– У вас совсем не осталось приличия, юный джентльмен! Вы ещё обнимитесь с врагом, да на глазах у всех, кто потерял в этой войне своих близких!
Тот мрачно опустил глаза на её тёмно-серые мюли. Но за него вступилась Бархотка. Её малиновое платье добавляло и без того боевому выражению лица по-настоящему воинственный оттенок. Она заявила:
– Конечно, гораздо благороднее было бы сделать вид, что он его не знает, и забыть об оказанной помощи!
– Вы, юная леди, ещё ничего не знаете о жизни, чтобы вмешиваться в наш разговор! – повысила на неё голос леди Одо. Но Сепхинор почувствовал прилив решимости. Он повернулся спиной к пожилой даме, протянул Бархотке руку и тихонько пригласил:
– Может, вы со мной потанцуете, леди Бархотка?
Она была выше него на три пальца на своих каблуках. Но их обоих это не смутило. Глаза её засияли, она взяла его руку и сама увлекла его за собой. Сложно было сказать, кто из них хуже знал тампет. Но, наступая друг другу на ноги, они не ругались, а напротив – объединялись ещё крепче.
Лукас и Эпонея попали в силки общей канвы танца. Музыка летела быстро, ритм выбивался каблуками музыкантов и танцующих, и требовалось делать многое из того, что было королеве непривычно. Впрочем, не для того ли они пили, чтобы иметь кураж ворваться в общество змеиных дворян штурмом? То пары выстраивались в ряды, кавалеры напротив дам, поднимали руки, и между ними проходили в танце все пары, одна за другой. То получалось подобие хоровода, в котором попарно дама и кавалер выходили вперёд и начинали кружиться, держась под локоть. От таких плясок легко было потерять дыхание. Но, на счастье их обоих, вскоре заиграл долгожданный вальс. В нём и Лукас, и Эпонея могли отдохнуть по-настоящему. Ноги сами следовали ритму, и не требовалось скакать, как горным козлам.
– Весело тут у вас, – выдохнул Лукас. Голова его закружилась от этого галопа, и Эпонея то и дело переносила свой вес на него. Она наслаждалась его силой и твёрдым ходом, который невозможно было поколебать даже тогда, когда утомлённая леди опиралась на него сильнее положенного.
– Да, – храбрясь, выпалила она. – Мы здесь умеем веселиться.
– Ваш остров мне начинает нравиться всё больше и больше, милая баронесса. Жаль только, что это связано с такими трудностями для вас.
– О, что вы, – Эпонея свела брови. Действительно, по легенде убит её муж; но ведь она умеет справляться с горем? Или, ещё лучше, она умеет его преподносить. – Конечно, эта война лично принесла мне много боли. Я осталась совсем одинока.
Она опустила ресницы и подалась грудью вперёд, позволяя Лукасу обнять её покрепче. Блуждающий, отстранённый взгляд он воспринял правильно, и оттого понизил голос:
– Милая баронесса, хотел бы я уменьшить ваше горе.
– Вы так добры со мною, сэр; но разве могу я…
– Вы не должны быть одна лицом к лицу со своей болью. Я хочу разделить её с вами.
– Ах, сэр, – трепетно вздохнула она и остановилась вместе с ним. Рыцарь умело вывел их с танцевального пола, и и они скрылись за шторами на террасе. В холоде зимнего вечера он усадил девушку на небольшой диванчик. Тот был предусмотрительно укрыт шкурами и шубами, чтобы те, кто пожелал уединиться с видом на заснеженный сад, не замёрзли. Эпонея спряталась в тепле соболиного меха, а сэр Лукас лишь накинул себе на плечо накидку из лисьих шкур. Он присел рядом и мягко обхватил её за плечи – так непритязательно, будто действительно ничего не хотел, а лишь имел намерение помочь ей согреться.
– У меня такое чувство, будто я знаю вас долгие годы, – зашептала Эпонея, используя один из самых излюбленных своих комплиментов. – Будто могу доверить вам всё, что угодно.
– Я надеюсь не разочаровать вас, моя прекрасная баронесса, – так же тихо отвечал ей Лукас. Пар из его рта поднимался и путался в пушистых кудрях.
Эпонея застенчиво заулыбалась и коснулась его щеки тонкими пальцами.
– Я хочу узнать вас ещё ближе, милый сэр. Что вы любите, что вы делаете днём, что ночью… Вы ведь, наверное, несёте дозор в Летнем замке?
– О, что вы, – покачал головой Лукас и прикрыл один глаз, наслаждаясь её прикосновением. – Здесь я довольно беспомощен. Всего лишь ассистирую в разных вопросах да жду настоящей битвы. Дозором в замке занят соответствующий капитан от внутренней службы, а уж там Валенсо…
– Ах, этот невежливый господин, – поморщилась Эпонея. Лукас хмыкнул и ответил весело:
– Он куда чувствительнее, чем кажется. Даже у него есть история любви и разлуки, достойная поэмы.
Над ними раздались какие-то звуки: что-то завозилось, заворочалось. Снег осыпался с крыши, а затем нестройно загудел ветер. Это походило бы на хлопанье крыльев, если б можно было представить себе настолько большую птицу.
Или летучую мышь.
От неожиданности Эпонея вздрогнула, и Лукас утешительно обнял её покрепче.
– Что это? – дрогнувшим голосом спросила она.
– Не думайте об этом, прелесть моя. Это всего лишь…
– Нет, я знаю, это чудовища! Это вампиры. Это летучие упыри, твари, что по ночам нападают на людей. Это вы привели их на остров. Мы уже не первого человека хороним с прокушенным горлом. Они охотятся на нас!
– Он всего один, – сумрачно ответил Лукас. – За ним приходят чёрные тучи и нетопыри. Но других подобных себе он не терпит.
Переведя дух, рыцарь тоскливо посмотрел на неё и шепнул:
– Как бы я хотел хоть иногда о нём не говорить.
Он поднял руку и тоже хотел погладить лицо королевы, но та остановила его изумлённым взглядом. На ладони она увидела множество шрамов, похожих на дырки. Не будь они застарелыми, они выглядели бы до ужаса отвратительно. Она уже видела их, но мельком.
– Ох, сэр! Что с вашими руками? – воскликнула она и взяла его запястье, рассматривая следы-точки. Тот сперва не понял, что она имеет в виду, а затем спохватился и неловко пояснил:
– Это из детства. Вернее, отрочества. Не бойтесь.
– Расскажите.
– Да нет, не просите. Это очень неприятная история. Прямо-таки мерзкая.
– Я баронесса, сэр, а не пугливая фифа! Я прекрасно знаю, что бывает боль, бывают болезни и бывают раны. Поделитесь, а?
Лукас вздохнул и устроился поудобнее. Его голубые глаза затянуло мглой тягостных воспоминаний.
– Это было, кажется, лет десять назад. Эпидемия в Юммире. Еда оказалась заражена, и люди начали болеть. В них поселились вот эти… черви. Те, кто заболевал изнутри, были обречены. Эти твари по ночам заползали в постели, прогрызали кожу на открытых местах – руках, босых ногах или лицах – и… в общем…
Ни одна жилка не дрогнула на лице Эпонеи. Она слышала про это. Но ей никогда не встречались люди, носящие отметки этой болезни.
– …и происходило примерно то же самое, просто дольше. И мучительнее. Если вы знаете, Эленгейры – это младшая ветвь Харцев, которая приходится роднёй Эльсингам. Я жил в особняке вместе с основным семейством Эльсингов. Они успели бежать из города, когда его ещё не взяли в кольцо солдаты Харцига, а меня бросили, потому что… Ну, потому что я был уже.
Сердце Эпонеи дрогнуло, но лишь самую малость. Ровно настолько, чтобы посочувствовать предателю короны хотя бы для вида.
– Как же вы спаслись? – шепнула она.
– Это Экспир и Кристор… Ну в основном, конечно, Экспир. Он тоже остался, потому что он должен был быть под присмотром всяких учёных мужей, а их первых след простыл. Он, вроде как, проголодался и вылез из закрытого крыла, где тогда жил. До сих пор помню этот момент, – хохотнул Лукас. – Я после него чуть заикаться не начал. Я его сумел убедить, что я свой, и объяснил ему, что у нас в городе беда. И сожгут нас, наверное, всех по велению короны. Всё из-за этих гадов. Ну а он привёл меня к себе, и там, оказывается, вся эта дрянь мирно с ним сосуществовала. Я решил, что это из-за того, что даже червякам страшно на него глядеть, но на деле оказалось, что это из-за того, что он ест. В общем, Кристор, один из городских врачей, подхватил эту идею, когда мы с ним пообщались. И мы придумали, как избавить Юммир от болезни… Но я предпочту об этом никогда не вспоминать.
Эпонея не стала угадывать, а просто приложила его руку к своей щеке и посмотрела на него доверительно.
– Спасибо за откровение, милый Лукас, – проворковала она. – Я вижу, что вы очень дружны с графом Эльсингом, и не просто так.
– Он действительно зверь, и с ним бывает непросто, – неуверенно ответил Лукас. – Иногда мне становится жутковато. Но я ему всем обязан, и, кроме того, я его родич. И я вижу, что он не чудовищный человек, а человечное чудовище.
«Какой прекрасный жених, просто загляденье», – подумала Эпонея зло, но продолжила миролюбиво:
– Графу повезло с таким преданным рыцарем, сэр Лукас.
– Я это к тому говорю, чтобы вы знали. Мне очень жаль насчёт лорда Видира, вашего дяди, но он не только клятвопреступник. За ним столько крови и преступлений, что Экспир не собирается его жалеть, даже если дела пойдут хорошо. Только, наверное, если он и впрямь приведёт нас прямиком к её величеству Эпонее, но у него хватает упрямства не соглашаться на это. Поэтому я… поэтому мне жаль, мне правда жаль, но вы должны понимать.
– Я понимаю, – эхом ответила Эпонея и склонила голову чуть ниже, чтобы быть с ним ближе. – Теперь это не имеет значения. Все мы там будем, но сейчас… сейчас…
Глаза его заблестели, он придвинулся ближе. Их губы, приоткрытые, едва коснулись друг друга. И тут раздался капризный голос леди Фины:
– Эй, простите, что прерываю вас, но вы нужны мне ещё немного, сэр Лукас!
Тот выпрямился и сердито посмотрел на юную кокетку.
– Вы очень, очень невовремя, леди Луаза! Настолько невовремя, что…
– Нет, сэр, мне очень жаль, но вы всё равно нужны!
– Пожалуйста, – шепнула Эпонея Лукасу в его пушистую шевелюру. – А я пока отыщу ещё что-нибудь, что можно будет выпить.
Несколько мгновений рыцарь колебался, но затем решительно поднялся на ноги и оправил свой спенсер. Она знала, что он не откажет. И, глядя на то, как они удаляются под руку Финой, подумала, что из такого дурачка ничего толком не вытрясешь. Но если продолжать говорить лишь о графе да о делах военных, может он и сболтнёт что-нибудь. Особенно если будет пить «Старый Брендамский».
Тактика оказалась провальной. В попытке напоить куртуазного кавалера Эпонея едва не позабыла, чего от него хотела. Помнила только, что согласилась, чтобы он её проводил до башни. А при входе в башню она забыла постучаться, как оговорено с Эми, и открыла своим ключом. Поэтому в гостиной они наткнулись на Мердока. Испуганный тем, что его застигли, громила взял вязание Эми со стола и сделал вид, что занят им. А Лукас сказал ему, икнув: «Добрый вечер, мисс», а самой Эпонее прошептал: «Какая представительная горничная».
Не зная, куда деть своего гостя, Эпонея повела его в свои покои и наткнулась на Германа. Тот тоже был нетрезв и пробурчал: «Сегодня у неё Глен, завтра Рудольф, а теперь вот, поглядите-ка, уже эльс». Но имело ли что-нибудь значение теперь, кроме тёплых рук и жарких губ? Если ради чего и стоило пытаться жить в такие тяжёлые времена, то точно для таких мимолётных мгновений страстного забвения.
– Наш дурачок Лукас прикипел к местной барышне и, очевидно, остался у неё на ночь. Нет нужды вязать всех в особняке, – убеждал Кристор. Валенсо и так уже всё понял, но ходил туда-обратно по его жилищу сердитый. После целого дня беготни ещё и за Лукаса думать было утомительно. Один и тот же лист папоротника постоянно задевал его ногу.
– Если бы у нас была такая же хорошая система сообщения, как у Сопротивления, он бы… он бы и то ею не воспользовался, чтобы дать нам знать, что его можно не искать сегодня, – буркнул Валенсо и остановился у окна. Оно выходило в замковый сад. Единственный зажжённый фонарь тускло мерцал в снежной дымке. Очертания змеиного истукана были обрисованы белым отсветом.
– Он всегда был таким, – заверил Кристор и вернулся к измельчению листьев сребролунки. На эти слова Валенсо обернулся с любопытством, и Кристор припомнил:
– Мы тебе обещали рассказать про Юммир, и всё никак, да?
– Я в общих чертах и так понял, – пожал плечами Валенсо. – Экспир описал то, что было. Но это немного не то.
– А что тебя интересует?
– Хоть какие-то эмоции, – Валенсо отдалился от окна и сел на край кушетки. Его серый взгляд впервые напомнил взгляд самого Лукаса: он был таким любознательным, как юноша, при котором речь зашла о пестиках и тычинках. – Как ты вообще оказался у Эльсингов в тот тёмный час, и как вы изобрели панацею. С точки зрения человека. А не…
– А-а, Экспир это всё помнит на свой манер, – с усмешкой согласился Кристор. – Что ж, я тоже видел лишь часть этой картины.
Как врач, я собирался остаться в городском госпитале до конца. Каждый день мы отпиливали заражённые руки и ноги, а бесстрашные медсёстры выковыривали из дыр червей и их коконы. Мы захлёбывались этой дрянью, уже даже перестали бояться и скидывали с себя паразитов непринуждённо, как комаров. Пока они не умудрялись зацепиться хоть за что-то, и тогда на нас тоже начинали появляться эти дырки, будто пчелиные соты. Больше всего меня удивляло, что это было не так больно, как представлялось.
Помню, как мы застали известие о том, что город сожгут, не отрываясь от работы. И даже не изумились. А одна из сестёр рассмеялась, сказав, что наконец-то отдохнёт. В общем, ты можешь себе представить. Мы ждали этого дня как избавления от этого ежедневного безумия.
А потом ко мне в самый разгар ухода за больными пришёл мальчишка. Маленький кудрявый Лукас; ему лет одиннадцать было тогда. Он сказал: «Это вы прославленный лекарь Юммира, господин Эрмигун?»
«Я», – ответил я. – «Только я тебе помочь ничем уже не смогу: самого сжирают заживо, сволочи». Однако Лукас воскликнул, что это он хочет мне помочь, и поднял обе руки вверх. Его ладони были покрыты круглыми дырками, но они были пусты, без «жильцов» и коконов. Они уже заживали. Такого я не видел ни разу! Я обомлел и спросил, как ему это удалось, а он ответил: «Мой брат придумал. Он сказал, что об этом должны знать все, и я решил начать с вас».
И я пошёл в оставленный особняк Эльсингов. Самый крупный и самый помпезный в городе. Сперва я удивился, что он пустует, но при этом не пострадал от мародёрства. Но потом я вспомнил ходившие по городу слухи про графа Эльсинга, его особняк и того, кого он в нём держит. Неудивительно, что к дому никто не приближался. То есть, почти никто: при входе лежало несколько неузнаваемых тел, иссушённых и не до конца целых.
Ну и сам граф восседал на лестнице. Эти его чёрные провалы вокруг глаз на пол-лица, две дырки вместо носа, выступающая под ними кость, основание рогов на лбу… правда, он их тогда уже отпиливал. Он посмотрел на меня и сказал «Добрый вечер», да так тихо, что мне почему-то сразу одна вещь вспомнилась. У меня дочка младшая пением занималась. И у неё были упражнения на то, чтобы голос направить в нос и в лоб, чтобы он резонировал в полостях в черепе. Ну мне сразу и пришло в голову – выходит, у него их нет? Поэтому, наверное, он почти беззвучный? Странная мысль, но потом я слышал, что он может гаркнуть басом, то есть он действительно не пользуется резонаторами черепа, только лишь грудными. Словом, на тот момент я увидел перед собою не чудовище, а прямо-таки иную форму жизни. Я невольно ахнул и спросил, что же он такое. А он ответил мне бодро: «Этого никто не знает. Для одних нечисть. Для других вампир. А зовут меня Демон. Граф Экспиравит «Демон» Эльсинг».
И заулыбался, обнажив свои клыки. Я понял, что раз он шутит, значит, жить будем. В общем, он мне рассказал, что все его шестнадцать лет он жил припеваючи, его кормили людской плотью и кровью. Только вот в последнее время он, не разбираясь, ел плохое мясо. А потом его семья бежала из города, и он с голодухи вылез в основное крыло, где встретил Лукаса. Увидев, что Лукас заражён, он предположил, что мальчишка просто не пробовал нормальной еды и вышел для него на охоту. Тот наотрез отказывался есть подобное мясо, но Экспир убедил его, что это необходимо, если он хочет вылечиться. Они приготовили то, что имели, и буквально в тот же день гады оставили Лукаса.
Но что меня восхитило, так это их единогласное желание использовать это знание для спасения города. И как они верно угадали, что пришли ко мне. Любой другой человек, наверное, никогда бы не вернулся в этот дом. А я отринул угрызения совести и разделил с ними трапезу. Я был нужен Юммиру, а мёртвым было уже всё равно. До сих пор, правда, не знаю, как это работало. Съесть червей как таковых было бы добровольным заражением. Но съесть их вместе с уже поражённой плотью означало каким-то образом отвадить их от тебя.
Я поделился этим знанием с научным сообществом. Способ пошел в народ. Многие предпочли умереть, чем выжить такой ценой. И они же стали кормом для тех, кто не гнушался никакими методами. Мы превратили Юммир в ад, и кое-кто в этом аду возвысился. Освальд, например. Он посчитал, что рождение Экспира было предопределено, чтобы спасти мир от заразы, и его проповеди нашли большой отклик. С одной стороны, я не религиозен, но с другой, конечно, это было удачное совпадение. Просто по случайности открыть такой подход к лечению ни у кого бы не получилось. Особенно в тот короткий срок до обещанного сожжения.
Ну а потом была отдельная история: мы изнутри города доказывали, что Юммир больше не опасен. А с другой стороны оцепления отец Экспира использовал всё влияние Эльсингов для того, чтобы избавить нас судьбы в пламени. Они в итоге всё же не встретились. Граф был убит за день до освобождения города; Экспир до сих пор грешит на Харцев. Ну а я ничего не могу сказать. Только приходит мне на ум, чем Экспир поделился тогда: ему было жаль, что отец так и не пришёл увидеть его. Помню, говорит, только когда он взял меня на руки сразу после того, как я родился. Всё помнит, чёрт, от первых минут. И даже предсказания женщины, которая его выкармливала первые несколько месяцев, наизусть.
И Кристор завершил таким образом свой рассказ, после чего примолк и потряс порошок сребролунки в ступке, чтобы убедиться, что всё равномерно измельчилось.
– Предсказания меня тоже волнуют, – поспешил добавить Валенсо, чтобы старик не углубился в дела и не растерял свою разговорчивость. – Какова вероятность, что мы носимся за Эпонеей именно благодаря одному из них? Мы вообще доживём до обещанного Экспиром дара?
– Не могу судить, – покачал головой Кристор. – Когда после Юммира мы приехали в Ририю, чтобы расстаться с тяжелым прошлым и оказаться подальше от Освальда и его паствы, он выяснил, что его суженая, ещё совсем девочка, тоже зимует в этих краях. Отыскал её и был до глубины души впечатлён. Кажется, он примерил на себя роль заботливой матери. Его очень взволновал тот факт, что ему будет доверена живая душа. Поэтому это может быть никак не связано с пророчествами. Помимо своих излюбленных дел с деньгами, он принялся читать всякие бабские романы и даже руководства для прилежных жён, чтобы узнать из литературы то, чего никогда не видел вживую в своей семье. Ну, в общем, он уже настолько был уверен, что их ждёт светлое будущее, что это известие… Мда. Как сейчас вижу: рыщет он кругами по комнате – разве что не по потолку! – и рычит: «Что значит – любит? В смысле – любит?!»
– Я тогда уже был с вами, – хохотнул Валенсо. – Я прекрасно это помню. Ты ему какую-то проповедь читал, а я дал ему толковый словарь. Там было написано что-то в духе: «Любовь есть взаимное притяжение двух душ, которое возникает из ниоткуда и разгорается, подобно искре в сухом поле, лишая двух людей покоя до тех пор, пока они не будут вместе». Но, по-моему, он до сих пор не усвоил ни твоих, ни моих объяснений.
– Ничего, раз нам не удалось, есть ещё Лукас, – хмыкнул Кристор и пересыпал сребролунку в банку. Он не знал, чем ещё заняться. Ночью он обычно предпочитал спать, но из-за военных советов приучил себя бодрствовать чуть ли не до рассвета. Поразмыслив, он взялся прибирать беспорядок своих склянок на полках. И осведомился:
– А ты-то как его узнал?
– Достаточно прозаично, – изрёк Валенсо. – После того, как я перестал быть охотником Эльсингов, я пытался жениться, пытался открыть своё столярное дело, пытался выращивать апельсины… Короче, всё у меня не ладилось. Денег, как всегда, ни шиша; то мастерская сгорит, то деревья попадают, то жена на ночь не придёт. Одним летом я пал так низко, что ходил коней пасти. И ещё до рассвета видел Экспира – тот на буке придорожном сидел. Как по расписанию. Ну я его один раз и позвал, спросил, что он там делает. А он ответил, что загорает. Я ему сказал: «Ну, ты не дурак ли загорать тогда, когда солнце ещё не встало?», а он мне: «От дурака слышу». Я, конечно, рассвирепел и гаркнул: «Не тебе, мальчишка, на меня выкобениваться!», а он: «Разве не дурак человек с походкой хищника, который сам выбрал стать травоядным?». Я остолбенел, а он добавил: «Может, вы хотите другую работу? Я граф Эльсинг, и мне всегда нужны профессионалы».
Кристор весело покачал головой и закрыл шкафчик с ингредиентами.
– Начитался романов, говорю же.
– Чего он начитался для того, чтобы верить гадалке? На ней же написано, что она только и думает, как бы нас всех поубивать.
– Мне так не кажется.
– Ты просто не имеешь такого опыта. Я подобный взгляд узнаю из тысячи, – мрачно сказал Валенсо. – В нём смирение с судьбой перемешано с «только отвернитесь, и вы узнаете, зачем я здесь».
– Даже если так, она должна знать некоторые нюансы того, что он ищет на этом острове, – пояснил Кристор. – Не так уж много в мире мест, где ещё могут быть ему подобные.
Чародейка спускалась – практически нисходила – в графские покои медленным, можно сказать, соблазнительным шагом. На самом деле, она просто боялась наступить на подол длинной колдовской мантии, которую сшила себе за прошедшие пару дней на кушетке у доктора Эрмигуна. Мантия была тёмно-синяя, как пучина вод, и, подобно ночному небу, на ней были вышиты серебром и золотом большие и маленькие звёздочки. Этот отрез Альберта пустила бы себе на юбку или летний плащик. Но сейчас эта по-своему симпатичная ткань служила стратегически важным целям. Она шла вместе с чёрными мюлями, остроконечной шляпкой и длинной вуалью, тоже посеребрённой внизу. Вуаль отлично скрывала лицо, чтобы не дать первому попавшемуся морскому стражу испортить её конспирацию. С этой же целью она слегка подвела синевой и пурпуром глаза, а также губы. Это смотрелось так по-маговски, что теперь никто не посмел бы сомневаться! Поэтому Рудольфу не было бы нужды переживать за неё. Она отвоюет Змеиный Зуб, отвоюет и отомстит, и при этом не даст ни малейшего повода сомневаться в себе до самого решающего момента.
Ей уже довелось побороться за свою маскировку. Поутру, когда она занималась кормёжкой змей, сопровождавший её морской страж стал странно на неё глядеть. Она делала вид, что не замечала. А про себя подумала: похоже, он всё же узнал её. Поэтому она вне графика решила потревожить кайсаку, «жёлтую бороду». Она сделала вид, что забеспокоилась о состоянии змеи, и решила достать её из террариума. Кайсака в узоре из бурых ромбов смотрелась не слишком внушительно и больше походила на полоза. Поэтому морской страж даже не успел понять, что ему грозит: Валь бросила змею ему в лицо и держала его рот зажатым до тех пор, пока он не испустил дух через несколько минут. Потом ей оставалось лишь звать Кристора на помощь и рассказывать, что глупый человек, похоже, совал руки в террариумы, пока она не видела.
Даже если её догадка была неверна, она не собиралась рисковать. Лучше было заставить замолчать такого как он, навсегда, чем потом плохо спать по ночам.
Но теперь ей предстояло продолжать делать вид, что всё в порядке. В руках она несла свой хрустальный шар, а под мышкой – коробку с картой созвездий и гадальными колодами. Стук каблуков гулко отдавался в полу. Она вышла к арке, обрамлённой панелями с кованой сеткой, и покосилась на портрет графа Ноктиса фон Морлуда. Отец-основатель Брендама глядел воистину осуждающе. Папа смотрел бы так же.
Зато Золотце всегда встречала её улыбкой и приветственным урчанием. Она лежала на шкуре в ногах у графа; а тот впервые на памяти Вальпурги сидел без обуви. Его длиннющие стопы уходили когтями в лисий мех. Пальцы время от времени шевелились, будто он так согревался перед камином. Скрюченная поза и занятие были неизменны: он продолжал что-то считать, читать и сводить, постоянно перебирая книжки, бумажки и дневники. Даже если б у Вальпурги была надежда отыскать у него какие-нибудь важные документы в его отсутствие, она бы, несомненно, потерялась в этом хаосе.
Когда Золотце завыла, он отвлёкся и скосил на неё свои багряные глаза. И пробормотал:
– Надо же, опять двенадцатый час. Да как же оно вечно получается…
– Я могу и подождать, – ответила Валь.
– Нет, я сам назначил время. Садитесь, мисс чародейка.
Она расположилась на том самом своём кресле – мамином, обитом нарядным гобеленом – и покосилась на то, как он сгребает в сторону весь свой бумажный мусор. Золотце продолжала подвывать, и Валь поглядела на неё сердито. Конечно, возмущаться на щенка было сложно, но разве ж ей не стыдно сменить Рудольфа сразу на Экспиравита? Здравый смысл подсказывал, что собачка просто боится крутого подъёма в башню, но надо же было на кого-то мрачно смотреть.
– Вы не только помолодели, но и приоделись, – оценил граф. Это вызвало ещё больше неудовольствия у Валь, и она подтянула мантию на плече, будто хотела закрыться от него посильнее. – Теперь вы будете прятаться за этой занавеской?
Он сосредоточил на ней взгляд, и они десяток секунд глядели друг на друга, не моргая. Валь не сразу поняла, что он этим хочет сказать, а когда поняла, то возмущённо вздёрнула нос. А он рассудил:
– Толковая мысль. Вуаль такой плотности отлично защищает от гипноза.
– Ещё раз посмеете такое со мной сделать, я вобью вам в грудь осиновый кол! – выпалила Валь и отвернулась в свою коробку с картами.
– Да бросьте, вы же не всерьёз думаете, что я пожелал бы немолодой крови? – усмехнулся Экспиравит, а затем его алый взгляд посерьёзнел. И он вымолвил безо всякой насмешки:
– Теперь я больше полагаюсь на своё чутьё. Оно-то и возбудило во мне голод, доказывая, что вы будете мне достойным угощением. И вы в любой момент можете им стать. Так что придержите язык, рассыпая свои угрозы; будь я в ином настроении, я воспринял бы их иначе.
Валь притихла и напрягла плечи. И пробормотала:
– Я не верила, что упыри взаправду существуют. Я думала, они что-то вроде бесов, как наказание за грехи. Что они не могут быть среди других живых существ, как норма вещей. Как правомерные… хищники.
– Нравится мне ваш подход, – граф склонил голову к плечу. Глаза его теперь были такого сочного кровавого цвета, будто он действительно с диеты из листьев сребролунки кардинально перешёл на людей. Паутинистая сетка стала почти прозрачной. – Вы спокойно живёте, зная, что вас ни с того ни с сего может цапнуть змея, которая вас даже есть не будет. Так чем же страннее род тёмных охотников?
– Змеи подчиняются божественному замыслу, а упыри – животным инстинктам.
Экспиравит ничего не ответил, просто вновь уставился на неё. А она – на него. Получалось, действительно, глупо. Она в обоих случаях говорила о низменном зверином начале и боге, что был ответственен за его появление. Поэтому она сама запуталась и уткнулась взором в свои покрытые звёздочками колени. Золотце поймала её взгляд и помахала коротким плюшевым хвостиком.
Руки сами разместили на столике подставку, а поверх – чародейский шар. Валь продолжила миролюбиво:
– Ладно, давайте о другом. Вилиса в ретрограде с этой недели и до самого лета. Это очень важно для отношений, общения, взаимопонимания. Как между людьми, так и, в особенности, с самим собой. Вы должны услышать самого себя изнутри и примириться с собой, а также… – заготовленный заранее текст вёл не туда. Валь нахмурилась и почесала подбородок. А Экспиравит с энтузиазмом поддержал:
– Как раз это я и начал делать. Неудобно получается, что моё «примирение с собой» не способствует «отношению и общению».
«Ну и чего ты добиваешься, пытаясь с ним лаяться?» – прикрикнула на себя Валь. – «Надо ему мягко стлать, прямо как этот Освальд, и делов-то».
– И вы поступаете разумно, – исправилась она. – Понимаете, я всего лишь человек, пускай и чем-то одарённый. Для меня ваша природа дикая и пугающая, но коль уж вы избраны Схолием, то в этом и есть ваша суть – вы хищник над людьми. И, как я недавно выяснила по вашему гороскопу, в глубине души вы благородны и добры.
«Это можно сказать кому угодно, и всегда сработает», – ехидно подумала Валь, когда увидела любопытный блеск его тёмных очей. Завладев его вниманием, она пустилась в будничный рассказ о грядущей неделе и о наступающем рабочем «дне» для нечестивого графа.
– Сегодня настаёт подходящий момент для важных дел. Можно преуспеть там, где проваливается большинство, но для этого нужно нестандартно мыслить и пытаться увидеть проблемы под новым углом. Проторенный путь на сегодня вам не помощник. Возможны приятные сюрпризы – хорошие новости, денежные поступления, подарки. Но при этом отношения с теми, кто вам близок, будут складываться непросто, могут иметь место как обычные колкости, так и скандалы. Число сегодняшнего дня – пять. Лучше не стричься и не проводить никаких процедур, оставив это до завтра. А что касается денег, то они требуют внимания, но это воздастся вам сторицей, – и она довольно продемонстрировала Экспиравиту случайно выбранную звезду на карте. «Как же смешно этим заниматься», – думалось ей. – «Что ни скажи, всё верно для любого дня и любого человека, а пафоса столько, будто это невесть какие ценные сведения. Теперь-то я поняла вашу профессию».
Но, пока она рассказывала, развалившийся на диване граф оживлялся всё более и более. И в конце концов он признал:
– В этот раз я чувствую, что вы попали в самую точку. Поэтому я всё же поделюсь с вами тем, о чём думаю. Может, вы мне подскажете.
Валь навострила уши, а он своим мягким тихим голосом заговорил:
– Конечно, вы не скрываете симпатии к местным жителям, но вы честны и, более того, действительно одарены. Некоторые озвученные вами вещи вы действительно никак не могли знать. И благодаря тому, что вы учились у Софи, я по-настоящему уверен в ваших талантах и в том, что вы не будете действовать во вред. Поэтому мне нужно гадание на очень серьёзную тему. Нестандартный путь, о котором вы говорите, – это возможность получить больше преимущества на побережье, взяв Высоту Ольбрун. Она же цель номер пять в нашей тактической карте. У нас на земле сейчас мало солдат, но, по информации разведки, Высота Ольбрун практически не имеет гарнизона. Я сомневаюсь, ловушка это или нет. Можно ли это спросить у звёзд?