Билет в одну сторону

– Не до чаю мне, пока дела не узнаю. И отдыхать не от чего.

Но заметила, как огорчился брат, и смягчилась:

– Прикажи сюда чаю подать, братец. Да про яблоки не забудь. Ты в этом году и не попотчевал меня яблоками.

– Сестрица, милая, до того ли было? Как раз в канун Преображенья и…

Афанасий Петрович прикрыл заблестевшие от близких слез глаза и обессилено опустился в кресло. Потом испуганно вскочил, поглядел на дочь, но увидел ее спокойно-внимательный взгляд и смущенно проговорил:

– Анечка, голубка, я и не поздоровался с тобой сегодня. Как ты себя чувствуешь? Болит ли что? Хорошо ли ночь прошла?

– Спасибо, – ответила «Анна»

То, как она произнесла это слово, заставило и отца, и тетку внимательно взглянуть на неё. Это не было «спасибо» девушки, дочери и любимой племянницы, окруженной заботой и любовью. «Спасибо» было сказано взрослым уже человеком, повидавшим на своем веку, пережившим и перетерпевшим.

Молчание повисло в комнате. И только Катя, привыкшая к новой «Анне», улыбалась с пониманием, снисходительно поглядывала на ближайших родственников. Она быстрее и лучше, чем кто-либо, понял, что «Анна» стала другой, хотя и не поняла разумом, как это произошло.

– Варвара Петровна, – начала она, – барышня с лестницы упала, с самой высоты. Сильно ударилась спиной и головой. Сейчас с трудом ходит и на голову все жалуется. Но главное – она памяти лишилась. Ничего не помнит. Может, и вас она не узнала. Вот ей Богу, не придумываю я ничего.

Катя перекрестилась, глядя на иконы.

В ответ Варвара Петровна ни слова, только лицо её покрылось темным румянцем. Глаза перебегали с горничной на «Анну», с «Анны» на брата. Она пыталась осмыслить услышанное. Она не могла поверить в то, что ей сказали. Спина повреждена, голова ушиблена – это понятно. Но чтобы человек ничего не помнил, даже близких ей людей?

Только сейчас она обратила внимание на лицо «Анны». Ведь поначалу она восприняла племянницу как единое целое с этой комнатой, с белоснежной постелью и старой нянькой на страже. Она не успела вглядеться в лицо, а теперь рассматривать его отдельно ей показалось неловко. Поэтому она коротко бросила взор на лежащую, а все внимание сосредоточила на Афанасии и Кате.

Тут до нее дошел смысл сказанного: упала с лестницы! Она резко встала и повернулась к няньке. Та аж дернулась, словно ударили её.

– Ты…

– Варвара Петровна, матушка, если виновата, казни, только не смотри так на меня, – нянька повалилась на колени, стащила с головы платок и завыла, как раненая волчица. Катя кинулась к ней, стала успокаивать, поглаживая по содрогающейся спине.

– Варвара, одумайся, нянька чем виновата? Аня не ребенок, её за руку целый день водить не будешь.

Афанасий Петрович подошел к сестре и резко встряхнул за плечи. Та как безумная глядела на всех, ломала пальцы и кусала губы.

– Успокойся, Варвара. Не доводи себя до крайности. Сядь. Вот так. Успокойся. – Афанасий нежно поглаживал плечи сестры, просительно заглядывал ей в глаза. – Послушай меня, Варвара. Главное, что девочка жива. Спину мы поправим, голова заживет. При падении, сама знаешь, бывает сотрясение, отсюда и головные боли. А отлежится в покое и забудет про боль.

Варвара стала успокаиваться. Она опустилась в кресло, наклонилась над «Анной» и глазами, полными слез поглядела на неё.

– Ты упала или… – она стала задыхаться. – Ты и меня не помнишь, девочка моя? Совсем не помнишь? Не верю! – женщина зарыдала.

Афанасий смущенно глядел на сестру и ничего не мог сделать. Разве только воды подать. Поэтому он отошел к столу, на котором стоял кувшин с морсом, налил высокий стакан и тихо приблизился к рыдающей женщине.

– Возьми, успокойся. Сама не отчаивайся и не пугай Анечку. Что ты как над покойницей причитаешь? – Афанасий втиснул в руку сестры стакан и отошел к окну. Потом посмотрел на Катю и взглядом приказал объяснить случившееся.

Катя кивнула, подошла к Варваре Петровне со спины и снова начала прерванный рассказ.

– Сегодня десятый день пошел с того дня, как барышня упала. Доктора были, а толком ничего не сказали. Только одно – трогать ее не надо, пусть мол, лежит, а как дальше будет – неизвестно. Такие падения, говорят, без последствий не обходятся. Шесть дней пластом пролежала, ну что твоя покойница. А тут пришла в себя. Мы обрадовались, что Господь смилостивился, жива наша Анна Афанасьевна. Правда, спина у нее сильно зашиблена, и на голове шишка изрядная. Да это бы не беда. А беда в том, что очнулась и стала расспрашивать меня (я тогда с ней была всю ночь, ни на минуту её не оставляла) кто мы, да где она. Никого не признала, даже имени своего не вспомнила. Мы уж потом с нянькой ей все про нее рассказали: кто она, где родилась, да как…

При этих словах снова резко дернулась Варвара, так что из стакана плеснулось, глянула на няньку. Та испуганно взглянула на гостью и отчаянно замотала головой из стороны в сторону. «Анна» отметила странную реакцию двух женщин.

Её вообще забавляла данная ситуация: про неё говорили так, словно её здесь и не было, или она была вроде предмета мебели. Но это позволяло ей наблюдать за «родственниками» и размышлять над услышанном.

– Анечка, ты меня не помнишь? – наклонилась над больной Варвара.

– Нет, – просто ответила «Анна», но потом улыбнулась и продолжила, – мне о вас нянька много рассказывала. А уж когда в комнату вошла монахиня, я сразу догадалась, что вы и есть Варвара Петровна. Да и похожи мы с вами очень.

Лицо Варвары заалело, она опустила глаза и схватилась за икону на груди. Но через минуту взяла себя в руки:

– Это ничего, что ты все забыла. Бог даст, поправишься. Сейчас главное спину тебе подлечить.

– Вот и доктор обещал сиделку прислать, которая умеет спину править, да… – Катя замялась, – может, позабыл…

– Вот я и займусь этим, – она взглянула на брата. – И пусть мне не мешают.

– Что ты, родная, кто же тебе мешать будет? Мы только с благодарностью…

– Вот и договорились. А с тобой, моя деточка, – Варвара Петровна нежно поцеловала «Анну» в лоб, – мы поговорим, подробно обо всем поговорим. Ты, я верю, все вспомнишь.

Тетка встала, и «Анна» подивилась, какого она высокого роста. Почти с Афанасия Петровича.

И стройна, как египетский кипарис. Если нянька правду говорила, то и умна, и достаточно образована. По какой же причине в монахини пошла, зачем в монастыре закрылась?

Тут в дверь протиснулась Глафира. Поклонилась.

– Барыня Анастасия Куприяновна просит вас вниз, откушать. А комнаты велела вам приготовить рядом с комнатой Анны Афанасьевны. Позвольте вас проводить.

– Катя меня проводит, – не взглянула на Глафиру гостья. – А к чаю я спущусь через четверть часа. Так и передай.

Она пошла к выходу, а Афанасий Петрович укоризненно качал головой, про себя сетуя, почему не складываются родственные отношения между его сестрой и женой? Что бы им ни поладить? Жили бы дружно, виделись бы часто. Чем плохо-то? Уж больно обе характерные, строптивые!

Сам же Афанасий Петрович любил, чтобы всем вокруг него было хорошо и уютно. Он готов был расшибиться в лепешку, лишь бы в доме его и среди родственников царили мир и благорасположение. Безнадежно махнув рукой, он подошел к «Анне», наклонился, поцеловал в щеку. Мягкие его усы защекотали, и «Анна» непроизвольно почесала то место, где приложились губы «отца».

– Щекотно? А помнишь, я тебя в детстве щекотал, когда навещал тебя в Щелокове? А ты заливалась! Меня твоя бабушка покойная ругала, боялась, что ты спать будешь плохо, – лицо Афанасия сделалось печальным. – Бабушка твоя золотая женщина была, умная да справедливая. При ней, может, такого с тобой и не случилось бы.

«Анна» про себя усмехнулась: еще бы! А «отец» даже не понял, что сказал лишнее, что невольно подтвердил ее догадки насчет покушения.

Наконец все вышли, в комнате осталась только нянька. Она не переставала всхлипывать и утирать лицо тыльной стороной ладони.

– Ух! Гроза. Как взглянула, а? У нее не забалуешь. Вся как есть в Елизавету Федоровну нравом. Только горяча. Вот бабка твоя никогда не ругалась, а поперек ей слова никто сказать не смел. Строгая, но справедливая была барыня… Одно слово – хозяйка!

– Нянька, а почему Варвара в монастырь ушла? Ну, была бы убогая, а то красавица да богатая наследница, и на тебе – в монашки.

Глаза у няньки забегали, как две испуганные мыши.

– Мне откуда знать, что господам в голову придет. Конечно, жаль, что такая себя в монашестве похоронила, но видать на все причина есть. Мне об этом не ведомо.

– Не верю я тебе. Знаешь или догадываешься, а сказать мне не хочешь, так?

– Дитятко мое, что за вопросы у тебя странные. Никак и впрямь сильно ударилась головой. Раньше ты не расспрашивала о таком.

– Мне раньше этого не нужно было.

– А сейчас зачем тебе ворошить прошлое? Не забивай свою головку мыслями. Вот поправишься, там, глядишь, и жених для тебя найдется. Замуж выйдешь, детишки пойдут. Приведет Господь, увижу твоего первенца…

«Анна» понимала, что старая специально разговор уводит в сторону, и решила не настаивать. У неё и так есть, о чем крепко подумать.

День покатился привычным распорядком. После обеда вновь пришла Варвара Петровна. Она уже переоделась. Вместо монашеской одежды, на ней было темно-серое платье, мало чем отличающееся от монашеского, голову покрывал платок из серо-серебристого кружева. Она принесла с собой корзинку с тряпками и горшочками, покрытыми пергаментом и завязанными по горловине суровой ниткой.

По ее приказу Катя перевернула «Анну» на живот, задрала на ней рубашку до самого затылка. Тетка присела на край кровати, вытащила один из горшочков, сдернула с горлышка пергамент и горстью взяла какое-то снадобье с резким запахом.

– Посылала специально в монастырь за лекарствами матушки настоятельницы. Чудодейственное средство, вот увидишь.

Пахнет скипидаром. Наверное, растирание. Что ж доверимся. Не только наши современные врачи умеют лечить. Раньше люди тоже не дураки были, знали толк в лечении.

«Анна» закрыла глаза и отдалась на милость крепким рукам тетки, которая сначала тихо, а потом все сильнее втирала мазь в спину. Каждая мышца, каждое ребро острой болью отзывались на прикосновение рук. Кожу стало саднить, потом палить, как огнем, под конец «Анна» чуть ни кричала от боли. Ей казалось, что на спину вылили серной кислоты. Но тут движения рук прекратились, лишь слышались учащенное дыхание тетки и ее довольное цоканье. Наверное, ей по душе были результаты лечения.

Хоть спину и жгло нещадно, но «Анна» чувствовала, как слабеет напряжение в мышцах, а при глубоком вздохе уже не отдает болью в ребрах. Тетка тем временем рассказывала о разных способах лечения «потянутых», как она называла, спин.

Вспомнила недавний случай, когда привезли к ним в монастырь юношу, совсем еще ребенка. Тот неудачно слетел с лошади и прямо на изгородь. Позвоночник не сломан, а ходить не может. Да что там ходить, дышал с трудом. Чтобы слово произнести, страшные усилия требовались от него. Родные, конечно, кинулись к врачам, возили на воды, да только все без толку. Тут им посоветовали в монастырь обратиться, где издавна спины правят да на ноги ставят.

– А откуда у нас это, знаешь? – Варвара Петровна старательно вытирала руки тряпицей. – Наша матушка-настоятельница не всегда монахиней была. В молодости сподобил её Господь быть милосердной сестрой. Её отец командиром полка был. Жену свою схоронил, когда дочке года четыре было. Не хотел расставаться с ней, никому не доверил ее воспитание. Вот и возил ее везде с собой. Куда служба забросит, туда и любимицу свою везет. Так и росла «полковая» дочь. Была она ловкая да смекалистая, не то что прочие барышни, которые при виде мыши в обморок падают.

Так из похода в поход с ним и ходила. Времени даром не теряла, от полковых врачей училась лекарскому мастерству, помогала им по мере своих сил. Через несколько лет сама непревзойденным лекарем стала. Бывалые воины не считали зазорным к ней обращаться за помощью. Она девица была серьезная, строгая. Может, кто и заглядывался на полковничью дочь, да не смели ухаживать. Она ровно ко всем относилась, выделяла только тех, кому помощь особая была нужна: рана глубокая да грязная или сложные переломы.

Когда её собственного отца сильно ранило, стал он калекой, уехала с ним в их поместье Нурово и стала сиделкой при нем. Не она, так и года бы не прожил храбрый полковник. Дочь продлила ему годы. А между делом и другим помогала в болезнях, никому не отказывала. Круглое лето вокруг Нурова травы целебные собирала, сама приготовляла настои да мази. К ней все больше бедные ходили, у кого денег на докторов не было. Когда батюшка помер, царствия ему небесного, девица уже в перестарках числилась. Замуж поздно было, вот и приняла постриг, посвятила себя Богу и тем, кто нуждается в лечении. У нас в монастыре аптека своя богатая. Настоятельница обучает тех, кому сильно доверяет, какие травы от чего применять, когда их собирать, как ими пользовать. Ни разу промаха не было, все больные на своих ногах уходят от нас. Богатые люди приходят, а вылечатся, дары богатые несут. За спасенное здоровье ничего не жаль.

Положила склянку снова в корзину, Варвара Петровна со вздохом распрямила спину, а потом продолжила свой рассказ.

– Вот, значит, привезли юношу, что с лошади упал, а он, бедный, уже и головы поднять не может. Настоятельница посоветовала родителям оставить беднягу в монастыре. Знаешь ведь, у нас пристройка для гостей-посетителей есть. Самолично юношу тогда осмотрела, сама лекарства приготовила. А мне поручила ежедневно ему массаж делать, да примочки на ночь. Еще кормили его супом необычным (я его тебе сегодня сварю, ты на ночь его поешь). Через три недели юноша тот своими ногами монастырь покинул. Благодарил сердечно, подарок богатый привез, пообещал ежегодно вклад делать. Вот каков результат! И ты не волнуйся, дитя моё, вылечу тебя, на ноги поставлю. Жаль, что поздно я узнала. Раннее лечение надежнее. Ну, да грех этот на душе у…

Оборвала себя Варвара Петровна, только молнии блеснули из-под кружевного платка.

Боль и жжение тем временем в спине стали стихать. Тетка теплой водой да мягкой материей смыла остатки снадобья, насухо вытерла тело. Достала из корзины другой горшок, развязала нитку и бережно вылила на ладонь темной тягучей жидкости с резким запахом. Размазала жидкость в ладонях, согрела дыханием и бережно стала втирать в спину, начиная от копчика и до самого затылка. «Анна» не ощущала боли или жжения, только холодок. Холод проникал под кожу, потом глубже и растворял остатки боли. Было так приятно, что она задремала. Но и сквозь дрему слышала необычный запах, чувствовала, как оковы падают со спины. Еще немного, и она могла бы взлететь, но тут сон навалился, и она отдалась его власти.

Приснился ей необычный сон. Видится ей дорога, устланная до горизонта белым с золотом ковром. По такой дороге приятно идти. Но она во сне знает, что прекрасный ковер скрывает под собой глубокие и страшные ямы, в которых прячутся невиданные отвратительные звери. Звери ждут, когда она ступит на то место ковра, где скрывается яма. И тогда они набросятся на нее, разорвут на части и сожрут. Можно, конечно, остановиться, не идти по этой дороге, но её неудержимо кто-то тянет: ступи и пройди это путь до конца.

Она решает, как ей обойти ямы. Вдруг кто-то ей во сне шепчет: «Закрой глаза и слушай сердце». Она так и делает. Закрывает глаза и идет. Живот со страху сводит, босые ноги касаются нежного ворса, и сами несут ее в обход ям.

Одним духом не пробежать по дороге, нужно настроиться на долгий путь. Она идет, не останавливаясь, так как знает, что, не пройдя этого пути, не увидит счастья. А за счастьем она готова идти хоть на край земли, тем более что в конце ковровой дороги стоят и ждут Евгений, Маринка и еще какой-то ребенок. Со своего места ей не видно, кто это – мальчик или девочка, но он тоже ее ждет. «Я иду к вам!» – кричит она во сне и просыпается.

Уже проснувшись, «Анна» продолжала ощущать нежное прикосновение ворса ковра, устилавшего в ее сне дорогу к счастью. Но потом поняла, что эти ощущения вызваны руками, массирующими ее ступни. Невидимый массажист мягко, но глубоко надавливал на подошву ноги, разминал, тер, пощипывал. И все это в определенной последовательности. Массаж начинался с середины и кругами шел к краям. Ни один миллиметр подошвы не был обделен вниманием, каждый пальчик и бугорок под ним получали свою долю ласки и заботы.

«Анне» хотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше. Она блаженно вздохнула.

– Тс-с-с, – прошептал кто-то рядом, – просыпается. Молчи.

«Анна» узнала голос тетки. Кто был другой, могла только догадываться.

Что за тайны скрывают от неё? Наверное, обсуждали ее падение и странное поведение после. Зря она выдала себя. Проснулась бы и полеживала тихо, как мышка. Впредь надо быть хитрее, из разговоров много полезного можно узнать.

– Как спалось, Анечка? – ласково спросила Варвара Петровна, не прерывая массажа. – Сейчас мы тебе спину вытрем, и ты сможешь встать. Пора тебе размяться. В саду такая прелесть: листья ковром, паутинки летают. Вчера на заре видела, птицы улетают. Грустно сделалось. Ты погуляешь со мной?

– С удовольствием, – хриплым со сна голосом согласилась «Анна». – А боль…

– Не бойся, прежней боли не будет, – перебила ее тетка. – Слабость, может, останется, а боли не будет.

Через час «Анна» была готова к прогулке. Ей помогли одеться, спину закутали огромным шерстяным платком, на ноги натянули мягкие полусапожки на шнурках. Катя заплела ей косы и уложила вокруг головы, а голову покрыли шелковым шарфом.

Втроем вышли из комнаты и медленно стали спускаться по лестнице. «Анна» осторожно трогала каждую ступеньку ногой, прежде чем основательно встать. Горничная шла впереди, готовая в любую минуту подхватить барышню, если та, не дай Бог, оступится. Варвара Петровна бережно поддерживала «Анну» за талию, ободряюще улыбалась и говорила разное, только чтобы отвлечь племянницу от дурных мыслей, связанных, как ей казалось, с самим видом лестницы.

– Что я вижу, – послышался голос. Раскинув руки в стороны, опять стоял внизу и весело скалил зубы Павел. – Если я правильно понял, вы собрались гулять. Но почему мне никто не сказал? Хотели тайком от меня?

«Анна» в который раз поймала себя на том, что любуется братом. Ей все нравилось в нем: шутливая манера разговаривать, его лукавый взгляд ярко-голубых глаз, легкая небрежность в наряде, его открытая улыбка из-под пшеничных усов. Весь его облик вызывал воспоминания о фильмах про красавцев гусаров, кавалергардов, чей «век недолог», лихих гуляк и дебоширов, похитителей женских сердец.

– Идем с нами, Павел, – позвала «Анна», – заодно расскажешь о своей жизни в Петербурге.

Павел слегка смутился.

– О нет, таким молоденьким девицам не следует знать, чем занимаются господа офицеры, когда они не в бою. Это вредит девичьей скромности.

– А ты опусти подробности, расскажи о главном: как тебе служится, с кем тебе дружится…

Тьфу ты, Господи! Своих слов нет, так чуть песню не пропела. Вон как переглянулись, опять не так сказала. Ну да ладно, я головой ударилась, мне простительно.

Павел действительно немного растерянно поглядел вначале на сестру, потом на тетку, снова на сестру. Но вспомнил о зашибленной голове, стряхнул удивление и засиял, как новенький пятак.

– Прошу, – брат галантно подставил согнутую в локте руку. – Позвольте быть вашим кавалером сегодня на прогулке. Уверяю вас, – продолжал он, дурачась, – я уморю вас рассказами о фрунте, парадах, полковых маневрах и нормах фуража.

Павел откинул белокурую голову и заразительно засмеялся, заставляя смеяться и своих дам. Так, смеясь, и вышли на широкое каменное крыльцо. Полюбовались открывшимся перед ними видом подъездной аллеи, кирпичных ворот с чугунной витой решеткой, клумб цветущих осенних цветов. Потом медленно двинулись по аллее.

И того не знали, что каждый их шаг сторожит пара красивых голубых глаз. А в глазах тех гремучая смесь чувств: любовь и ненависть, обожание и страх, ласка и угроза. Не дай Бог, повстречаться с обладателем этого взгляда!

В прошлой своей жизни «Анна» любила время ранней осени за красоту, легкую грусть, предчувствие близкого расставания. Осень для нее всегда была временем итогов, временем взросления. Зима для нее была безвременьем, а жизнь начиналась с приходом теплых весенних ветров, капели, запаха оттаявшей земли.

Но на этот раз она восприняла осень как начало новой жизни. Именно с этого момента все начинается, а к весне, дай Бог, будут первые результаты ее поступков и стремлений.

Сейчас она шла и внимательно разглядывала усадьбу своих «родителей»: хозяйственные постройки, людей, одетых как в фильмах про старину, повозки с сеном и мешками. Вокруг кипела жизнь, люди занимались делом, прерываясь чтобы поклониться господам. Не было суеты, присущей городу, не было нервного напряжения, эмоциональной усталости, беспричинной озлобленности озабоченных людей. Напротив, их встречали не только низкими в пояс поклонами, но и добрыми улыбками, тихим «доброго вам здоровья», «дай вам Бог, поправиться, барышня», «слава Богу, вы в добром здравии, Анна Афанасьевна».

Сейчас заплачу. Ты гляди, как рады видеть меня, то есть её. Видимо, любили мою предшественницу. Надо расспросить Катю об этом тоже.

Тетка заметила изменившееся настроение племянницы:

– Анечка, ты не устала? Давай вернемся. Довольно на сегодня.

– Нет, нет, – запротестовала «Анна», – здесь так хорошо, у меня такое чувство…

– Понимаю. Ты столько пережила за эти дни, что радуешься простым вещам. Верно я говорю?

– Да, – пришлось согласиться. – И все как новое.

– Анечка, пойдем, я покажу тебе свое действительно новое приобретение, – позвал ее Павел и потянул к конюшне, возле которой мужики чистили лошадей, а пара подростков наливала воду в огромную колоду.

«Анна» не была знатоком, но чувствовала, что кони великолепные. Огромные, темно-коричневые, почти черные, с пышными хвостами и гривами, расчесанными волосок к волоску, гладкие, блестящие. Они дико косились в её сторону, храпели и недовольно фыркали.

Может, чувствуют, что со мною что-то не так, что произошло нечто фантастическое. Вон как отреагировали, словно нечистого увидели.

– Хороши, ах, как хороши! – Павел приплясывал на месте от возбуждения и восторга. – Нет, ты погляди, каковы, а? Дьяволы, а не кони! Во всей округе лучше не найти.

– Я слышала, – охладила его Варвара Петровна, – Лыковский конезавод за долги пошел. Значит, не нашего завода кони?

Павел на секунду смутился, но потом еще шире заулыбался:

– Твоя правда, тетка Варвара. Эти кони с завода Ногиных.

– Что ж ты, племянник, своих коней разбазарил, а чужих теперь втридорога покупаешь. Сколько отдал за этаких лошадок?

– С каких это пор монахини интересуются мирскими делами? – парировал Павел. – Тебе, Варвара Петровна, следует думать о высоком, а ты, как купец на ярмарке, гроши считаешь.

– Так ведь гроши-то моей матери, твоей бабки. Для того ли мои родители добро наживали, чтобы ты в момент все по ветру пустил?

Улыбка сползла с лица Павла. Её сменила гримаса упрямого, избалованного ребенка.

– Могла бы Елизавета Федоровна и мне кое-что оставить после смерти. Внук я ей. Все Анне досталось, но я не упрекаю её. Так что же ты меня упреками изводишь? Вот подожди, получу повышение, смогу любых коней покупать.

Повисло неловкое молчание.

– Ну-у-у, когда это будет, – усмехнулась тетка.

Павел недобро взглянул на тетку: губы сжал в линию, глаза занавесил бровями, на щеках желваки заходили. Но сдержался, не нагрубил.

– Ты, Варвара Петровна, мои траты преувеличиваешь. Лучше бы научила батюшку хозяйничать. Небось, бабка моя тебя всем премудростям обучила, пока он на коне гарцевал в полку.

Варвара Петровна вскинула подбородок:

– Мог бы и сам помочь отцу, не все по конюшням бегать да девок портить.

– Ах! – Катя зажмурилась, порозовела лицом.

Павел хотел ответить, но сдержался, уловив, с каким интересом прислушивается к их разговору «Анна». Взял её под руку, потянул в сторону конюшни.

– Пойдем, Анечка, я тебе кобылку добрую покажу. Понравится, так твоею будет. Помнишь, я обещал, что научу тебя верхом ездить, так мое слово крепкое, – не взглянув более ни разу на спорщицу Варвару, быстрым шагом двинулся к дальней конюшне.

«Анна» поглядела на тетку, которая удрученно осматривала требующие капитального обновления конюшни. Другие хозяйственные постройки: амбары, каретные сараи, скотные дворы и что там еще – тоже требовали хозяйского внимания и заботы, денежных вложений.

Не сговариваясь, женщины отметили, как небрежно сложены мешки с зерном на прогнившем полу хлебного амбара. Оттуда как раз вытаскивали мешки с зерном и грузили на большие телеги. Некоторые из мешков подъели мыши, и зерно струйками текло на землю, где проворные куры и верткие воробьи жадно его склевывали. По двору была рассыпана солома, у конюшен сено сложено кое-как.

Да-а-а, хозяйского глаза нет, подумала «Анна». Управляющий, наверное, лентяй или вор, а Афанасий Петрович не взыскивает с него по своей природной мягкотелости. Павел только о своих удовольствиях помнит. Вот тетка обвинила его, что конезавод за долги ушел. Все тратят, а управлять хозяйством, заботиться о поддержании его на уровне некому. Семья испытывает нужду, а за дело взяться не хотят или не умеют. Конечно, им бы сейчас мое наследство получить, чем с утра до ночи хозяйством заниматься, не знать покоя ни в жару, ни в холод. Получил денежки, и не знай хлопот. Почему все-таки бабка все оставила внучке, а других, по сути, лишила всего? Пора заводить с теткой конкретный разговор. Пусть объяснит ситуацию.

В это время из конюшни показался Павел, который вел на поводе мраморно-белую кобылу. Она была такая изящная, легкая, игривая, что «Анна» в момент влюбилась в нее, как когда-то влюбилась в свою машину, которую они купили с Женькой на второй год после свадьбы. Кобыла и цветом напоминала их «семерку».

Грива и хвост кобылы были чуть темнее, носочки тоже темные и темное пятнышко на лбу.

– Ну, как? – ревниво спросил брат. – Нравится?

– Не то слово, – «Анна» глаз не могла отвести. Потом она протянула руку, чтобы погладить кобылу.

Та тотчас повернула к ней свою прекрасную сухую голову, взглянула серо-жемчужными глазами и потянулась мягкими, теплыми губами, ожидая угощения.

– Ты погляди, признала, – удивился Павел. – Будто знает, что она для тебя куплена.

– Правда, для меня?

Павел слегка смутился, но потом весело подтвердил:

– Для тебя!

Обернулся к конюхам:

– Эй, Терентий, как кобылу звать?

– Семерочкой, барин.

– Как? – вскрикнула «Анна». – Как ты сказал?

– Её, барышня, назвали Семерочкой, потому что, извольте поглядеть сами, на лбу у нее пятнышко как раз напоминает циферку.

«Анна» приподнялась на цыпочках и действительно обнаружила на белом лбу пятно в виде цифры семь. Она потянулась и обвела пальцем цифру на лбу.

– Она мне очень нравится, – поблагодарила Павла. – А прокатиться можно на ней?

– Анна, – забеспокоилась тетка, – да ты в своем уме. Едва ходишь, а уже мечтаешь о конной прогулке. И не вздумай. Всему свое время. Вначале основательно спину подлечим, а уж потом…

– Тетя, – просительно повернулась «Анна», – я только чуть-чуть, самым тихим шагом. Ну, просто посижу, в конце концов.

– Сейчас устроим, – Павлу понравилась идея «Анны» опробовать подарок. – Терентий, подай седло.

– Павел, – взывала к благоразумию Варвара Петровна, – Ты не понимаешь, что ей это может повредить.

– Не волнуйтесь, тетенька, с ней все будет в порядке. Стал бы я рисковать, если б не был уверен?!

Принесли седло странной, по мнению «Анны», конструкции. Потом она догадалась, что это дамское седло, позволяющее женщине ездить верхом в платье, перекинув ноги на одну сторону. «Анна» не знала, сумеет ли она удержаться в таком седле, но отступать от задуманного не стала.

С помощью Павла и Терентия она взобралась в седло. Ей показалось, что она очутилась на огромной высоте, хотя с земли кобыла не выглядела великаном. Семерочка спокойно стояла, изредка косила глазом на неопытную всадницу и легко всхрапывала. Анне подали повод, и она тихонько его натянула. Кобыла ни с места. Тогда она качнулась всем телом, понуждая ее к движению, и резче дернула повод. Кобыла двинулась вперед. Вначале «Анне» показалась, что она сейчас слетит с высоты, но потом уловила ритм покачивания в седле, чуть расслабилась и отдалась на волю умного животного. Павел шел рядом, а тетка, прижав кулак ко рту, беспокойно наблюдала за племянницей, вполоборота сидевшей на стройной лошади.

«Анна» быстро обрела уверенность, и теперь ей совсем не было страшно. Наоборот, она ощущала то самое чувство, которое испытывала, когда садилась за руль своего жигуленка. Не хватало только скорости, и «Анна» прикрикнула:

– Но-о-о, пошла, милая, давай быстрей.

Семерочка послушалась и перешла на рысь. «Анну» затрясло, боль тысячами иголок вонзились в спину. Тогда она еще громче крикнула, и кобыла перешла в легкий галоп. Приноравливаясь, всадница искала более удобное положение в седле, но возможности дамского седла были ограничены. «Анна» поняла, что ей не выдержать долго и натянула повод. К ней уже бежал Павел и молодой конюх. Они схватили лошадь под узды, повернули ее назад. Семерочка шла, искоса поглядывала на всадницу, будто извиняясь за причиненную боль.

– Ничего, ничего, моя дорогая, – бормотала «Анна», успокаивающе похлопывая кобылу по крутой шее. – У нас с тобой все впереди. Вот увидишь, мы с тобой подружимся. Только дай срок.

С седла ее снял Павел, а когда опустил ее на землю, то «Анна» невольно скривилась о мучительной боли в спине.

– Тебе нехорошо? – Варвара Петровна уже прижимала племянницу к своему сильному боку. – Я тебя предупреждала, Павел: еще рано, спину надо ей поберечь. Сейчас же домой! Массаж и полный отдых.

«Анна» виновато поглядела на тетку, удобно взяла ее под руку и тихим ходом отправилась в обратный путь к дому. Она поминутно оглядывалась на конюшню, где с виноватым видом стоял и бил себя по голенищу плеткой Павел.

Уже подходя к крыльцу, «Анна» прогнулась в спине, откинула голову назад, свела лопатки вместе. Из ее груди вырвался вздох облегчения, но тут же прервался: чей-то взгляд, наполненный лютой злобой, пронизал ее насквозь. Потом занавеска колыхнулась, и глаза исчезли, но «Анне» все казалось, что на неё смотрят сквозь материю. Еще секунда, и тонкая кисея загорится, прожженная огненной ненавистью.

Она остановилась. Её охватило оцепенение, страх, как при взгляде на ползущую змею. Хорошее настроение испарилось. Она медленно поднималась по ступенькам, недоумевая, кто это мог быть.