед голубого цвета с переключением передач и скоростей. И на оставшиеся деньги купила шлем. И хоть у девочки День Рождения был осенью, это не имело значения. Наталья только удивлялась: почему собственная мать не могла превратить жизнь девочки в праздник? Почему не могла купить ей книги, ноутбук с играми, музыкальный плеер, в конце концов?

И всякий раз сама отвечала на этот вопрос чужими словами: эта семья пережила слишком много.

Но как горели глаза Алисы, когда увидела голубой велосипед! Как верхняя губа обнажила ряд белых зубов, когда девочка засмеялась! Ей и раньше дарили подарки. Папа дарил. Но не велосипед. Она не могла кататься на велосипеде.

– Садись, попробуй! – предложила Наталья.

И Алиса осторожно перекинула ногу, нащупала педаль. Сиденье было удобным, новая цепь бесшумно вращала колеса. Тормоза работали исправно от легкого нажатия. Она летела! И обе девушки заливисто смеялись, как лучшие подруги, как две половинки одного целого.

В такие моменты Наталья плевать хотела на наставления матери и просьбы руководства. Этот огонь в глазах, это счастье, этот смех – вот, что она хочет видеть. И если не это истинное предназначение учителя, тогда она и вовсе ничего не понимала в жизни.

Алиса остановилась и подбежала к Наталье, поправляя на ходу шлем.

– А знаешь? Знаешь, что? – говорила она, задыхаясь.

– Что?

– Я теперь могу ездить в школу и обратно сама!

Ее белые зубки сверкали. И Наталья в очередной раз подумала о том, что же это за похититель такой? Он учил ее чистить зубы и ограничивал в сладком? В то время, как у большинства десятилеток уже дырки в зубах.

– Нет, Алиса, – Наталья опустила взгляд. – Тебе нельзя. Пока что. Пока ты… Пока твоего…

Улыбка растаяла.

– Пока моего папу не найдут, да?

– Да. Ты еще не поправилась.

– Всё это не закончится, пока его не найдут?

– Что не закончится?

– Этот ад…

Какой подросток мог сказать это слово? Какой? Нет, она не подросток. Она старушка в маленьком тощем теле подростка. Как хотелось бы вскрыть ее череп, чтобы заглянуть туда. Там целая Вселенная.

– Всё будет хорошо. Потерпи.

Алиса не ответила. Она часто слышала эти слова. И между строк всегда читалось: «Нам плевать». Всегда, но не сейчас.

Увидев такой подарок, Катерина пришла в ярость и позвонила в школу. Не может какая-то учительница опекать ее ребенка! Эту тяжкую ношу! Девочке противопоказаны сильные эмоции и переживания. Она больна. Любой стресс может стать причиной ее неуемного гнева!

Так она сказала директору. И директор вняла мольбам отчаявшейся матери. Она вызвала Наталью Кирилловну к себе, чтобы сделать очередное замечание, пригрозить лишением премии.

– Не утруждайте себя, – сказала Наталья. – Я напишу заявление по собственному желанию.

– Мы не хотим доводить до такого, Наташа.

– Я хочу.

Она и правда хотела. Она и правда чувствовала, что больше не может дышать, стены этой школы сжимались, не давая думать. Коридоры были тусклыми и пыльными. За их пределами был другой мир, были другие люди.

И ты будешь той, кто бросит Алису.

Нет, она не бросит Алису. Но теперь сможет быть с ней, не боясь серых жалюзи на третьем этаже, не боясь чужого шепота и смеха.

Теперь она ничего не боялась. Боялась только за Алису.

Ее мать вернула велосипед, угрожая обратиться в милицию. Что ж, пусть обращается.

Она сказала Алисе, что велосипед всегда будет ее ждать на детской площадке в парке, всего лишь через дорогу от школы.

– Во-он там! Видишь? И я буду там каждый день после школы ждать тебя, хорошо?

Девочка кивнула, не признаваясь, как сильно пугает ее эта дорога. Как сильно пугает ее звук проносящихся машин. Нужно быть сильной. Ради нее, учительницы, которая сделала так много.