С Никитой на руках, по сугробам, выбралась Марина на сопку и побежала в маленькую больничку. Там мальчика уложили на высокий топчан, поставили капельницу, а ей сказали встать рядом и поддерживать ему руку, чтобы иголка не выпала. Так и простояла она, не отходя от малыша, почти пять часов, переминаясь на затёкших ногах. После капельницы Никите сделали укол, сбили температуру и отправили их домой в первом часу ночи. Марина попросила, было оставить его в больнице: дом-то под горой, телефонов там нет, «скорую», если что, не вызвать, но ей равнодушно заметили, что мест нет и возиться с её ребёнком здесь некому.

Да, за эти пять часов Марина многого насмотрелась. Три крошечные палаты без дверей. Маленькие кроватки, матери рядом с детьми спят на стульях, а в холле, который одновременно служил и приёмной и столовой, на единственной кушетке сидела женщина с задыхающейся девочкой на руках и умоляла врача отправить её в Мурманск или хоть как-то помочь её ребёнку. На все просьбы ответ был один:

– Поздно, дорога в заносах, можем застрять, а, если ребёнку хуже станет, кто же ночью на заснеженной трассе поможет? Надо ждать утра. Тогда поедем.

– Везите, – умоляла женщина – ребёнок до утра может не дожить. Вы же видите, как ей плохо. Или здесь делайте операцию.

– У нас оперировать негде, да и некому. Ждите утра, – звучало в ответ.

Марине тяжело было смотреть в отчаявшиеся глаза женщины. А та уже не вытирала катившихся слёз, а только прижимала к себе девочку лет трёх, с красновато-синюшным лицом, хрипящую и перепуганную.

Одна из мамочек, видно, совсем устав от стонов женщины и не в силах убаюкать своего собственного, не засыпающего от шума ребёнка, выкрикнула в сердцах:

– К военным везите, в госпиталь. Там помогут.

– Да, да, в госпиталь, – подхватили другие женщины, и врач устало и нехотя взяла трубку телефона.

Так и ушла Марина из этой больнички в ночь, со своей маленькой ношей на руках. Что было с той девочкой, она так и не узнала. А с Никитой всё обошлось, и несколько дней спустя он уже катался во дворе на санках.

С соседкой же она с тех пор подружилась. Та была лет на десять старше Марины. Умудрённая опытом гарнизонной жизни, она учила её разным житейским премудростям, делилась вкусными рецептами, посоветовала ей записаться на молочную кухню, что сразу помогло в решении многих проблем, и Марина привязалась к ней, как к старшей сестре. Скоро выяснилось, что та тоже когда-то окончила педагогический институт, только французское отделение. Но работать в городке ей так и не пришлось. В школу было не пробиться, а больше податься было некуда. Марина чуть не плакала, когда Татьяна через год уезжала с мужем из городка. Тот поступил учиться в Академию.

Правда, теперь у неё появились и другие знакомые и она уже не чувствовала себя такой одинокой. Жизнь устраивалась. Марина привыкла к новому ритму. Женщины поддерживали друг друга в отсутствие мужчин. Они собирались на небольшие чаепития, вместе выводили на прогулку детей в маленькую каменную крепость с башенками, горками и качелями; помогали делать нужные покупки, делились маленькими «военными» секретами, а по вечерам спешили пораньше вернуться домой, чтобы успеть приготовить вкусный ужин усталым мужьям. Дни казались похожими один на другой.

Северная зима была нескончаемо долгой. Снег выпал ещё в начале октября и таять начал лишь в мае. Долго тянулась и Полярная ночь. Марина никак не могла привыкнуть к дневным сумеркам, всё ждала – вот сейчас разойдутся тучи, выглянет солнце, заискрится яркими лучами на белом снегу. Но вместо солнца на небе загорались звёзды, а город вспыхивал огнями электрических лампочек. И постоянно хотелось спать.

К весне сон прошёл. В феврале всё чаще выходило солнце, дни стали неожиданно быстро удлиняться, а ночи таяли, превращаясь в лёгкую тень, пока не исчезли совсем. В мае она уже мучилась бессонницей из-за яркого света. На окна были сшиты чёрные затемняющие шторы, но и они плохо помогали. Казалось, что любопытное солнце ходит вокруг их дома и старается заглянуть в окна. Было не ясно, то ли пора спать, то ли уже время подъёма. Всё перепуталось. У мальчишек совсем разладился режим. Ночью они рвались гулять на улицу, а днём капризничали и просились спать.

* * *

В мае начался «бабий перелёт». Женщины, будто сговорились – бросились осаждать авиа-кассы, засобирались на Большую землю.

– Надо вывозить детей к теплу, – говорили они, укладывая чемоданы.

Подруги понемногу разъезжались. Марине ехать было некуда. Она беспокоилась, что делать, как мальчишки перенесут следующую зиму, не начнут ли болеть, если она не вывезет их на юг или в среднюю полосу, если не удастся им побегать босиком по траве, накупаться в тёплой воде и позагорать вдоволь. Только куда она могла поехать? Александр предлагал отправить её к своим родителям, но жена стеснялась.

– Может, написать своим, напроситься в гости хоть на месяц? – с грустью размышляла Марина, – Может, стоит ради мальчишек перешагнуть через обиду и боль? Вдруг, родители, увидев меня снова замужем, смягчатся и забудут о своём отречении?

Дочь скучала по ним, но боялась встречи и новых объяснений.

Началось холодное серое лето с ветрами и бесконечно моросящим дождиком больше похожим на мокрый снегопад. Листья на хрупких деревцах не спешили распускаться, вдали на верхушках сопок виднелся не тающий прошлогодний снег. Городок пустел и затихал. Хотелось тепла и у Марины всё чаще появлялись беспокойные мысли. Но, видно, началась у неё полоса везения. Однажды вечером Александр пришёл домой весёлый:

– Ура, через две недели отпуск! Я достал путёвки в дом отдыха под Севастополем! Собираем чемоданы!

Так и решился вопрос с летним отдыхом. А примирение с родителями отодвинулось на неопределённый срок.

Родители

Летом студенческое общежитие на время затихало. Тамара любила эту тишину. Можно спокойно отдохнуть от учёбы в аспирантуре и работы. Она только что вернулась из магазина и заканчивала распаковывать сумку, когда в дверь комнаты тихо постучали.

– Войдите, – сказала она и с интересом уставилась на показавшегося из-за двери седоволосого мужчину.

– Извините, я отец Марины Шалыгиной. Она жила раньше с вами, – объяснил он.

– Ах, это Вы? – вспомнила Тамара и тут же недовольно сжала губы.

Ей было из-за чего сердиться. Она представила себе ту давнишнюю сцену разбирательства родителей со своей дочерью. Вспомнила выражение злости, уродовавшее симпатичное лицо женщины, разгоряченно шагающего по комнате и размахивающего руками мужчину. Она, словно, вновь услышала его кажущийся громовым, клеймящий и выносящий приговор голос и вторящий ему, срывающийся то до хрипоты, то почти до визга голос его жены. Как слепы и глухи были они ко всему, что пыталась объяснить им Марина. Словно что-то перемкнуло в их сознании, и они зациклились на выдуманной ими, несуществующей вине дочери. Они истязали и её, и себя, выплёскивая непоправимые жестокие слова. По комнате, словно, пронёсся ураган. Тамара вспомнила потерянное лицо Марины, её поникшие плечи. Как долго стояли в ушах грохот захлопнувшейся двери и жалобный плач ребёнка.

Вся эта сцена живо пронеслась у неё перед глазами, и она напряглась, готовая бросить в лицо мужчине всё своё возмущение и презрение.

– Я ищу Марину, мне сказали, что она уехала, а адрес её может быть у вас.

– Поздно что-то вы спохватились. Когда она в вас нуждалась, когда ей плохо было, вы её не искали, а теперь, когда у неё всё хорошо, пожалуйста. Вспомнили. И всего – то через три года. Тоже мне, родители. Теперь вы ей не нужны, – Тамара не церемонилась.

Мужчина опустил глаза:

– Я знаю, мы виноваты, но мы ведь тоже переживали. Эта выдумка про подкидыша…

– Выдумка? – Тамара чуть не задохнулась от гнева, – Да ей и правда ребёнка подкинули, а она его не бросила, а вы – вы все её предали. Переживали они! Переживали бы, не оставили бы одну с двумя детьми.

– Как с двумя? Был ведь только один…

– Вот родители! Даже не знают, что их дочь и от законного мужа потом сына родила. Хотя и муженёк тоже о своём сыночке не вспоминал. Все бросили, все предали. Нечего теперь её искать. У неё теперь другая жизнь. Есть ещё и порядочные люди на свете. Вам бы гордиться такой дочерью, а Вы! Всё, уходите. – Негодование так захлестнуло её, что стало трудно говорить.

Мужчина как-то сразу обмяк, осунулся:

– Но, может, всё же дадите адрес, пожалуйста?

– Адреса не дам. Простит Вас, сама напишет, – отрезала Тамара, но всё же сжалилась и добавила, – Замужем она. Муж – подводник. Живут на севере.

Мужчина понуро вышел из комнаты.

* * *

– Ничего себе! Три года дочерью не интересовались, – сказала себе Тамара и вынула из кармана только что полученное Маринино письмо.

Павел

Немного волнуясь, Павел достал альбом с фотографиями. Полистал.

– «Надо будет забрать с собой на север. Нечего ему тут у родителей валяться», – подумал он. Перевернул следующий лист и вдруг взгляд зацепился за знакомое улыбающееся лицо с огромными серыми глазами. Он замер, глядя на снимок.

– «Надо же, сохранилась», – подумал он, представляя себе, как, приехав домой в тот злополучный отпуск, с остервенением рвал все попавшиеся под руку фотографии жены.

Тогда он ни о чём не думал. Не мог. Бешеная злоба, обида, какие-то чёрные обрывки мыслей застилали сознание. Он, как в тумане что-то крушил, кого-то проклинал, рвался мстить. Родители боялись сунуться к нему. Несколько раз он напился, но пьяный угар не спасал от боли и гнева, и ему всё больше хотелось отмщения. Хотелось сделать что-то такое, чтобы заставить её – эту изменницу, пожалеть, заплакать, вымаливать прощения. Он не отдавал себе отчёта в том, что по несколько раз в день спускался к почтовому ящику, часами просиживал у телефона, словно ждал от неё хоть какой-то весточки. Но не было ни звонка, ни письма. Казалось, здравый смысл и рассудок оставили его. Он смутно помнил, как затеял развод, возился с бумагами, бегал в суд, что-то кричал и доказывал. Он морской офицер, ему нужна верная жена, а эта…

Гнев и злоба ушли неожиданно, когда в суде он держал бумагу с постановлением о разводе. Павел тупо смотрел на печатные строчки и чувствовал, что его охватывает жуткая тоска. Вдруг ясно заработало сознание, наконец-то сказавшее ему, что ни одна женщина не сумеет выносить ребёнка за каких-то пять месяцев, а у его хрупкой и нежной жены было совсем мало времени. Нет, не могла она обмануть. Не могла. Павел представил её обиженный непонимающий взгляд, дрожащие губы, поникшие плечи, и, зажав голову руками, заметался по комнате.

– Что же я наделал? Что я наделал? Подлец! Дурак! – и ему страшно захотелось завыть.

Только теперь, когда стало слишком поздно, он начал рассуждать здраво. И здравый смысл объяснил ему, как мерзко выглядел он в этой истории, какую совершил подлость. Нужно было что-то делать. Ехать и объясняться? Но сможет ли он прямо смотреть на Марину, выдержать её взгляд? Даже на расстоянии он не посмел бы встретиться с её глазами. Стыд и страх сковали его. Писать? Да, конечно, писать! Но письмо могло не дойти или она не станет читать его. Да и как объяснить на бумаге глупую ревность и дурацкое поведение? Как?

И всё же Павел пробовал написать, но всякий раз слова казались фальшивыми, пустыми, холодными. Он рвал листки после нескольких строк, вновь и вновь обрекая себя на бесконечную муку. Отпуск закончился и он уехал.

Полтора года до следующего отпуска тянулись тяжело и долго. Он выматывался на службе, проявляя немыслимое рвение. По вечерам сидел за учебниками, стараясь вытравить из головы все мысли о Марине. Пил редко. Понял, что водка не спасает от тяжёлой тоски, а лишь обостряет боль.

– Поеду в отпуск, найду и, если не поздно, то…, – говорил он себе. Павел обдумывал, что скажет ей, какие слова отыщет, каждый раз краснел от стыда, проклинал себя за своё малодушие и боялся, что снова струсит.

* * *

И верно. Струсил. Когда закончился очередной отпуск, Павел, возвращаясь на север и проезжая мимо города, где училась его бывшая жена, опять ругал себя и стыдил, называя жалким трусом и подлецом. Он смотрел в окно на пробегающий мимо перрон, представлял, как выпрыгивает на ходу из поезда, добирается до общежития, входит в её комнату, она оборачивается к нему, он видит её удивлённый взгляд и… понимает, что не может заставить себя посмотреть в глаза Марине. Словно чувствовал, что не вынесет её грустного взгляда, не найдёт подходящих слов. Не был ещё готов.

Вокзал остался позади, но ещё долго щемило сердце и перехватывало дыхание. Павел забрался на верхнюю полку купе, отвернулся к стене и закрыл глаза.

* * *

Начались рабочие будни. И снова, как бы прячась от своей вечной боли и стыда, он окунулся в службу. О нём говорили, что слишком рьян, что далеко пойдёт, и советовали жениться. Он только пожимал плечами, а на слова о женитьбе так сжимал зубы, что скулы сводило. Когда мысли о Марине совсем не давали спать, посещал какую-нибудь весёлую квартирку или утешался со знакомой разведёнкой. Женщин, казалось, не замечал вовсе. Глядел, бывало на красивых девчат и никаких чувств не возникало. Даже лиц не запоминал. Всё заслоняла Марина.

* * *

И вот теперь, через три года ему попалась эта фотография. Каким чудом она сохранилась в его альбоме? Доверчивый взгляд серых глаз, словно вдохнул в него жизнь, окрылил, одарил смутной надеждой и заставил вскочить с места, двигаться, действовать. Павел взглянул на часы. Он успеет на автобус. Конечно, будет тяжело предстать перед её родителями, но, вдруг ему повезёт и он найдёт там Марину? Она ведь могла жить с ними. Может, они сумеют поговорить, объясниться? Он даже не думал о словах, которые скажет ей. Сейчас это было не важно. Главное было увидеть. Увидеть, дотронуться до неё, а там…

Последние три года тянулись скучно, монотонно, без ярких событий. Служба, служба и опять служба. Он перестал ощущать время. Марина осталась в его памяти растерянно стоящей в дверях общежитской комнатушки. Что стало с ней? С подкидышем? Где она теперь? Как живёт? На эти вопросы могли ответить лишь её родители. К ним и помчался Павел, одержимый желанием увидеть её и покаяться, наконец, в своей невообразимой глупости.

Всего несколько часов спустя он стоял на пороге их квартиры, с ужасом слушая сбивчивый рассказ её отца о последней встрече с дочерью. Его взгляд блуждал по их растерянным лицам, а в груди поднималась и закипала горячая волна гнева, боли, стыда, отчаяния. Он не помнил, как вышел на улицу, добрёл до вокзала, сел в автобус. Голова раскалывалась.

Кто мог подумать, что он услышит такое? Родители отреклись от дочери из-за него, Павла. Они ничего не знали о ней и ни разу больше не видели.

– Как они могли? Ну ладно я – идиот, но они же – мать и отец. Она же их родная дочь! Он представлял себе Марину всеми брошенную и одинокую, с грудным малышом на руках. Без денег, без поддержки. Такая хрупкая, совсем юная девушка решилась оставить себе чужого ребёнка, воспитывать его в одиночку.

– Как же она? Как всё выдержала? Она же такая маленькая, нежная, слабая! Поразительная женщина! – он вообразил лёгкую стройную фигурку, по-детски круглое лицо и длинные пушистые ресницы. Захотелось броситься к ней, прижать к себе, защитить.

На другой день Павел входил в Маринино общежитие в надежде отыскать кого-нибудь из её старых знакомых, кто мог знать о ней хоть что-то. Он даже не подозревал, что всего час назад отсюда вышел её отец, поникший и пристыжённый.

* * *

В дверь вновь постучали, и Тамара пригласила войти. Она, наверное, упала бы от изумления, если бы не сидела у стола, когда увидела входящего Павла.

«Ну, надо же, что их всех сегодня прорвало?» – подумала она.

Павел представился, но по глазам Тамары понял, что она узнала его. Едва сдерживая волнение и стараясь не замечать её недоброго взгляда, он произнёс:

– Я очень хочу разыскать Марину. Может у Вас есть какие-то сведения о ней? Помогите, – он смотрел на неё с робкой надеждой.

– Зачем?

– Поговорить с ней, объясниться.

Лицо Тамары вспыхнуло от гнева. Если к отцу подруги у неё всё же шевельнулась жалость, то Павел вызвал лишь презрительную злобу, и скрывать её она отнюдь не собиралась. Девушка только что закончила перечитывать Маринино письмо, где та описывала свой замечательный отпуск у моря.

«Наконец-то у неё всё хорошо. Нечего этому паразиту снова в её жизнь лезть», – решила Тамара.

И, хотя её изумила застаревшая боль в глазах Павла, а голос показался трогательно грустным и искренним, ему она сказала только то, что Марина снова вышла замуж и счастлива, а потому нечего лезть в её жизнь. Да, не удержавшись, добавила, что не все такие подлецы, как он, не все предатели, а с приёмным сыном Марины тоже всё в порядке. О том, что у его бывшей жены есть ребёнок и от Павла, она промолчала.

Высокий парень, казалось, стал совсем маленьким, когда выходил из её комнаты.

Тамара поразмышляла немного над превратностями судьбы. Подумала о том, что Марина жила на севере, возможно, в том же городке, где служил Павел и, кто знает, не доведётся ли им там однажды встретиться.

– Ладно. Что будет, то и будет, – вздохнула она, вновь склоняясь над письмом.

Лариса

В областной центр Лариса приехала по своим делам. Остановилась на три дня в гостинице. Почти не боялась, что встретит старых знакомых. Прошло уже три года с того дня, когда удирала отсюда без оглядки, оставляя в общежитии своего новорождённого сына. Несостоявшаяся мамаша почти не вспоминала о нём. Сначала заставляла себя не думать, а потом как-то и вовсе забылось. Как будто ничего и не было. И покатилась её жизнь скучно и без особых приключений. Вернулась к родителям, опять устроилась в школу. Закрутила обычная рутина. На неё уже смотрели как на старую деву. 26 лет, а всё не замужем. Романы у неё, правда, случались, да кавалеры попадались не те. То они замуж не звали, то она сама не хотела. Да и не влюблялась она больше ни разу. Видно не богата была на чувства.

А теперь, гуляя по знакомым улицам, Лариса с грустью думала о своей незадавшейся жизни. Вспоминала бесшабашную и беззаботную студенческую юность. Подумала, было, и о брошенном сыне, но чувств никаких не шевельнулось, и она принялась рассматривать яркие витрины магазинов.

* * *

В гостиницу Лариса входила с переполненной сумкой. Оставалась ещё одна ночь. Завтра домой.

В холле она обратила внимание на высокого парня с глазами раненой собаки, отходившего от регистрационной стойки. Тот посмотрел на неё рассеянно, и она обмерла – он. Тот самый Павел, который так перевернул и испортил её жизнь. Он изменился, возмужал, но не веяло от него прежней заносчивостью и самоуверенностью. Взгляды их встретились и на мгновение задержались друг на друге. Лариса не поняла, узнал ли он её. Похоже, нет. После небольшого замешательства она взяла ключ от комнаты и пошла на свой этаж, машинально распрямляя плечи и слегка покачивая бёдрами. Парень шёл за ней следом. Их номера оказались рядом. Лариса поспешно вошла в комнату и прикрыла за собой дверь.

Сначала она попыталась справиться с охватившей её дрожью, а затем начала размышлять. Видимо, судьба не случайно подбросила ей эту встречу.

– Вот и шанс узнать про сыночка. Заодно, может, и папаше скажу, чьего ребёнка он воспитывает. Но как бы с ним встретиться? Как бы заговорить? – прикидывала Лариса. Но судьба действительно странная штука. Никогда не поймёшь, чего от неё ждать и зачем ей всё это нужно. Павел сам постучал к ней в дверь.

– Извините, Вы здесь одна? Простите меня за наглость. У меня есть хорошее вино, а я совсем не могу сегодня оставаться один. Не могли бы Вы составить мне компанию?

– Ну что же, заходите, – даже для виду она не стала ломаться и отказываться. Согласилась сразу. Почувствовала, связало их что-то в этот миг. На беду ли, на радость, но сопротивляться было бесполезно.

Они сидели за столом, пили вино, беседовали. О себе он поведал немного. Сказал только, что случилась с ним беда, в которой виноват был он сам. Говорили всё больше о ней. Услышав, что Лариса жила когда-то в общежитии, в котором он был сегодня, Павел встрепенулся и спросил с тоскливой надеждой, не знала ли она Марину Шалыгину. Женщина помедлила с ответом, вроде вспоминала:

– Нет, не знаю. Я уже четыре года как окончила институт. В общаге народу много было.

Что-то удержало её от правды. А ведь собиралась сказать ему про сына. Но расспросы Павла насторожили Ларису, и она решила не торопиться.