…ла, врастая затылком хрупким в обрядный ситец,
кисти бросив на клеть грудную уставшей птицей…
нет, сначала. пока молчала в бессильном там,
поджимая колени в спазме до живота,
замерев на краю, вцепившись в матрасный бок,
на кровати сидел дракон: я твой царь и бог,
плоть и кровь, возлюби будто ближнего своего.
когти жадно хватали голени, бедра, локти.
мне мерещился мамин облик в дверном проходе,
без лица и с дырой в груди. прикуси язык!
ты полюбишь, оценишь, привыкнешь, поверь, привык…
улыбалась сестра петлей с потолочной балки.
через год я скулила в солнечном лесопарке,
исходя алой солью в лиственный перегной,
выдыхая ребро. не услышал никто, никто.
а пока я молчала тут, под сосновой крышей,
он добыл в свое логово новых живых детишек:
на ночь сказки читает тихо, схватив за горло,
пожирает их страх и боль и лодыжки голые,
затыкает им рты броней с моего плеча.
и они молчат.
«Поэзия не развлечение и даже не форма искусства, но, скорее, наша видовая цель» (И. Бродский).
Мелководная тина, не волосы – сизый дым.
У озер берега осклизлы, бока круты,
От гряды до низины крапива да череда,
Под ногами вода. Ни тропиночки, ни следа
Не видать – заповедная чаща, забытый лес.
Я голодная мавка1 – ни рыба, ни человек.
Я хотела бы петь, но не помню, как это – петь.
Ты идешь вдоль оврага, не прячась, шумлив и весел:
В каждом шаге отвага, в груди удалая смелость, —
Раздвигаешь руками вереск, ломаешь ветки.
Зажимаешь в кармане гребень, смеясь победно.
Только я не русалка, чтоб ряску чесать бессильно.
Я голодная мавка, болотная навь, трясина.
Не ходи, убегай, возвращайся назад, любимый.
От оврага до берега – сорок шагов на спуск:
Пять минут сберегут. Интересно, каков на вкус
Мой неверный возлюбленный – сердце да голова.
Для чего ты явился? Смотри, я совсем мертва!
Лик мой чист и красив, но с изнаночной стороны
Под хребтом – донный ил, перекатные валуны.
Вся любовь моя нынче – сманить, утащить, убить.
Ясен взгляд, обнимающий небом, теплом, заботой.
Мне б нырнуть, утонуть, но не чувствую ног холодных:
Разжимаются челюсти, стелется песня мавья —
Вот и всё. Схороню тебя завтра в прибрежных травах.
Широка, глубока, беспросветна моя протока.
Тянешь гребень согретый, костяшками гладишь локон —
И я вижу свой прежний облик в зрачке напротив.
Прежний облик, живую самость, разбег и силу…
Я кладу под язык полтаблетки азенапина —
Перепутанный мир обновляет свои черты:
Лес – не лес, ил – не ил, я – не мавка, стихи – не ты.
Мы сидим на балконе от «тины» до темноты,
Зашиваем спины.