Немчиновка

ПРОЛОГ

Похоже, во всём виноват принц Флоризель, но это не точно. Просто всегда нужен козёл отпущения, а так как проявилось всё благодаря ему, то так и будем считать. Хотя глупую игру под названием «Клуб» придумал не принц, а Сашка Клюев – пятнадцатилетний пацан – вечный борец с прыщами и буйным либидо. Именно он прочёл у Стивенсона «Клуб самоубийц» – сборник рассказов про разочарованных жизнью неудачников. Не имея смелости убить себя, бедолаги вступали в сообщество, хитрый председатель которого весьма элегантно решал их вопрос: раздавал членам клуба колоду карт, и тот, кому доставался трефовый туз, должен был прикончить обладателя туза пик.

Стивенсона читали не все. Это теперь думают, будто жители Союза массово обожали книги, но в Немчиновской компании, состоявшей из трёх девочек и четырёх мальчиков, чтением увлекались лишь последние. Зато во время показа снятого по книге фильма «Приключения принца Флоризеля» все дети дружно бежали с улицы домой. Так что представление о «Клубе» девочки имели. Вот на этот сюжет Сашка и придумал своё безобразие:

– А давайте, д-д-давайте, – заикался он, клубнично краснея и тряся белобрысой головой, – д-д-давайте трефовый туз будет целовать пикового!

Изнывающих от понятных желаний подростков предложение будоражило, но девчонки для порядка ломались.

– Кать, Ань, Ник, ну чего вы! – Сашка скакал вокруг них, совершая руками какие-то паучьи жесты.

– П-фу, – фыркали девчонки, – с кем, с тобой целоваться?!

– Да ладно вам, – спокойно уговаривал Игорь, – подумаешь, делов-то…

– В щёчку поцелуемся по-быстрому и всё, – увещевал Лёшка.

Томясь от соблазна, девчонки жеманились. Это ж вам не кис-мяу, где можно выбирать цвета и так и не дойти до главного. Иногда они играли в кис-мяу, но загадывать розовый (поцелуй в щёку) или тем более красный (поцелуй в губы) не решались. Похотливым шёпотом Сашка рассказывал, будто есть ещё цвета означающие то самое… ну, вы поняли… и будто у кого-то когда-то до этого доходило, так что им пришлось пойти в подъезд и это сделать, а иначе нечестно. С картами всё выглядело проще, неотвратимее: тузы либо попадались, либо нет. И точка. С ними не получалось отвертеться.

Пацаны уламывали девчонок не один день, и наконец после яростного шушукания Катька – самая старшая – строго объявила:

– Один раз!

И подняла указательный палец вверх.

– Ву-у-у… – взвыл от радости Сашка.

Шёл тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. В посёлке Немчиновка под Москвой воздух подрагивал от жары; летняя нега, жасминовая сладость томили ребят, смешиваясь с гнётом подростковых гормонов.

– Кать, ты нарочно время тянешь?! Сдавай уже, не томи!

Катька тасует красивые карты из киоска «Союзпечать». В руках у неё «Русский стиль» – лучшая колода СССР. На рубашке – стилизованный ковровый узор; валеты, дамы и короли одеты в нарядные костюмы бояр и боярынь, князей, княгинь и сокольничих. Непонятно почему, Катька утверждает, что она – бубновая дама, Анька – дама треф, а Ника – только пиковая и никак иначе.

– Хо-хо-хо, – похохатывает Сашка в предвкушении, – вот если Анюте выпадет! Ух я тогда!

– Фу, заткнись ты! – кокетливо говорит Анька. Зелёные глаза сверкают из-под тёмной чёлки. Юбка задралась выше колен. Ноги покрыты пятнами комариных укусов, но Анька откровенно соблазнительна и прекрасно об этом знает.

Лёшка стискивает край стола, недовольно ёрзает, ревниво косясь на Сашку:

– Не говори гоп, дурак!

– Анюта, вы прекрасны, как Венера! – поёт Сашка ему назло.

Дениска молча смотрит, как копятся в его руках красные сердечки червей, ромбы, пики, трефы. Лучше пусть выпадет Аньке или Нике. Катьке – как-то неловко. Денискины родители снимают у Катькиных предков дачу. Как потом с ней в одном доме жить? Да и несерьёзно это – Катька на четыре года старше. Но внутри, в животе что-то сладко тянет, ноет, закручивается. Если бы всё-таки Катьке…

Ника вдруг заливается краской:

– Ой! – обеими руками прижимает карту к груди.

– Не канителься, дай позырить!

Вздрогнув, Ника отводит руки, раскрывает их перед всеми. На ладонях у неё пиковый туз. Ника – пика.

– Хо-хо-хо! – округло хохочет Сашка.

Анька с обидой выдыхает:

– Пронесло, слава тебе, Господи!

Катька продолжает сдавать. Карты с влажными шлепками ложатся на кусок фанеры – импровизированный стол без ножек. Уже почти конец колоде, а роковой карты всё нет. Ещё несколько взмахов рук, и колода заканчивается.

– Кто зажал? – спрашивает Лёшка, выкладывая всё, что ему досталось.

– Не я.

– Не я.

– Не я.

– Не я.

Анька, Катька, Сашка и Дениска одновременно выкидывают свои карты на фанеру.

– Ну лана, вот, – Игорь пренебрежительно швыряет карту перед собой.

Это трефовый туз.

– Благословляю вас, дети мои! – с глумливой завистью усмехается Сашка.

С Никой что-то творится. Руки дрожат, перед глазами пелена, воздух еле проходит в лёгкие. Они с Игорем встают. Игорь подходит к ней вальяжной походкой, во взгляде – насмешка и чуть-чуть интереса. У Ники в висках стучит сердце. Бухает так, что ей кажется, будто его слышно другим. Игорь берёт её за плечи, Ника робко вытягивает шею, слегка дотрагивается до Игоревой щеки. Игорь ухмыляется. Сначала он едва касается Ники губами, потом немного отстраняется и вдруг с силой приникает к её рту, раскрывает губы. Колени у Ники подкашиваются. Она еле стоит, цепляется руками за Игоревы плечи, боится, что сейчас осядет ему под ноги. В висках у неё бьют барабаны. В ушах звенят бубны. Жарко. Сладко. Она ловит свои ощущения.

Не отрываясь ни на секунду, на них смотрит Катька. Пунцовые щёки. Руки нервно теребят карты, почти сминая колоду пополам. В покрасневших глазах – обида, горечь, ревность, тоска. Катька меняет позу, чтобы скрыть поток чувств. Впрочем, все поглощены главным зрелищем, и лишь Денис замечает её волнение. Протягивает к Катьке за руку, но тут же отдёргивает.

Игорь грубо обрывает поцелуй, отодвигает Нику, возвращается на своё место. По пути бросает на Катьку равнодушный взгляд. Ника опускается на траву, и до конца вечера не поднимает глаз. В тот вечер пиковый и трефовый тузы не выпадают больше ни ей, ни Катьке.

Одним разом не обошлось. Скоро они впали от «Клуба» в зависимость, подобную наркотической. Сгорая от стыда и томления, следили, как ведущий (тот, кому выпал пиковый туз) раздаёт карты. Ждали, когда случай соединит с тем, кто действительно нравился. У Ники в сердце был Игорь, у Катьки – он же, Лёшка в процессе игры окончательно влюбился в Аньку. Анька нравилась в той или иной степени всем парням, а вот Денис, самый младший, хоть и участвовал в забаве, в силу возраста всерьёз не принимался.

– А, Дениска, – говорили девчонки с облегчением, смешанным с разочарованием от того, что не попался кто-нибудь из старших мальчиков, – иди-ка сюда. Чмок!

Если карты соединяли двух парней, те пожимали друг другу руки. Со временем невинные поцелуи в щёку сменились поцелуями в губы, порой весьма взрослыми, мокрыми и вызывающими другие желания.

Так появился немчиновский «Клуб самоубийц» – дурацкая подростковая игра. Вот только… что если они были не «само»-?

***

«А если б заранее знал, во что оно выльется, всё равно бы поехал?» – этот вопрос он задавал себе без конца. Шёл две тысячи четвёртый год, но, когда именно он решил съездить в Немчиновку, Денис не помнил. Мысль зародилась как-то сама собой, окрепла и сделалась даже навязчивой. Последний раз он провёл там лето в четырнадцать лет, и, хотя теперь ему уже исполнилось тридцать три, Немчиновка все эти годы жила в его душе примерно также, как живут в ней умершие близкие. То есть казалась безвозвратно потерянной Атлантидой детства, куда невозможно вернуться, как невозможно встретиться с дорогими покойниками.

Тем не менее Немчиновка всегда находилась как бы поблизости, ведь Дениса возили на дачу с первого года жизни, а, значит, именно в там он впервые ощутил запах полевых цветов и тинистой прудовой воды, аромат костра, летнюю жару, свежесть грозовых ливней, попробовал муравьиную кислоту на палочке, положенной в муравейник, впервые переплыл настоящий водоём и научился много чему ещё, порой не всегда приличному. И вот теперь, где бы он ни оказывался, стоило слегка подуть летнему ветру, приносящему с собой смешанный аромат теплой земли и трав, как Денис сразу вспоминал о Немчиновке.

В детстве он не отдавал себе отчёта, но недавно вдруг понял, чем посёлок отличался от остального знакомого мира: в Немчиновке всё советское куда-то исчезало. Никто никогда не вспоминал, что был октябрёнком или пионером, никто не пел советских детских песен (их заменял детский фольклор), не читал стихов о Ленине, Октябре и Первом мая. Хотя вообще пели и читали много, но всегда что-то странное или подспудно непристойное типа: «С добрым утром тётя Хая, вам посылка из Шанхая…». Где тот Шанхай, а где Подмосковье? «А в посылке три китайца, ой-ой-ой, три китайца красят яйца, ой-ой-ой…» Слушали Аркадия Северного, Вилли Токарева, Ивана Реброва, Арабески, Чингисхан. Откуда брались записи, Денис не знал, но всё это ему нравилось.

А ещё Немчиновку окутывала детская магия. В потаённых местах жили черти, Пиковая Дама и падкие на конфеты гномики. В зеркалах блуждали как будущие женихи девчонок, так и жуткие опасные существа, способные утащить в зазеркалье. В доме обитал домовой, и Денис с Катькой ставили для него блюдце с молоком. В Немчиновке рассказывали страшные истории про чёрные дома, чёрные гробы, чёрные руки, про девочку, которую убило красное пианино.

Время от времени играли в панночку: одна из девчонок ложилась спиной на землю, складывая руки на груди, как покойница. Остальные, окружив её, замогильными голосами произносили бессвязное заклинание:

Панночка помЭрла

Чёрта вспомянул

Да вознесём её на небеса

Стоявшие вокруг подкладывали под «панночку» по два пальца и стремительно подкидывали её вверх. Силой заклинания тело становилось невесомым, каким-то непостижимым образом действительно взмывало ввысь, у «панночки» перехватывало дыхание, и она в восторге ощущала настоящий полёт.

Магия делала своё дело, поэтому, находясь в Немчиновке, Денис относился к потусторонним силам крайне серьёзно. Верил в духов, привидения и инопланетян. Иногда начинал даже верить в Бога – странная для советского школьника блажь. Потом он возвращался Москву, в обычную материальную жизнь, и зимой ему казалось, что все эти магические существа тихо спят под снегом. Однако Денис всегда помнил: зима обязательно кончится, и он вновь окажется в таинственном летнем мире Немчиновки.

А потом всё не то, чтобы оборвалось, но отодвинулось, отступило в глубину. Гномики, страшилки, Пиковая Дама, немчиновские друзья, принц Флоризель с дурацким "Клубом самоубийц" на время затаились, наблюдая за Денисом издалека. Просто кончилось детство, но Денис об этом не жалел, ведь появилось столько всего нового. Он много раз посмотрел фильм «Асса», без устали крутил на кассетнике «Мы ждём перемен», и перемены хлынули потоком. Новая музыка, фильмы, новые друзья, девушки, новые возможности для образования. Жизнь крутилась, словно диск, поставленный ди-джеем, события вспыхивали пятнами цветомузыки и грохотали грохотом ударной установки. В череде дружеских попоек Денис не заметил, как получил диплом, устроился в хорошую фирму и оказался с обручальным кольцом на пальце и свадебным фото в рамочке над кроватью.

Всё было сносно до того дня, когда Светка сунула ему под нос пухлый кулёк, откуда выглядывало сморщенное безбровое личико. Уверенный, что родится сын, Денис уже несколько дней не мог прийти в себя от разочарования, однако надеялся, что при виде ребёнка отношение к дочери поменяется. И вот он стоял над беспомощным существом в кульке и не чувствовал ничего. Вернее, сначала ничего, а затем пустота заполнилась раздражением. Тёща потом не упускала случая припомнить: «Зятёк-то-то аж позеленел от злости…»

– Это пройдёт, – говорила Денису мать. – Не все мужчины сразу готовы к роли отца. Ты привыкнешь, чувства появятся. Твоему папе тоже понадобилось время. Вот Лизонька подрастёт и всё наладится.

Лизонька росла, но ничего не менялось. Шум, нытьё, детские болезни, заваленный уродскими игрушками дом. Иногда Денис с трудом сдерживался, чтобы не оторвать голову очередному плюшевому зверю, не раздавить очередной кукольный домик. Он вспоминал, каким был в детстве его отец, и констатировал, что тот если и занимался сыном, то только по просьбе матери.

Через несколько лет Денис от Светки ушёл. Не к любовнице, а просто так в отдельную крохотную квартирку. И, быть может, эта неудача в браке послужила катализатором размышлений о прошлом.

В тридцать лет Денис вдруг начал вспоминать, задумался о времени. Что оно такое и как строить с ним отношения, чтобы оно тебя не задавило? Прошлое виделось ему то каким-то мутным киселём, где, кружась и натыкаясь друг на друга, хаотично сновали мелкие крупинки – встреченные в жизни люди. Иногда вдруг начинало казаться, что всё происходило лет этак сто, а то и двести назад. Или ещё хуже – абсолютно ничего в реальности не происходило, и вся жизнь есть просто туманное наваждение, морок.

Тогда он включал “Queen”, и они потусторонними голосам пели: «Is this the real life, is this just fantasy?»

Может, для того чтобы рассеять мысленный туман, Денис и решил съездить в Немчиновку. Тем более это было несложно. Она ведь по-прежнему находилась всего в шестнадцати километрах от Москвы. Там на 3ьей Запрудной родители каждое лето снимали дачу у семьи Клёновых в горчичном доме за зелёным забором.

***

Денис выбрал электричку на Одинцово, купил билет и теперь мыкался туда-сюда, пытаясь попасть на платформу. Он много лет не ездил в пригородных поездах, и вот оказалось: доступ туда перекрыт дурацкими турникетами. Это небольшое препятствие его раздражило. "Всё уже не так, как в детстве. Не зря ли я еду?"

Иногда до Дениса долетали слухи: Немчиновка, мол, уж не та. Нынче там новые русские, сколотившие состояния перестроечными махинациями. Понастроили имений, скупив участки у прежних собственников, сломавшихся под натиском капитализма. Рассказывали, что деньги, на которые возводились эти роскошества – шальные и криминальные, но поделать, увы, ничего нельзя: такие времена наступили.

За то время, что Денис не катался в электричках, жёсткие деревянные скамьи в вагонах сменились мягкими кожаными сиденьями, да и в целом составы стали гораздо чище, нежели в советские годы, когда плотный слой пыли, разбавленный следами плевков и окурками, покрывал пол, а дверные ручки и поручни ужасали многолетней липкой грязью.

Денис смотрел в окно, силясь отыскать в набегающей панораме что-нибудь знакомое. Знакомого находилось мало. За стеклом, словно длинношеие ящеры – брахиозавры – тянулись ввысь подъёмные краны; повсюду строились огромные жилые комплексы, магазины, деловые центры.

Первая станция – Беговая. Суматошная городская пыльная. Неподалёку находится ипподром, отчего и здешняя местность стала называться Бега.

Денис погрузился в свои мысли.

Какими они были, друзья его детства? Точнее, какими они ему запомнились?

Номер один – внучка Клёновых Катька. Он знал её с четырёхлетнего возраста. Некрасивая крупная девочка с сальными рыжими волосами, с веснушчатым носом картошкой. Когда другие дети кричали ей вдогонку: «Рыжая, рыжая!», Катька уверенно разворачивалась и, громко топоча мощными ногами в кедах, мчалась за обидчиками. Кулак у неё тоже был крепкий, так что при удачном забеге доставалось ребятне довольно сильно.

К счастью, у каждой девушки обязательно бывает пора цветения, поэтому в пятнадцать лет Катерина внезапно преобразилась. Волосы перестали салиться и сделались пышными, сама она вытянулась, фигура стала пропорциональной, сильные руки и ноги приобрели изящество (Денис прекрасно помнил её неожиданно точёные ступни в пластмассовых шлёпках с ромашкой и красиво развившуюся грудь, выступавшую под модной олимпийкой). Даже нос картошкой каким-то образом утончился и больше не выглядел плебейским.

Денис испытывал к Катьке то ли влюблённость, то ли какое-то родственное немного животное чувство. Она ведь была хозяйкой дома. Они спали под одной крышей, однажды даже ночевали вместе на сеновале. Как-то раз он бегал за Катькой с высунутым языком, изображая преданного пса. По утрам караулил, когда она пойдёт гулять, чтобы тут же к ней присоединиться. Если за окном дождило, ждал, что она позовёт играть в настольные игры или рисовать. По крыше стучали капли. Было прохладно, но уютно. Катька разукрашивала фломастерами песенник, а Денис рисовал акварелью какой-нибудь «Кон-Тики» или джунгли на шершавых альбомных листах. Будучи старшей, Катька шефствовала над Денисом и никогда не давала его в обиду, а он, в свою очередь, всегда готов был стоять за неё горой.

Вторая станция – Тестовская. Снова грязноватая городская платформа. В девятнадцатом веке ресторатор Тестов поселил здесь цыганский хор, откуда пошло название местности Тестово.

Номер два – Катькин ровесник – Сашка. Тот самый, кто придумал "Клуб". Катьку с Сашкой дразнили женихом и невестой, но они были просто друзьями, хотя Сашка обожал представлять голыми абсолютно всех девчонок, не стесняясь подробно описывать свои предположения вслух и пошловато при этом похохатывать. Был Сашка довольно рисковым. Однажды на спор съел кисть бузины. Через некоторое время отошёл за куст, его стошнило, и он еле доковылял до дома. С восторженным ужасом наблюдая, как к Сашкиной калитке подъезжает скорая, компания гадала: «Клюев ягоды склевал. Помрёт, не помрёт?» После чудовищной процедуры промывания желудка, от которого можно сдохнуть и без бузины, Сашка остался жить.

Ты пили себе пили и проехали Фили. Третья станция. На совете в Филях в 1812 году решался вопрос об оставлении Москвы.

Номера три и четыре Лёшка и Анька. Оба на год моложе Катьки и Сашки. Лёшка носил очки и любил чтение. Анька сверкала зелёными глазами, а стриженые волнистые волосы прекрасно обрамляли её кругловатое лицо. Когда им исполнилось по четырнадцать, между ними завязался роман. Причём Денису казалось, что если Лёшка влип довольно основательно, то Анька просто плывёт по течению, позволяя ухажёру разнообразные вольности из чисто экспериментаторского интереса.

Четвёртая станция – Кунцевская. Вокзал в виде небольшого готического замка. О, тут начинает веять свежей листвой! В детстве, гостя у бабушки, Денис иногда гулял с ней в Кунцевском парке.

В-пятых, Игорь по прозвищу Душа Общества. Остроумный пижон с ловкой чуть обезьяньей пластикой, ровесник Катьки. Два лета он пропустил (его родителей отправили в командировку на Кубу), а по возвращении сразил всю компанию не только блестящей серебристой ветровкой и импортной жвачкой в её карманах, но и превращением прямой шевелюры в огромный пушистый шар а-ля участники Boney M. Игорь знал множество анекдотов и рассказывал их весьма артистично. Ничего удивительного, что такая масса достоинств не пропала попусту.

Пятая станция – Рабочий посёлок или, как называл её Денис, Рабпосёлок. Обиталище загадочных рабочих, которых никогда не удавалось распознать среди других пассажиров.

В-шестых, Ника. Она по уши влюбилась в Игоря после его возвращения с Острова Свободы. Игорь на Никины чувства не отвечал, хотя она была не только красивой девочкой с большими серыми глазами (после внезапного похорошения Катьки все девчонки 3тьей Запрудной признавались красивыми), но и по-настоящему доброй. Если все прочие члены «банды» временами отличались детской жестокостью, грозившей перерасти во взрослый эгоизм, то Ника никогда не издевалась ни над людьми, ни над другими живыми существами. Вытерпеть такое было сложно, поэтому с Никой то дружили, то подвергали её обструкции. «Она вредная и подлая», – говорили они (конечно, безо всяких доказательств). «К тому же дура и неискренняя!» – ещё один ничем не подкреплённый аргумент. В периоды ссор с Никой её дразнили Тупой Пикой, и это прозвище казалось всем, включая Нику, самым страшным оскорблением, хуже матерных ругательств и побоев.

Однажды Ника подошла к друзьям в надежде, что её примут поиграть в дурака, но пребывавший в отличном настроении Игорь вдруг крикнул ей в лицо: «Пошла вон… Тупая Пика!» Ника остолбенела, мучительно покраснела, потом зарыдала, и сквозь рыдания прорвалось: «Не могу слышать такие слова от человека, которого люблю!» Остаток лета вся Запрудная с восторгом обсуждала эту драму, обраставшую подробностями, словно Немчиновский пруд водорослями. После ужасной сцены Ника целый месяц не покидала пределов своего участка, а возвращение её в компанию произошло лишь в конце летнего сезона, когда Игорь уже уехал.

Одновременно с Никой в Игоря влюбилась Катька. И если над Никой Игорь жестоко шутил, то Катькины авансы попросту игнорировал. Он бы скорее всего приударил за Анькой, но, уважая Лёшку, ходил, так сказать, бобылём. Недоступным принцем, только отнюдь не Флоризелем.

Шестая станция Сетунь. Ты хоть сетуй хоть не сетуй, пролетела мимо Сетунь. Тут был рынок, куда за свежей зеленью ездила иногда Денисова мама.

А ещё недалеко от Катькиного дома жил совсем взрослый парень Вольдемар. Он присоединялся к ребятам лишь изредка (видимо, когда совсем скучал), и Денису запомнилось только то, как Вольдемар «показывал дракона», вставляя в ноздри две зажжённые сигареты, и на спор глотал дождевых червей к неподдельному ужасу ребятни.

Состав перемахнул через кольцевую дорогу. Седьмая Станция Немчиновка.

***

С добродушным шипением распахнулись двери. Денис соскочил на платформу. Её покрывал всё тот же щербатый асфальт, но рядом лежали свежие деревянные доски для нового настила. Больше всего Денис удивился золотым куполам церкви, сиявшим сразу за забором, отделяющим перрон от посёлка. В советские годы он не помнил в этом месте не только куполов, но и вообще любых намёков на церковь хотя бы в виде развалин. "Интересно, новодел или реставрация", – гадал Денис, направляясь влево, к выходу с платформы. За ней находилось небольшое пространство с магазинами. В детстве он обожал приходить на станцию. Любил запах шпал, скромные поселковые магазинчики, где царили густо накрашенные продавщицы с золотыми перстнями на толстых пальцах.

В Молочный магазин Денис топал с любимым красным бидоном; свежее, но уже не парное немчиновское молоко было единственным в мире съедобным, по мнению Дениса, видом этого продукта. Рядом также располагались: магазин канцелярских товаров с разноцветными ручками, резинками, воздушными шариками, красками и точилками и магазин, где продавались песочные полоски и батончики «Ротфронт». Всех лавочек Денис уже не помнил, или они путались в его памяти (например, он напрочь позабыл, где покупали хлеб), но в любом случае теперь от них не осталось совсем ничего. Их место заняли глухие строительные вагоны, а также павильон известной в Москве торговой сети, не имеющей ни капли поселкового обаяния. Рядом, как и в прежние годы, торговали зеленью и овощами с той разницей, что ныне это делали не местные бабушки, а бронзовокожие, с хитрыми лицами, монголоиды.

За магазинами Денис увидел первое хорошо знакомое здание. Он забыл, как именно называлась тогда находящаяся в нём организация (скорее всего «Клуб»), но в нём точно показывали кино. Именно там вместе с ребятами он посмотрел «Викингов» с Кирком Дугласом, произведшим неизгладимое впечатление на всю компанию. Сашка потом никак не мог успокоиться: "Видели, как Эйнар на Моргане платье разорвал?!"

Денис немного постоял напротив клуба, пытаясь уловить отголоски восьмидесятых, пробивающиеся сквозь свежую краску на стенах, свежий асфальт и новые объявления о культмероприятиях. Да, что-то определённо витало в воздухе, лёгкое, еле заметное, эфирное. Что-то определённо пробивалось. Сердце слегка сжалось и не захотело разжиматься. Денис с волнением продолжил путь.

На зелёном заборе, почти таком же, как и тогда, красовалась новенькая вывеска «Советский проспект». Денис удивился. Получается, он никогда не знал названия этой улицы, бывшей для него просто дорогой на станцию. Что ж, ещё одно доказательство того, что всё советское в Немчиновке куда-то пряталось. Сколько раз он ходил по этой улице пешком или ездил на велосипеде! Мама в сиреневом платье с рукавами колокольчиками громко цокала набойками белых босоножек, а рядом топал маленький Денис в дурацких детских сандалиях.

За Советским проспектом находился центр притяжения всей Немчиновки – пруд. В восьмидесятых годах сильно заросший камышами и кувшинками вперемешку с длинными, похожими на ёршики для мытья посуды, водорослями. Эти водные леса выглядели настолько запутанными и непролазными, что пугали не только детей, но взрослых. Казалось, подплыви поближе, и гибкие толстые стебли непременно оплетут руки и ноги пловца и утянут его вниз, на тёмное мутное дно. Если добавить к этому тот факт, что в пруду ежегодно тонул какой-нибудь несчастный пьяница, то можно представить, сколь жуткие картины рисовались детскому воображению: мрачные подводные заросли, крепко державшие в оковах утопленников всех полов и возрастов. Вообще утопленников в Немчиновке боялись очень сильно и часто рассказывали друг другу леденящие кровь истории о том, как жуткий раздувшийся труп всплыл в той или иной части пруда.

Подойдя к берегу, Денис огляделся. По сравнению с детскими воспоминаниями пруд показался огромным, поскольку его наконец очистили, и только кое-где оставили для живописности небольшие вкрапления камышей и кувшинок.

А плотина? С замиранием сердца Денис двинулся вперёд. Вот здесь висела тарзанка, с которой ему запрещалось прыгать, и он завистливо смотрел, как казавшиеся взрослыми парни с весёлыми матюгами плюхаются в воду. Плотина шумела чуть дальше. Раньше она была открытой, теперь её защищала безопасная железная решётка. В Денисовом детстве смельчаки ходили по краю, щекоча нервы себе и наблюдающим. Ничего ведь не стоило поскользнуться на мокром склизком камне и рухнуть вниз в потоки грязной пены. В детстве сооружение притягивало Дениса, маня возможностью мгновенной гибели.

Недалеко от плотины стоял памятник павшим в Великой Отечественной жителям Немчиновки. В восьмидесятых – скромный белый обелиск, увенчанный золотой звёздочкой. Сейчас на его месте торчала высокая стелла из чёрного полированного гранита. В нём отражался противоположный берег – как раз тот откос, куда однажды облепленный водорослями водолаз вынес из воды очередного утопшего бедолагу. Слой водорослей на костюме был настолько густой, что водолаз походил на огромного мохнатого медведя, но стоило ему сбросить с себя всю растительность, как он тотчас превратился в худого юркого червяка.

Не торопясь, оглядывая каждый забор, Денис шёл вперёд. Он миновал никогда не интересовавшую его 1ую Запрудную (там находилась администрация посёлка). Поравнялся со 2ой. На 2ую Запрудную они с ребятами иногда забредали, внимательно прочёсывали её из конца в конец и в очередной раз, глупо гордясь тем, что от них не зависело, подытоживали: «3тья Запрудная – самая лучшая!»

Денис добрался до угла, где вместо скромного жилища советской семьи высился ныне огромный особняк с колоннами. На другой стороне раньше располагался большой заросший лесом полузаброшенный участок. Там росли съедобные грибы, и детям хотелось попасть туда, потому что участок, должен был непременно хранить какие-то тайны. Теперь на нём тоже торчало нечто огромное и дорогое.

Денис вышел на середину центральной дороги. Одуванчики и подорожники изрядно объели асфальт, но улица всё равно казалась уходящей неведомо куда и скрывающей в конце загадку. На первый взгляд от старых домов действительно мало что осталось. Почти все участки отгораживались от улицы глухими заборами, а там, где имелись хоть какие-то прорехи, всё равно не просматривалось почти ничего от прежней Немчиновки. «Пройдусь по-быстрому и на станцию», – решил Денис. Бессмысленно терять время, если детство растоптано создателями помпезных сооружений, плюющими на твою ностальгию.

***

Вдали на асфальте примерно посередине улицы маячило зелёное пятнышко. По мере приближения Денис понял, что это девочка лет десяти, одетая в зелёный брючный костюм. Чем ближе Денис подходил, тем медленнее становились шаги. Он поравнялся с сидящей на корточках фигуркой и замер удивлённый. Сердце бухнуло, сами собой сжались и разжались пальцы, кровь стукнула в висках, он даже немного вспотел. Девочка рисовала мелом на асфальте собаку. Или это был волк? Она наклонила голову, и лучи солнца упали ей на волосы – густые тёмно-медные сияющие. Этот оттенок Денис не мог перепутать ни с каким другим, ведь другого такого не было на свете. Он застыл, не веря своим глазам: неужели?!.. да быть этого не может!!.. или всё-таки?!

Покосившись вправо, Денис увидел то, что ещё минуту назад увидеть не ожидал: старый дом, выкрашенный горчичной краской. И пусть забор поменяли (вместо деревянных зелёных кольев стояла сплошная кирпичная стена с железными, тоже сплошными, воротами), зато старый верхний этаж возвышался над новой оградой, и табличка «Дом хорошего благоустройства» висела на своём месте, хотя буквы на ней почти совсем стёрлись. На правой стороне участка, если располагаться к дому лицом, раскинула ветви знакомая старая яблоня. Господи, Катька, возможно, здесь! Почти наверняка!

– Хорошо получается! – сказал Денис девочке. Та закачивала разукрашивать собачий хвост белым и коричневым мелками.

Девочка оглянулась. Два больших карих глаза, испещрённых золотыми точками, испытующе и очень по-взрослому посмотрели на Дениса.

– Спасибо, – сказала она довольно низким для такого хрупкого существа голосом. – Это не просто собака, а помесь лайки и волка. Она очень опасная, любит только своих.

Денис облизнул пересохшие вдруг губы.

– А зовут её Найда? – он попытался изобразить улыбку.

Девочка резко поднялась, и Денис испугался, что она сейчас убежит.

– Откуда вы знаете? – быстро спросила она.

– Популярное имя для таких собак.

Будь на её месте хулиганистый мальчишка, Денису было бы легче. Обсудили бы каких-нибудь ниндзя, зомби или танчики, но с нежными созданиями, похожими на хрупкую рябинку, он совсем терялся. Тут же проклюнулись отголоски проклятого раздражения, вызываемого Лизкой. Денис поёжился.

– Эта собака жила здесь раньше, но давно умерла, – девочка продолжала внимательно изучать Дениса каре-золотым взглядом.

Не думая о том, как подготовить почву, он ляпнул:

– Я тоже жил здесь когда-то, прямо в этом доме, только, как видишь… живой.

Девочка смотрела на него с недоверием.

– Мне тогда было примерно столько же лет сколько тебе.