Любовь на излете века. Шипы и розы герцогини Мальборо

Курорт Ньюпорт, Род-Айленд. Неизвестный художник

Глэдис пошла в школу в Ньюпорте вместе со своими сестрами, блеснув на экзаменах отличными результатами. Однако в свои двенадцать она считалась уже слишком взрослой для местной школы, поэтому с ноября отправилась на три года в Женскую семинарию Говарда, в местечке Вест-Бриджвотер в штате Массачусетс. В круговорот школьной жизни Глэдис погрузилась с головой, явно получая удовольствие от учебы. Огорчала, конечно, невозможность часто видеться с матерью, которая жила в Париже с ее младшей сестрой и пыталась вернуть себе девочек всеми правдами и неправдами. Страшили Глэдис и периодические визиты в Нью-Йорк, где вокруг нее «роились фривольные сплетники, жаждущие увидеть “дочь тех самых Диконов”». Глэдис утешала себя тем, что рано познала суть этого тщеславного мира и стала «мудра не по годам». Она говорила матери, что может противостоять «этим воякам из высшего света, вооруженным заточенными на сплетни языками, в броне из пудры и румян». При этом без колебаний просила мать прислать из Парижа то гитару, которую оплачивал отец, то хорошие книги для своей библиотеки, то новое эффектное платье. Она играла на мандолине и пела голосом, который претерпел странную метаморфозу – «от высокого чистого сопрано» до «очень глубокого контральто». Она учила немецкий и наслаждалась оперой и театром, мечтая увидеть на сцене Сару Бернар. Затем ее «единственной страстью» стало рисование. Она была из тех американских леди, которым посвящал свои романы Генри Джеймс (он, кстати, учился в школе с ее отцом). И, как и героини Джеймса, она росла с мыслями о браке с британским, французским или итальянским аристократом.

В октябре 1895 года, когда ей исполнилось четырнадцать лет, Глэдис увидела в газете заметку, которая изменила ее жизнь. Она писала своей матери: «Полагаю, ты читала о помолвке герцога Мальборо. О, Боже, если бы я была немного постарше, я тоже могла бы его “заарканить”! Но увы! Я еще слишком юна, хотя и преуспела в постижении искусства женской магии, но какая мне от этого польза теперь? И мне придется расстаться с мыслью когда-либо в жизни заполучить самого Мальборо. Но когда придет мой суженый, “он будет одет в голубые одежды, что есть знак истинной любви”! Видишь, какое утешение в этих простых строчках!»

Для Глэдис, как и для сотни ее американских ровесниц, помолвка Консуэло Вандербильт с герцогом Мальборо была мерилом высшего успеха в жизни. Пресса позиционировала герцога как самого завидного жениха в Европе. Это был настоящий трофей для семейства Вандербильтов, чье двухсотмиллионное состояние было добыто способами, весьма далекими от честных и прозрачных. Теперь же союз богатства и красоты Консуэло с титулом герцогини и роскошным Бленхеймским дворцом в придачу придавал всему ее семейству особый благородный лоск. Это был пропуск в святая святых европейской аристократии.

Глэдис не была знакома с Консуэло, хотя Вандербильты неоднократно бывали в Ньюпорте. Но сам факт, что Консуэло смогла это сделать, подстегнул амбиции Глэдис – истинная дочь Америки, она росла с убеждением, что мечты нужны исключительно для того, чтобы ставить цель и идти к ней. А это была не просто мечта – это была хрустальная мечта! Глэдис, конечно, ни в коей мере не была Золушкой, но за принца замуж выйти мечтала – вернее сказать, за герцога. Само слово «герцогиня» звучало чарующе – в нем был звон рыцарских доспехов и пенных кубков, цоканье копыт сказочной красоты лошадей, звук венчального органа в старинном соборе… Эта туманная и загадочная Англия, где гостям подавали чай в изящных фарфоровых чашечках, которые были старше самой Америки, манила Глэдис. В конце концов, она даже родилась в отеле с истинно английским названием и заявив, что «родилась в Брайтоне», ничуть не покривила бы душой.

Масла в огонь добавил и визит к предсказателю будущего. Что именно он ей сказал, так и осталось тайной. Однако много лет спустя ее верная соратница, миссис Агнес Гриллс, писала Глэдис: «Знаете, я думаю, что всю свою жизнь Вы подсознательно следовали предсказанию этого мерзкого прорицателя и что, если бы не этот искуситель со своими пророчествами, Вы были бы другим человеком – жили бы так, как живут нормальные люди. Не злитесь на меня за то, что я Вам это пишу – я просто чувствую, что этот человек виновен в том, что разрушил Вашу жизнь – и это просто сводит меня с ума».

В день своего пятнадцатилетия в 1896 году Глэдис получила письмо от своей подруги, которая была в том же отеле в Каире, что и новоиспеченная чета Мальборо, где она сообщала, что на герцогине было «самое роскошное платье, которое только можно себе вообразить». Можно только представить себе, что испытывала Глэдис, читая эти строки.

Свой последний год в семинарии Глэдис провела весьма активно, будучи членом нескольких клубов по интересам, а также президентом «чайно-шоколадной группы» из пяти одноклассниц, которые регулярно встречались в ее комнате. В обязанности президента входило готовить чай и горячий шоколад, а также мыть чайные чашки, пока секретарь моет ложки и блюдца.

Тем временем психическое здоровье мистера Дикона неуклонно ухудшалось: то, отдыхая в отеле, он снимал не только ботинки, но и зубные протезы, то его выдворяли из престижного клуба в Ньюпорте, потому что он настоятельно просил лед из кулера, чтобы прикладывать к своей голове, дабы «остудить ее». Его доктор диагностировал «перенапряжение нервной системы» и рекомендовал ему отправиться в какое-нибудь тихое и укромное место, где он мог бы быть под врачебным наблюдением, но продолжал ездить верхом, совершать пешие прогулки и рыбачить. Под давлением Флоренс он, наконец, согласился отдать ей Глэдис и Одри со словами, что «это самое большое доказательство моего доверия тебе». Позднее к сестрам присоединилась и Эдит.

Больше своего отца Глэдис никогда не видела, хотя регулярно посылала ему подарки. Получив пару подтяжек, он писал ей: «Конечно, все, что сделано руками моей красивой дочери, для меня особенно ценно».

Вернувшись в Европу, Глэдис продолжила свое образование в Германии – в школе города Бонна, о чем в старости вспоминала довольно нелицеприятно – «глупое место, я там ничему не научилась». Виной всему был немецкий, который Глэдис откровенно не нравился и давался с трудом, несмотря на то что она брала уроки немецкого в Америке и продолжала его изучать в Париже с немкой-гувернанткой. Отрадой служили лишь регулярные уроки живописи. Глэдис также брала уроки итальянского и научилась довольно сносно играть вальс на пианино. На этом уроки музыки и закончились. Однажды Глэдис сидела у открытого окна и слышала, как кто-то другой играл на пианино так божественно, что она четко осознала – так играть она не сможет никогда, а если ты не можешь быть в чем-то лучшим, то игра не стоит свеч. Лучше оставить время на любимые хобби – Глэдис увлеклась фотографией и вышиванием.

22 августа 1897 года в отеле в Бостоне с мистером Диконом случился припадок – он был вне себя и абсолютно неуправляем. Его адвокат, мистер Блейк, организовал его лечение в госпитале МакЛина для душевнобольных в близлежащем Бельмонте. Вездесущие журналисты описывали известного пациента как «изможденного и истощенного, тень самого себя в прошлом». Вердикт врачей был неутешительным – они пришли к выводу, что всему виной заболевание спинного мозга, перешедшее на головной, и даже периоды ремиссии не остановят его прогрессирование, потому будет лучше, если пациент будет находиться под постоянным врачебным наблюдением.

В декабре Флоренс приехала его навестить – они долго и тихо о чем-то беседовали. В свои последние годы мистер Дикон жил исключительно ожиданием писем от Флоренс с новостями о детях, а на конвертах с ответными посланиями упорно выводил «для миссис Флоренс Дикон», хотя когда-то яростно настаивал, чтобы после развода она сменила фамилию на девичью. Письма же свои он неизменно начинал так: «Моя дражайшая Флоренс».

Одним ранним субботним утром в апреле 1898 года, перепилив решетки госпитального окна, мистер Дикон умудрился вырваться на волю, спрыгнув со второго этажа. Подвернув лодыжку, он тем не менее умудрился пройти 10 миль. Заметив молодую женщину на веранде одного из домов, он предложил ей свои услуги. Поскольку вид его не оставлял сомнений в диагнозе, машина из госпиталя прибыла незамедлительно. Вежливо попрощавшись с леди, мистер Дикон покорно вернулся в свою палату.

В марте 1901 года Флоренс говорила, что ее бывший муж «считает себя племянником Моисея». Через несколько месяцев, 5 июля того же года, он умер от инсульта, осложненного пневмонией. Все четыре сестры получили в наследство по 200 тысяч долларов, включая личное имущество отца на 120 000 долларов и недвижимость в виде трастового фонда.

В наследство от отца Глэдис получила и свой пытливый, далеко не женский ум. Круг ее интересов был довольно широк и весьма нетривиален для юной леди того времени – она зачитывалась Гомером и Вергилием, начала заниматься латинским самостоятельно и увлеклась Плинием, чей стиль называла образцом элегантности. «Эта мания учиться становится все сильнее и сильнее – того и гляди, закончится тем, что я стану профессором», – шутила она. В Париже Глэдис начала заниматься математикой с частным преподавателем, что понравилось ей гораздо больше, чем школьные уроки, и успех не заставил себя ждать. Ее необычный ум позволял ей усваивать большой объем информации с первого раза и помнить его потом всю жизнь. Она также обладала умением преподносить другим все, что только что узнала, максимально эффектно и производить самое выгодное впечатление: «Она яркая и живая девушка, прекрасно воспитанная и образованная, подкованная и в литературе, и в искусстве, но при этом легкая в общении и весьма остроумная. Ей одинаково комфортно беседовать и с молодыми, и с пожилыми, которые особенно ценят ее эрудированность».

Глэдис не училась в университете, но ценила университетское образование и всегда советовала это молодым. Сама она продолжала учиться самостоятельно, брала уроки у частных преподавателей, пополнив свой багаж семью языками, обширным кругозором, увлечением мифологией и страстной любовью к искусству, литературе и поэзии, которую пронесла через всю жизнь. «Когда я читаю стихи, я в раю!» – говорила она. Она была виртуозный мастер слова – и устного, и письменного – в сочетании с ее интригующей индивидуальностью это производило неизгладимый эффект практически на всех, кого она встречала на своем долгом жизненном пути. Все это, несомненно, усиливалось другим даром от Бога – изысканной красотой, солнечной улыбкой и обворожительными манерами, которые пленяли собеседника. Пожалуй, ее основная красота заключалась в огромных распахнутых ярко-голубых глазах под изящно изогнутыми бровями – во время разговора она смотрела прямо в лицо собеседника, как будто заглядывая ему в душу, что многих смущало. Классические черты лица дополнялись поистине совершенным греческим профилем, которым Глэдис невероятно гордилась. И все же, как многие красивые женщины, в погоне за совершенством Глэдис умудрялась находить в себе недостатки: она обнаружила небольшую впадину между переносицей и лбом, которая не давала ей покоя.

Глава 3. Прекрасные дамы Джованни Больдини

Как часто нам пленяет взор

Небрежно женственный убор!

Батист, открывший прелесть плеч,

Умеет взгляд к себе привлечь.

Из кружев, сбившихся чуть-чуть,

Мелькнет корсаж, стянувший грудь,

Из-под расстегнутых манжет

Оборка выбьется на свет,

И юбок пышная волна

Под платьем дерзостно видна,

А распустившийся шнурок —

Для глаза сладостный намек.

По мне, так это во сто крат

Милей, чем щегольский наряд.

Роберт Геррик, пер. Г. Русакова

Неудивительно, что Глэдис считали своей музой художники и поэты. Два раза – в 1899 и в 1901 годах – ее портреты писал знаменитый Джованни Больдини (итал. Giovanni Boldini; 31 декабря 1842 – 12 января 1931) – итальянский художник, портретист и жанрист, который в период расцвета своего творчества жил и работал в Париже. Тот самый Больдини, который создал эталон женственности Прекрасной дамы из Прекрасной эпохи. Признанный «мастер свистящего мазка» из-за своей фонтанирующей манеры письма, Больдини родился в Ферраре и был восьмым из тринадцати детей в семье художника, который писал картины на религиозные темы. Удивительно, но мировая живопись могла бы потерять великого художника – изначально Больдини хотел стать военным. К счастью, из армии он был уволен по причине очень маленького роста. Тогда он отправился учиться живописи во Флоренцию, чтобы шесть лет изучать живопись в Академии изящных искусств. Там же, во Флоренции, он встретил художников, известных как «Маккьяйоли», которые были предшественниками импрессионистов – они собирались в кафе «Микеланджело» – и начал сотрудничать с ними.

Портрет Глэдис Дикон работы Джованни Больдини

Ключевым моментом в жизни и творчестве художника стало посещение Парижа в 1867 году, где он познакомился с живописной манерой Эдуара Мане, которая произвела на него неизгладимое впечатление, а затем и поездка в Лондон, где он познакомился с искусством Гейнсборо и английской портретной живописью XVIII века. Жадно впитав в себя все это, вдохновленный Больдини со временем разработал собственную, эффектную и стремительную манеру письма: он начинает писать динамичные женские портреты в свободной, импровизационной манере, используя длинные и острые, летящие мазки, однако строго выверенные по композиции и красочной гамме.

Его кисти принадлежат портреты первых лиц английской знати. В их числе – портрет Консуэло Вандербильт, герцогини Мальборо с сыном Айвором Спенсер-Черчиллем, который сегодня находится в Метрополитен музее в Нью-Йорке.

С 1872 года Больдини живет в Париже, где становится самым знаменитым французским портретистом конца девятнадцатого века – выставляет свои работы в Салоне, завоевывает Гран-при на всемирных выставках в Париже в 1889 и 1900 годах, дружит с Джоном Сарджентом, Полем Эллё, Ренуаром, Клодом Моне и Эдгаром Дега, который однажды, не удержавшись, сказал Больдини свое знаменитое: «Да Вы, месье, чудовищно талантливы!»

При этом он замечательно владел и жанровой живописью – мог писать прекрасные пейзажи. Но именно его портреты даровали ему всемирную известность, высокие гонорары и творческое бессмертие. В Париже и Лондоне он стал настолько популярен, что портрет кисти «Маленького Итальянца» стал вопросом моды и статуса: желающие выстраивались в очередь. Почерк мастера всегда индивидуален – в своих работах Больдини смело сочетает тонко проработанные фрагменты и большие экспрессивные мазки, более того, иногда небрежно оставляет обширные куски холста непрописанными. Живописи Больдини, отражавшей жизнь высшего парижского света, свойственны одновременно фривольность и утонченность. По сути, он и сам был воплощением этой жизни: денди и завсегдатай модных кафе, прекрасный рассказчик, элегантный наездник и неплохой танцор. Пел и играл на пианино. Был одним из первых в Париже, кто ездил на огромном велосипеде и владел автомобилем. По молодости имел сомнительную репутацию «дамского соблазнителя», поскольку не мог устоять перед искушением сорвать сладкий плод, до которого легко дотянуться.

Его коньком было создание изысканно-элегантных образов грациозных, утонченных красавиц и светских эстетов-денди, которые отличались виртуозностью живописной техники и бесподобной гармонией колорита.

Особую любовь Больдини питал к монохромности, сочетанию алого, черного и белого, нюансам серого и светящимся изнутри перламутровым оттенкам – к концу века эта формула цветового аскетизма стала «языком для посвященных» – знаком элегантного и элитарного эстетизма. Его творчество пронизано атмосферой утонченного декаданса, наполненного символизмом – духа «конца века», fin de siecle – то время, которое в России мы называем Серебряным веком.

По сути, Больдини создал новый визуальный эталон женственности в Прекрасную эпоху в противовес пышнотелым рубенсовским моделям: чувственная, изящная и грациозная, как пантера, кошка или змея, такая женщина должна иметь рост выше среднего, тонкие лодыжки, небольшую грудь и никаких «архитектурных излишеств». Создал или нечаянно уловил звучание нового камертона женского очарования, который продолжает звучать уже более века? Трудно сказать. Но это и неважно – главное, что каждый портрет транслирует восторженное состояние женской души, распахнутой навстречу любви. На вернисажах, стоя у этих портретов, мужчины изнемогали от восторга и желания, а женщины мечтали быть запечатленными «Маленьким Итальянцем».

При этом заказчики хотели получить произведение искусства не только само по себе престижное, но и превозносящее со всей очевидностью прелести дамы. Интересную характеристику его женским портретам дает Умберто Эко: «Больдини строил свои портреты в соответствии с лучшими правилами достижения эффекта. Если приглядеться к его женским портретам, видно, что лицо и плечи (открытые части) подчинены всем канонам чувственного натурализма. Губы у этих женщин полные и влажные, тело напоминает о тактильных ощущениях; взгляд нежный, манящий, лукавый или мечтательный, всегда готовый соблазнить того, кто на них смотрит.

Однако стоит только Больдини перейти к изображению платья, стоит опуститься от корсета к фалдам юбки, а потом от одежд перейти к фону, как он отказывается от “гастрономической” техники, за которую Шопенгауэр бранил голландских художников: контуры утрачивают четкость, материалы расслаиваются на отдельные яркие мазки, вещи превращаются в сгустки красок, предметы растворяются во вспышках света…

Нижняя часть картин Больдини напоминает об эстетике импрессионизма, художник творит искусство, заимствуя из арсенала живописи, в то время считавшейся передовой. Таким образом, его бюсты и лица (возбуждающие желание) окружены венчиком живописного цветка, услаждающего взор.

Эти женщины – сирены, соединяющие в себе элементы разных стилей; голова и бюст “для потребления” сочетаются с одеждами для созерцания. Изображенная на портрете дама не ощутит неловкости из-за того, что ее телесно выставили напоказ, как куртизанку: ведь нижняя часть ее туловища способствует эстетическому любованию, то есть наслаждению высшего порядка».

Потрясенный женскими портретами Больдини, Валерий Брюсов – один из лидеров русского символизма – пишет настоящую оду его идеальным женщинам:

 
Три женщины – белая, черная, алая —
Стоят в моей жизни. Зачем и когда
Вы вторглись в мечту мою? Разве немало я
Любовь восславлял в молодые года?
 
 
Сгибается алая хищной пантерою
И смотрит обманчивой чарой зрачков,
Но в силу заклятий, знакомых мне, верую:
За мной побежит на свирельный мой зов.
 
 
Проходит в надменном величии черная
И требует знаком – идти за собой.
А, строгая тень! уклоняйся, упорная,
Но мне суждено для тебя быть судьбой.
 
 
Но клонится с тихой покорностью белая,
Глаза ее – грусть, безнадежность – уста.
И странно застыла душа онемелая,
С душой онемелой безвольно слита.
 
 
Три женщины – белая, черная, алая —
Стоят в моей жизни. И кто-то поет,
Что нет, не довольно я плакал, что мало я
Любовь воспевал! Дни и миги – вперед!
 

1912

Какой из этих женщин видел Глэдис Больдини, ставший ее другом на долгие года – белой, черной или алой? Остается только догадываться…

Известно лишь одно – дружбе этой не помешали ни ссоры, ни бурные выяснения отношений, коих, впрочем, было немало.

Больдини оказался счастливчиком – слава настигла его еще при жизни. Он купался в почестях и богатстве, дожил до глубокой старости и, хотя умер в Париже в 1931 году, был похоронен на родине, в Феррари, согласно его завещанию. После смерти стал ещё популярнее – все его полотна раскуплены частными коллекционерами и стоят миллионы. Его картины есть в Лувре и Париже, в «Метрополитен» в Нью-Йорке и в Лондонской национальной галерее. До сих пор зрители «услаждают своей взор» вдохновенно-чувственными и летящими женскими образами.

Портрет Джузеппе Верди работы Джованни Больдини, 1886 год

В 1932 году, после смерти мастера, прошла его персональная выставка в рамках Венецианской биеннале, за ней последовала мемориальная выставка в Нью-Йорке. В 1935 году на очереди был Париж – на выставке итальянского искусства представили восемь картин Больдини, включая портрет композитора Джузеппе Верди – тот самый, «канонический», который в одночасье сделал художника знаменитым в далеком 1886 году. Именно благодаря портрету Верди о живописце Джованни Больдини заговорили как о выдающемся мастере реализма. Да и самому композитору портрет очень нравился – он с удовольствием рекомендовал художника своим друзьям в мире искусства.

Портрет Клео де Мерод работы Джованни Больдини

И, хотя Больдини и называли «дамский живописец», мужские портреты его кисти не менее хороши, импозантны и элегантны. Особое место среди них занимает портрет поэта и светского льва графа Робера де Монтескью де Фезенсака (1855–1921) – еще одного яркого персонажа, без которого немыслим портрет нашей героини. Ее покровителя, вдохновителя и проводника в мир парижской богемы, воплощения дендизма и экстравагантности, «профессора красоты», как его, с легкой руки Пруста, называли современники.