Надуйте наши души. Swell Our Souls

Глава 2. Сражённый совершенством

Таких домов, как этот, в городе было раз, два и обчёлся. Его и домом назвать бестактно – особняк с замковым геном. Внебрачная дочь мюнхенского Нойшванштайна, заточённая в малоосные координаты провинции, с фарфорово-белыми стенами, выдающими её породу; она скрыла от глаз прохожих свою безукоризненную конституцию и диковатое величие за сплошным четырёхметровым забором, и лишь гордо поднятый над ним лоб с затеняющим его пурпурным зонтиком крыши позволяли вообразить масштаб и глубину её неприступной роскоши. Экзотический экстерьер и характерная судьба дома послужили причиной тому, что в народе его прозвали Гейшей.

Гейша занимала баснословный, по прибрежным меркам, участок – в 20 соток. Кроме Неё в тихом переулке, который кончался удобным спуском к Золотому побережью, было ещё пять домов, тоже красивых, но существенно скромнее.

В четверг 12 сентября около одиннадцати утра хозяин Гейши, Марат Игильманович Пандробан, подъехал к дому на чужой красной феррари. Марат Игильманович был чистопёрым жаворонком и очень гордился этим свойством, которому приписывал львиную долю своего успеха: он вставал в половине пятого, чистил зубы электрической щёткой, наряжался в хрустящую рубашку и тёмный полосатый костюм, выпивал чашку растворимого кофе с круассаном, а по особым дням – с маковым кренделем, и в пять утра уже нырял в нагретый или охлаждённый, по сезону, рендж ровер. Иногда у него случалось романтическое настроение, и тогда он велел водителю сделать небольшой крюк и заехать на пруды в дендропарк, где, предаваясь меланхолии, встречал рассвет. И хотя этот четверг существенно не отличался от других будней Марата Игильмановича, он приехал именно на феррари, а не на своём ровере неслучайно, и, первым делом, бросил взвинченный взгляд на три верхних окна, которые были плотно зашторены, затем заглянул в жерло автомойки: убедился, что ровер благополучно добрался до дома, с приятным чувством констатировал удачное его сочетание с чутко дремлющим по соседству астон мартином, и вошёл в дом, моментально ощущая на себе бесшумную и круглосуточную его суету. Она производилась ловким и многочисленным, как муравьиный рой, домашним персоналом, в выверенном, оптимальном для хозяина ритме, неразличимая, но смутно улавливаемая, как радиоволна, проходящая по границе восприятия, и действовала на него успокаивающе.

Марат Игильманович был невысокий, мелкой комплекции человек с миловидным, но плохо отёсанным лицом, линии которого немного просели под грузом его авторитета, и какой-то непродуманной стрижкой с запущенными висками и топорщащейся чёлкой. Кое-кто уверял, что невзрачно-располагающий вид Пандробана (тогда как от человека с такой фамилией ожидалось, что он крупный длинноногий изувер-педант), имел парализующее действие на оппонентов, а довершали эффект глаза: под слоем разноцветного, приветливо блестящего на солнце льда в них таилась беспощадность. Несмотря на свою заурядную внешность, Марат Игильманович имел большой успех у женщин самых разных возрастов, и всех, как на подбор, не только роскошных и состоятельных, а и самодостаточных в своей состоятельности, и подавляющее большинство его любовниц были к нему искренне привязаны.

– Машину, что я просил для неё, помыли? – спросил он, проходя каминный зал, отделанный в классическом английском стиле и со вкусом обставленный, на что получил короткий глухой ответ от незримого человека. – Почему я не видел на мойке? Она попросила поставить во двор? Сама? Или запиской?

Марат Игильманович вдруг развернулся и направился в кухню, где бывал за всю жизнь, может, раз десять.

– Кофе закупили, что она любит? – спросил он с порога у женщины с измождённым старостью лицом.

– А как же, – ахнула та, расплескав от неожиданности мыльную воду, в которой купала посуду.

Марат Игильманович поморщился на пенную крошку на столешнице и ретировался.

– Отчёт по прессе у вас на электронной почте, – сообщил ему голос, старавшийся звучать ровно и глухо, но на четвёртом слоге предательски прорезался его металлический тенор.

– Где?! – рявкнул Марат.

В результате полусекундной перетасовки по правую руку от хозяина возник Аркадий, управляющий делами, который устраивал Марата всем, кроме своего труднопроизносимого имени.

– Всё распечатано, вот, – он сунул в смуглую руку Марата ворох глянцевой бумаги.

– Это новенький, что ли?

– Относительно.

– Так чего лезет?

Аркадий не стал объяснять, что ждал хозяина у лифта, тогда как тот вдруг предпочёл лестницу и наткнулся на новичка.

– Это не тот холостяк, которого я забраковал?

– Это другой. У него жена…

– А дети? – грубо перебил Марат Игильманович, исходивший из принципа, что обслуга, которой нечего терять, есть ненадёжная обслуга.

– Ждёт двойню.

– Хорошо.

Поднявшись на третий этаж, он бросил прессу на консоль и лениво пролистал.

– Что здесь примечательного?

– В основном, нейтральные светские байки. Есть один неприятный актив.

– Говори, – приказал Пандробан, но тут сам всё увидел.

Иллюстрация к статье изображала карикатуру на популярный снимок Миры с красной дорожки Каннского кинофестиваля. Красная дорожка имела вид ленточного конвейера, посреди которого стояла Мира, а вместо фотообъективов на неё были нацелены промышленные манипуляторы. Заголовок гласил «Миработ покоряет Канны».

– Миработ? Что за чёс? – он с недоумённым отвращением повернулся к Аркадию.

– Какой-то креативщик сделал вброс про Миру, будто бы она суррогат.

– Чего?!

– Ну, робот. Канадского производства, – Аркадий помялся и выпалил. – Типа, современная секс-кукла. Неживая. Сочинили имя – Миработ.

– Какая же тупая школота.

– Тему подхватили с большим энтузиазмом – как говорят интернетчики, пипл схавал с аппетитом, – и теперь активно развивают.

– Понял, проехали, – кивнул Пандробан, который, вместо того, чтобы взбеситься, как ожидал Аркадий, казался позабавленным. – Что камеры эти воздушные – больше не летали?

– Был один.

– Как, был? Где? Над домом?

– Над соседним.

– Им же радиус запретный очертили по суду! Они вообще страх потеряли?!

– Это новый какой-то, в судебном решении не указан. Мы его пробиваем по всем базам. Документы готовы, завтра-послезавтра сделаем на него судебный запрет.

– Хули его пробивать, ждать я ещё должен! Он за два дня про меня Санта-Барбару успеет снять, – повысил голос Пандробан. – Только заметите – сбивайте. Тут моя частная территория и приватная жизнь. Они по-любому права не имеют снимать – я не знаю, где это написано, я не юрист, но я, мать твою, чувствую, что должен быть такой закон.

– Вонь будет, если сбить и свалится на кого-то… – осторожно возразил Аркадий. – Формально это не запрещено. Очень она их интересует – идут на риск.

– Суки, – процедил Пандробан. – И что, засекли её?

– Нет. Её во дворе трудно застать, а если и выйдет, то шляпу покажет – это максимум.

– Ясно. Где она была?

– Сегодня вообще не выходила. Завтрак забрала час назад.

– Кому звонила?

– Только переписывалась в мессенджере. Всё здесь, – Аркадий извлёк из нагрудного кармана запечатанный конверт и протянул хозяину. – Все адресаты – сотрудники агентства, которое занимается фестивалем.

– Фестиваль этот… – вспомнил Падробан, пробегая глазами переписку. – Когда он, кстати?

– Послезавтра.

– Во сколько легла?

– В два часа ночи погасила свет.

Пандробан упёр кулак в консоль, словно гирю опустил, чтобы погасить колебание внутренних весов. Но это не помогло. Он испытующе глянул на Аркадия.

– Ты абсолютно уверен, что она никуда не выходила ночью?

– Абсолютно.

– В окно она не могла вылезти? – глупо спросил Марат Игильманович.

– Повсюду камеры, – растерянно проговорил Аркадий.

Его смущала эта странная фобия хозяина насчёт побега его любовницы: он знал, что у Марата Игильмановича чуйка на опасности, и за долгие годы службы научился доверять ей. Постоянные сомнения касательно Миры заразили и самого Аркадия, который стал, пока беспочвенно и молча, подозревать в ней засланца конкурентов или, ещё хуже, правоохранительных структур.

– Поставь камеры внутри, – распорядился Пандробан, направляясь в глубину этажа.

– Я уже ставил раз, – напомнил управляющий. – Она их мгновенно обнаружила и вырвала с проводами.

Пандробан вернулся к лестнице и понизил голос.

– Поставь те маскировочные, что в потолок зашиваются, или куда там, в стены?

– Для этого нужно время, – сказал Аркадий, скребя лоб.

– Я тебе обеспечу. Заберу на день или два куда-то в цивилизацию. А ты за это время реши проблему.

– Принято, – кивнул управляющий и исчез.

Пандробан замер перед резной дверью, украшенной серебряной росписью – самой красивой в доме. С колотящимся сердцем и похожим чувством полной неизвестности много лет назад, молодым таможенным брокером, он стоял перед дверью следователя прокуратуры в ожидании вызова на свой первый допрос. Из следственного изолятора через четыре месяца после того дня вышел другой Марат Игильманович – то был человек, давший себе слово больше никогда не оказаться в ситуации, последствиями которой он не может управлять. И вот теперь, стоя у двери Мириной спальни, в собственном доме, он вдруг остро испытал давно забытое чувство отсутствия всякого контроля. Из-за двери не доносилось ни звука. Сердце Пандробана ёкнуло от безумной мысли: а вдруг там никого нет. Они дали ей сбежать и устроили клоунаду, чтобы выиграть время.

Он постучал. Подождал ответа секунду и толкнул дверь. Та не поддалась. Он опять затарабанил, и поскольку изнутри не раздалось даже шороха, стал пинать её, одновременно истязая оглушительными ударами. Когда, уже вне себя от ярости, он мысленно поклялся сию же минуту снести её ко всем чертям, что-то щёлкнуло у него в суставах, и рука машинально рванула дверь на себя. Та, содрогаясь от ненависти и унижения, открылась.

Мира стояла спиной к двери у зашторенного окна. В своём домашнем платье с открытой спиной, чей тёмно-синий атлас струился по телу, словно ленточный водопад, уходя в безмолвные дебри земли. До самого ада, подумал Пандробан. Спина её, избежавшая целомудренного плена тканей, угодила под броню волос, которые Мира обыкновенно оставляла распущенными.

У Пандробана перехватило дух, и в следующий миг он почувствовал слабость и ломоту во всём теле, будто его сразил смертельный вирус. С минуту он истязал себя мысленными пощёчинами, молясь, чтобы Мира не обернулась и не освидетельствовала его замешательство. Она, впрочем, судя по её ледяной неподвижности, не собиралась не только оборачиваться, но и замечать его присутствие. И хотя апатичность была свойственна Мире всегда, Пандробану чудилось, что нынче она ещё более неприступна, чем обычно.

Увидела-таки феррари, догадался он и на мгновение пожалел о своём бахвальском поступке, совершённом именно чтобы подбросить ей улику измены. Или её взбесила публикация о Миработе. Эти мысли приободрили Пандробана, ведь и в том и в другом случае искоренение причин её расстройства было в его власти, а Мире оставалось только потребовать этого.

– Уж не солнце ли, что вылезло вопреки обещанному дождю, омрачило твой день? – гнусаво осведомился Марат Игильманович.

Мира довольно резко повернула голову. Смуглый матовый профиль её был сонно-безмятежным: если бы Пандробану позарез понадобились сомнения в том, что его борьба с дверью и самим собой прошли мимо Мириного внимания, то их пришлось бы притягивать за уши.

– Или кофе был недостаточно крепкий? – он покосился на пустую посуду у кровати.

– Кофе хороший, – сказала Мира.

Она отступила от окна, волоча за собой потушенный взгляд, обошла велюровое кресло, опустилась в него и облеклась в свои мысли.

– Но ты озабочена. Плохой сон?

– Я не вижу снов.

– Никогда?

– Сны приходят за теми, в ком не слишком нуждается явь.

Пандробан ухмыльнулся. Его забавляло, когда она выражала свои воззрения, – даже самые несуразные, в её устах они звучали как занимательные открытия.

– Как продвигается подготовка к фестивалю? Не возникло ли каких-то проблем или трудностей? Не требуется ли моё вмешательство?

– Никаких трудностей.

– Что твои фокусники – согласились?

– Благодаря дипломатическому таланту Аркадия. После разговора с ним у них не осталось аргументов для отказа.

– Шикарно! – обрадовался Пандробан, машинально потирая руки. – Змеев доставили?

– Роккаку, – поправила Мира. – Да, вчера.

– А улитку?

– Спираль доставят завтра.

– Могу я спросить, почему такой странный символ? Я не бог весть какой эстет, но художественная прелесть этой байды вызывает даже у меня лёгкое несварение.

– Почему тебя это интересует?

– Хочу знать всё о своём сопернике, – с игривым вызовом сказал Пандробан и, уже пьяный от адреналина, рухнул в кресло против неё, подставляясь под залп её чар. Он подал ей повод проявить причину своей холодности, если бы она была связана с его утренней выходкой, но Мира оставалась непроницаемой. – Не замечал раньше, чтобы что-то так сильно увлекало тебя…

– Всё благодаря твоей щедрости, – сказала Мира, и он не сумел нащупать в её тоне ни обиды, ни иронии. – И чуткости.

– Мира, я хочу увидеть список гостей.

Она испытующе посмотрела на него, и он сделал то, что его неприятели расценили бы как слабость – объяснил ей своё требование.

– Убедиться, что найду в нём твоих родителей.

Её губы не дрогнули даже в порыве что-то соврать. Продолжать расспрашивать её значило разоблачить блеф своей осведомлённости. Все его старания что-либо выяснить о её жизни до того рокового момента, когда его камеры зафиксировали её, совершенно голую, спящую на уступе склона в нескольких метрах от забора Гейши, ничего не дали. Пандробан подумывал даже объединиться с журналистами, которые вели параллельное расследования для сбора досье на Миру, но горе-детективы оказались не более успешны, чем он, поэтому им оставалось лишь сочинять легенды, одну сенсационнее другой, о происхождении и целях этой женщины. Самого же Марата Игильмановича всё сильнее беспокоили его осечки.

– Есть одна просьба, которую, я надеюсь, ты уважишь, – отвлечённо сказал Пандробан. – Я забронировал два билета в Париж на конец следующей недели.

Что-то вроде насмешки уловил он в её слегка оживившемся лице, которое отражало все его намерения, стоящие за этим предложением. Почему именно сейчас эта женщина, игнорировавшая все его подтексты, давала ему понять, что понимает больше, чем он хотел бы дать ей понять?

– Зачем? – спросила Мира.

– Нынешние выходные пройдут, как тебе по душе. А я имею право на следующие. Хочу уединиться в романтической обстановке. Мини-отпуск в лафовом городе.

– Хорошо, – сказала Мира, уводя и погашая взгляд.

Непредсказуемость её реакций, натуральная или кажущаяся безучастность к тем беспроигрышным уловкам, на которые отзывались даже самые искушенные из его женщин, ненавязчивое, но неуклонное лоббирование собственных неясных интересов, виртуозное лавирование среди ловушек, расставленных для её «инкогнито» профессиональными сыскарями, приводили Марата к выводу, что она либо умнее, чем он, либо абсолютно равнодушна к нему, и он не мог выбрать, какой вариант бесил его сильнее.

– Возвращаясь к списку гостей, – раздражённо сказал Пандробан. – Ты же не против, если я приглашу Родомских?

– Нет.

– Уверена? – вдруг рявкнул Марат.

Мира пожала плечом: оно отпружинило, как патрон от движения затвора.

– Ты ожидал, что я не пущу её на праздник лишь потому, что ты спишь с ней?

Его виски пронзила ультразвуковая игла.

– Мира… – требовательно проговорил он, млея от холодного гнева и страсти.

Она махнула ресницами, как бабочка крыльями, сдувая взгляд в сторону.

– Мира… – повторил он, тяжело дыша. – Скажи мне, в этом причина твоего настроения?

Она не шелохнулась.

– Мира!

Она удостоила его гордым ненавидящим взглядом, который ублажил его сердце. Он собрал руки в замок на коленях, посмотрел на неё молодцеватым взглядом, несколько раз глубоко вдохнул, заговорил ровно, повествовательно.

– Мира, я не святой. Ты это знаешь. Раиса, Карина, Доминика. Интересные… эээ… женщины всегда были частью моей жизни. Само собой, что это задевает тебя, – он сделал паузу проверить, внимательно ли она слушает. Она старалась, как ему показалось, сохранять невозмутимость. – Если какой-то хорёк начинал вещать про привязанность только к одной женщине, я считал, что дело в импотенции. Но, как говорится, пути Господни неисповедимы. Наверное, всему своё время. Я думаю о взрослении, Мира. О новом этапе в жизни. И причина этим мыслям – ты, – он отклонился от спинки кресла и стал смотреть на неё в упор, призывая её взгляд. – Если мои связи с другими женщинами заставляют тебя страдать… Если в этом причина твоего равнодушия! – он проследил за витиеватой траекторией её очнувшегося взгляда, который, в конце концов, достиг его глаз. – Если бы ты дала мне знать, если бы хоть намекнула! Но хрена с два! Ты никогда не покажешь свою слабость! И это я в тебе уважаю и ненавижу…

Она покосилась на него уязвлённо и высокомерно, безошибочно угадывая наилучшую приправу для перцово-медового зелья, которым он сейчас сам себя потчевал.

– Я никого не хочу, Мира. Впервые в жизни я хочу сам кому-то принадлежать. Ты – олицетворённый смысл того, к чему я шёл. Ты больше этого! Ты воплощение тех моих желаний, которые я бы не смог даже сформулировать. Я бывал в самых экзотических местах, наслаждался лучшими женщинами, я рисковал капиталами, своим и чужими, я выпутывался из адских тенёт. Но все мои прежние достижения были похожи на наркотик: после короткой эйфории – бездна бессмыслицы. До моей встречи с тобой. И вот моя жизнь кажется мне убогой. Стремления – пустыми. Я тысячу раз задавал себе вопрос: чего я хочу? Ответ один: я хочу, чтобы ты была моей. Будь моей, Мира, и я буду твоим безраздельно. Если ты видишь, что этому мешает что-то, что в моих силах исправить, скажи мне об этом прямо.

Её лицо неуловимо смягчилось, глаза сделали круглее и потемнели.

– Не в моих правилах просить о чём-то мужчину, – сказала Мира. – Всё, что делает мужчина – его личный выбор. Но в силу справедливости право личного выбора есть и у меня.

Пандробан, распалённо глядя на неё, слегка шевелил челюстями – словно пережёвывал её слова.

– Одно из самых сильных разочарований в моей жизни связано с мужчиной, который доверял своим сомнениям больше, чем мне. Он был верен мне, внимателен и почтителен. Не было вершины, которую бы мы не одолели вместе. До той минуты, когда я узнала, что он установил за мной слежку. Изображая любовь, чуткость и преданность, он предпочёл потакать своим фобиям. Конечно, он сказал бы мне, что делал это из страха потерять меня, ради моей же безопасности, он нашёл бы тысячу фальшивых противовесов этому предательству, – если бы смог. Но я просто исчезла из его жизни.

– Он не делал попыток вернуть тебя? – спросил обуреваемый ревностью Пандробан.

– Поначалу – да. Но потом осознал, что нельзя вернуться к пустому месту. Он сумел увидеть моими глазами, и в этом ракурсе не нашёл в мире самого себя.

– Где он сейчас?

– Его давно нет в живых, – сказала Мира со светлой полуулыбкой.

– Как он умер?

– Говорили, что покончил с собой. Причин я не знаю. Не знаю даже, правда ли – самоубийство. Примерно через два месяца после нашего расставания.

Пандробан побледнел. Его штормило от мутной, зловонной и нарастающей тревоги.

– Ты точно не любишь его больше? – тихо спросил он. – Или только стараешься разлюбить?

Его грудь сдавил спазм от Мириного весёлого хохота, и терзавшая его дрянь выплеснулась из него с оглушительным выдохом. Мира провела рукой по его лицу, разглаживая взбаламученные воды внутри него.

– Тебе следовало выучить меня получше, – она коротко прищурилась.

Вот был тот миг, которого он чаял много дней – вот она в мгновение ока оказалась, наконец, здесь, в его доме, то ли в его, то ли в своей спальне, хотя он не чувствовал, что рядом с ней оставалось ещё что-нибудь его, словно она присвоила всё вокруг в комплекте с его душой. Он вцепился в неё так, словно она была деревом на отвесной скале.

– Мне жаль твоего бывшего, – признался он, лёжа на её обнажённых коленях, вдыхая запах собственной спермы и дым собственной сигареты.

– Глупо жалеть людей. Они обретают то, к чему стремятся. Слепо или преднамеренно, – сказала она, лениво лаская его волосы.

Одевшись, они некоторое время сидели рядом на кровати. Мира, по своему обыкновению, – выпрямив спину и скрестив руки на коленях. Он – обнимая и поглаживая её плечи.

– Ты носила другое имя? – спросил Пандробан.

– Да, – просто сказала она.

– А в тот день, когда Аркадий заметил тебя на уступе и позвал меня, ты намеренно оказалась там? Или случайно?

– Я часто загорала поблизости.

– И всегда голой? – промычал Пандробан.

– Разумеется, – Мира с достоинством качнула головой. – Однажды я увидела тебя на террасе. Ты был с женщиной.

– С Кариной.

Мира брезгливо пожала плечом, которое он тут же страстно поцеловал.

– И решила попасться мне на глаза? – растроганно проговорил Марат Игильманович.

– Я просто загорала, не стыдясь твоих камер, – сказала Мира, своей уклончивостью доканывая его тщеславие.

Из спальни энергичным шагом вышел суровый Марат Игильманович. Аркадий предупредительно ждал его у лифта.

– По камерам пока отбой, – распорядился Пандробан и деловито затрусил по лестнице.

– Я ничего не устанавливаю, – уточнил управляющий утвердительным тоном.

– Я же сказал: пока отбой.