Глава XVI. Илья
Воспоминания
Илья дождался, пока Валя уснёт, осторожно высвободил руку из Валиных тонких пальчиков (таких нежных и слабых во сне!) и пощупал запястье – так, для ясности. Пуульс был. Илья оглянулся – не видел ли кто–нибудь его манипуляций с пульсом. Валя во сне вздохнула и убрала руку под одеяло, свернувшись уютным клубочком.
– Кого обмануть хочешь? – прошептал Илья и погрозил ей пальцем. – Ну, спи, а я побежал. Дела!
«Надо бы предкам Валюшкиным позвонить, обрадовать…» – подумал Илья. И отправился… искать Марину. Если бы его спросили: зачем? – он не смог бы ответить.
После развода с Мариной (впрочем, Илья не собирался от неё уходить, хотел только «попугать» жену, но Марина не только не испугалась, – вещи ему собрала и проводить вышла! Выставила, одним словом. Как в кино!) – после развода Илья со злости наломал дров. А потом, как говорится, пустился во все тяжкие… Ему нравились многие, но сравнения с Мариной не выдерживал никто. Когда Илья это понял (или просто – устал «сравнивать»), в его жизни появилась Валентина– и он был благодарен за неё судьбе.
Но забыть Марину не мог, как не мог забыть свою вину. Расставшись с женой, он не вспоминал и о дочери. Даже денег не прислал ни разу – ждал, когда Марина попросит. Но она не просила. Гордая! Вот и пусть попробует – без него. Он ничего не имеет против. Хотела учиться – училась, а теперь придётся поработать. Долго она не выдержит, простит.
Марина выдержала и не простила. И тогда Илья использовал «последнее средство» – размен. И выиграл (или проиграл).
Когда из интерната сообщили, что дочери у него больше нет, Илью охватило раскаяние. – Боже, какой идиот! Он же бросил её, не вспоминал, не интересовался даже, как ей живётся, взвалив заботу о дочери на Марину. Может, если бы он не ушёл тогда, Анечка была бы жива… Если бы он не вёл себя так, Марина бы простила, – терзался Илья. Он виноват. Боже, как он перед ней виноват!
Илья хотел сказать Марине об этом и попросить прощения. Он столько хотел сказать – но, к несчастью, застрял в пробке и безнадёжно, чудовищно опоздал! И на кладбище приехал, когда всё уже было кончено. Марина стояла у могилы Ани одна, и показалась Илье такой одинокой, что у него защемило сердце. Бронзовые длинные волосы свободно спускались ниже пояса. Редкие прохожие, миновав Марину, оглядывались: зрелище и впрямь было редким.
Илья подумал, что Марина стоит здесь давно: на волосах густо серебрились снежинки. Это было красиво – бронза и серебро. Очень красиво. Илья вдруг вспомнил, как когда–то Марина танцевала для него античный танец волос: завораживающие медленные движения, словно ожившие рисунки на древних амфорах (Марина придумала танец сама, но Илья об этом не знал). Распущенные в знак траура волосы – тоже обычай. Так в Древней Греции оплакивали умерших (наверное, и сейчас так оплакивают). Но откуда она… У неё же отец – турок.
Когда у них ещё не родилась Анечка, Марина читала запоем, даже обедала с книжкой на коленях, втихомолку читая под столом. Как–то раз Илья провёл эксперимент, заменив стоящую перед женой тарелку с супом хлебницей. Не поднимая глаз от книжки, Марина возила по хлебнице ложкой, пытаясь зачерпнуть суп. Илья смеялся так, что чуть не свалился со стула. – «Ну–ка, дай сюда» – протянул Илья руку за книгой, но Марина не дала. Илья не отставал: «Должен же я знать, что читает моя жена?»
– Гюнтекина, – нехотя ответила Марина. И встретив вопросительный взгляд, пояснила: «Решад Нури Гюнтекин, турецкий писатель, между прочим, классик. Отцепись, будь человеком!»
– Дай, когда закончишь? – попросил Илья, и Марина рассмеялась: «На, читай!». Илья выхватил из её рук книгу и обалдело уставился на затейливый рисунок строк. – «Это на каком же?»
– Это на турецком, – спокойно ответила Марина, отбирая у Ильи книгу. – Гюнтекин интереснее в оригинале (А он и не подозревал, что его жена свободно читает на турецком…)
Илья с усилием вернулся из воспоминаний и обнаружил, что здорово замёрз: ветер пробирал до костей. Как же ей холодно, она ведь давно здесь стоит! Аню уже не вернёшь, и может быть, даже лучше, что так случилось. Разве это жизнь? Анечке уже всё равно. А каково сейчас – Марине?..
Подчиняясь внезапному порыву, Илья подошёл к бывшей жене (разве она – бывшая?) и обхватил её поникшие плечи. Руки заблудились в густых волосах… Забывшись, он прижался к ним губами. «Девочка моя, ты замёрзла совсем, пойдём домой!» – прошептал Илья и вложил в руки Марине букет её любимых чёрных роз на длинных шипастых стеблях. – «Твои любимые…»
Марина подняла на него заплаканные глаза, и Илья обмер – всё такая же красивая! Он забыл, какая она красивая, самая лучшая на свете! Зачем же он о неё ушёл? Или это она ушла?
И тогда Марина, размахнувшись, со всей силы ударила его букетом по лицу. – Илья еле успел зажмуриться, остался бы без глаз! Шип прочертили на его лице красные борозды, по щекам стекала кровь, саднило губы…
– Вот это удар! – оценили стоящие неподалёку рабочие с лопатами в руках. – Вот это получил! Одним ударом всю морду мужику разукрасила… И припечатали ещё: «В следующий раз покупай хризантемы!»
Илья открыл глаза – и встретил её горящий ненавистью взгляд. Такого не прощают. А он–то, дурак… Илья улыбнулся Марине израненными губами и медленно побрёл к воротам… Пройдя до конца длинную аллею, у самых ворот не выдержал – оглянулся. И в последний раз посмотрел на неподвижную фигуру.
Он и сейчас хотел купить ей розы. Но вспомнив тот памятный день, решил обойтись без цветов. Главное сейчас – её найти.
Посторонний
Для начала Илья решил обратиться в ЦАБ (прим.: центральное адресное бюро). Но там ему отказали наотрез: «Сведений о прописке посторонним не даём. Не положено».
– Я не посторонний, я муж, бывший, – признался Илья.
– А не посторонние сюда не ходят, они адрес у родных спрашивают! – упорствовали тётки из справочной. И только когда Илья показал им паспорт со штампом о разводе и новым – о браке, сменили гнев на милость, и в его руках оказалась вожделенная справка с Марининым новым адресом. «Метафиди Медея Харалампиевна» – прочитал Илья. Глупо было предполагать, что она оставит его фамилию.
Илья выскочил из ЦАБа как ошпаренный, так и не поняв, отчего вдруг смягчились вредные тётки. А «тёток» впечатлил временной промежуток между его разводом и новым браком.
– Это надо же, семь лет мужик мучился, не женился. Это ж просто драма! – всплеснула руками начальница, когда за Ильёй захлопнулась дверь. – Прямо бразильский сериал!
– Ага, ага! Помчался как наскипидаренный к бывшей своей, аж с лица спал, – вторили ей сотрудницы. – Ох, чует моё сердце, будет ему от ворот поворот! Картина называется «Не ждали».
– Ну что ты, Машка, такая злая! А может, она его простила? Может, любит до сих пор, ведь десять лет вместе прожили! А он-то одумался наконец, понял, какой алмаз в пыль бросил… Ой, девочки, представляете? Она дверь открывает, а он с цветами! На коленях! Прощенья просит…
– Ну ты, Лида, дура… Татьяны Устиновой начиталась, сказку придумала про любовь! Это в книжках красиво всё кончается, в жизни – так не бывает.
– А вот бывает! Бывает! – ринулась в бой Лида. – А ты не знаешь и молчи! Ты глаза-то его видела ? Он же плакал почти…
– Плакал он, как же! Это мы от них, козлов, плачем, а им что? Отряхнулся и пошёл!
– Ну, если твой – козёл, это ещё не значит, что все такие…
– Это кто козёл? Женька мой козёл? Я тебе покажу – козла… У тебя и такого нет!
– Девочки! Девочки! Остановитесь! Нам только драки не хватало. Вам что, нечего делать? Работайте…
Но разговор не утихал, шептались до вечера то там, то тут: история взбудоражила всех. – «Девчата! А ведь это мы их соединили! Если бы не наша справка, он бы её не нашёл – шутка ли, семь лет не виделись! Вот сейчас, наверное, доехал уже, в дверь звонит…»
Медуза Горгона
Илья звонил уже минут пять, но никто ему не открывал. За дверью было тихо. Зато приоткрылась – соседняя, и оттуда осторожно поинтересовались: «А вы к кому?». Как хорошо, что всегда есть вездесущие соседи! – обрадовался Илья. – «Я к Медее».
– К какой такой Медее? – возвысила голос соседка. – Если вы к Мариночке, так она на лыжах кататься поехала, с рюкзаком. И не лень ей таскать – такой…
– Д-да, – запнулся Илья, – к Марине.
–Ну, так бы и сказал! А то – Медея… Афина Паллада тебе часом не нужна? – подбоченившись, выдала Илье Маринина соседка. А Мариночка как с утра уехала, так до сих пор не вернулась. Давно бы ей пора, темно уже! А Вы ей кем приходитесь?
Илья кубарем скатился по лестнице. Афина Паллада… Соседка грамотная слишком! Афину, конечно, он здесь вряд ли найдёт. А вот с Медузой Горгоной сегодня повидался.
Выйдя из подъезда, Илья примостился на качелях. Он подождёт. Темно уже, пора бы Марине вернуться, кто же по ночам на лыжах катается? Но Марина не вернулась, и Илья, прождав её до утра и промёрзнув до костей, поехал в больницу к Вале.
Глава XVII. Танцы под луной
Бегучие огни
Марина радостно всматривалась в далёкие огни, забыв о холоде и не чувствуя больше усталости. Теперь она дойдёт и сядет в поезд. Вот только – поле перейти… Ноги не держали Марину, и она шлёпнулась. И тут – кррак! – лопнула дужка крепления. Не везёт ей сегодня. Придётся идти пешком. Ничего, она дойдёт. Ей только – поле перейти.
Марина связала лыжи бечёвкой и, взвалив на плечо, пошла пешком. Ноги утопали в снегу, лыжи больно врезались в плечо, а огни оставались всё так же далеки.
– Блуждающие огни, – устало думала Марина. А она-то радовалась… Это вовсе не поле, это замёрзшее болото! – поняла Марина. – Только на болотах бывают такие обманные огни, огни фантомы. Они зовут за собой одиноких путников и заманивают всё дальше… Ей никогда отсюда не выйти.
Она вдруг поняла, что никуда не идёт. Сидит на снегу и по детской привычке размазывает по щекам слёзы сжатым кулаком. «Сидеть нельзя, замерзнешь!» – сказала себе Марина. И вот она уже дома, на плите свистит, закипая, чайник… А может, это свистит ветер в полях?
Марина хотела встать – и не смогла. Ноги больше не желали слушаться, и Марина подумала, что если она умрёт, об этом никто не узнает и никто не будет плакать о ней, не будет её искать. Её никто не найдёт…
Танцы под луной
Дима нашёл Марину, завершая ежевечерний десятикилометровый круг на лыжах – он тоже любил хороший километраж и не давал себе поблажек. Вот и сегодня, вернувшись с работы позже обычного, поехал кататься. В лесу уже стемнело, но на просеке можно было разглядеть лыжню. Дима решил вернуться домой через поле. В свете серебряной луны оно казалось призрачным, ненастоящим, а Дима верил в чудеса. Вдруг ему повезёт – и он увидит эльфов, танцующих под луной!
С наслаждением вдыхая морозный воздух, Дима пёр напрямик через поле, чувствуя, как ноют усталые мышцы: все десять километров он бежал не останавливаясь. Достигнув поля, Дима разрешил себе перейти на шаг. И – нашёл Марину! Вернее, сначала он нашёл лыжи, аккуратно стянутые бечёвкой. Невдалеке от лыж темнел на снегу бугорок. Дима подъехал ближе. – Бабушка! Замёрзла!
Дима положил голову бабушке на грудь и услышал, как бьётся её сердце. – Живая! – с облегчением подумал Дима и, взвалив на плечи неподвижное тело, удивился: «Вот так бабулька – божий одуванчик. Невесомая, точно эльф. А рюкзак у эльфа – мама дорогая… И понёс её леший на ночь глядя на лыжах!
– Сейчас, сейчас, – торопливо шагая через поле, скороговоркой бормотал Дима. – Я вас чаем напою горячим, спиртом разотру – и всё пройдёт! А утром домой отвезу, на мерсе.
Как здорово, что он сегодня поехал, заставил себя, хотя ему страшно не хотелось: он поздно вернулся с работы и зверски устал. Хорошо, что поехал! Ещё бы немного, и она бы замёрзла. А она дышит! Дышит! – радостно повторял про себя Дима.
Заперев ворота на магнитный замок, Дима отнёс свою ношу в дом и бережно опустил на диван. В доме было тепло, в гостиной горел камин. Дима заботливо укрыл бабушку шерстяным ирландским пледом – с головой, чтобы скорее согрелась.
– Дим, кто это? Ты кого притащил? – в гостиную вошла девушка, чем–то неуловимо похожая на хозяина коттеджа.
– Сам не знаю, – признался сестре Дима. – Бабушка… Замёрзла. Сейчас размораживать будем.
Вдвоём они стянули с неподвижной женщины обледеневшую куртку (как же она в такой шла?), размотали тёмный старушечий платок – и ахнули: под мешковатой, мокрой и грязной одеждой оказалась удивительной красоты девушка с бронзовыми длинными волосами (Дима ни у кого не видел таких волос!). Под тёплым пледом щёки незнакомки порозовели. На виске подрагивала тоненькая жилка.
– Вот так бабушка! Колдунья. Медея! – обрёл дар речи Дима.
– Ну что же ты? Буди её поцелуем в уста, а я пойду поставлю чайник, – поддразнила Диму сестрёнка и убежала на кухню.
– Ну, давай, просыпайся, спящая красавица! – сквозь сон услышала Марина. – С неё портреты писать, а она в снегу валяется…
Медея
Кто–то настойчиво тряс Марину за плечо, и она открыла глаза. – «Ух ты! – восхищённо присвистнул кто–то у неё над ухом. – Глаза у нас золотые, как мёд! Ты не гречанка случайно? Только у греков – такие глаза…»
– Не знаю. Может да, может нет, – через силу улыбнулась Марина склонившемуся над ней парню. В его глазах, неотрывно смотрящих в глаза Марины, искрилось веселье. А у него красивые глаза…
– Калос иртатэ! (греч.: с приездом) – схохмил парень и, перейдя на греческий, заговорил взволнованно и быстро. Марина не поняла ни слова.
– Подожди, я не понимаю ничего…
– Не понимаешь? – огорчился незнакомец (сколько ему, интересно? Лет тридцать… или меньше?)
– У тебя странное произношение, – не удержалась согревшаяся под пледом Марина. – И не тарахти! Завёлся как радио. Эдо Афина, – съехидничала Марина (прим.: этими словами начинает радиовещание «Голос Греции»). Она не помнила, как оказалась в этом гостеприимном доме, но ей здесь было хорошо – впервые за последние пятнадцать лет…
– Значит, радио мы слушаем, – заключил довольный Дима. (Чтобы «поймать» афинское радио, недостаточно просто включить радиоприёмник: нужна хорошая антенна. Антенны у Марины не было, она вставляла в разъём приёмника длинную тонкую проволоку с расщеплённым на тонкие усики концом, который выпускала на улицу, защемив оконной рамой. Ещё надо было знать время передачи. Ещё – отыскать на шкале нужную волну. И тогда – в маленькой квартирке на окраине Москвы говорили Афины…
Марина не понимала быструю взволнованную речь диктора (афинские новости читались скороговоркой и так эмоционально, что их можно было слушать даже не зная языка). А после выпуска новостей на радио звучали песни (ради которых, собственно, и убегал на улицу тонкий проводок), от которых у Марины сжималось сердце. Песни были разные, но все они были – о любви. Одни переполняли душу светлой грустью, в других плескалось безудержное веселье, и Марина, чистя на кухне картошку, притопывала в такт ногой. И не представляла себе, как можно жить без этих песен…).
Всё это Дима узнал не спрашивая – по одному вырвавшемуся у Марины слову – «завёлся, как радио». Взбалмошная, сумасшедшая девчонка, – с нежностью думал Дима. – Катается одна, на ночь глядя… Норовистая лошадка! Мужа тебе надо хорошего, чтобы в узде держал.
Дима заметил сломанное лыжное крепление и понял, что случилось. О том, как всё было на самом деле, Марина рассказывать е стала. И не отвечая на его настойчивые вопросы, молчала, завернувшись в плед и прихлёбывая из большой кружки горячий чай – с сахаром, как она мечтала.
– Скажи хоть что–нибудь! – взмолился Дима («Да, с ней, пожалуй, будет непросто»). – Я тебя чуть живую нашёл, почти километр на себе тащил – с лыжами и с рюкзаком! Ты мне все плечи… отлежала! Как у тебя сил хватает такой рюкзак таскать? У тебя там что, кирпичи?
– Один.
– Что – один?
– Кирпич один. Ты не бойся, я не сумасшедшая. А кирпич – это для тренировки, я забыла про него совсем…
– Ну вот! Полтора километра тебя нёс, ещё и с кирпичом, а ты мне даже спасибо не сказала.
– Спасибо. Эфхаристо.
Что это с ней? Лежит на диване в чужом доме, из всей одежды на ней осталась только клетчатая мужская рубашка (единственное, что осталось у Марины сухим), всё остальное неизвестно где, а она пьёт чай и препирается с хозяином дома, которого видит впервые в жизни.
Марина поймала себя на мысли, что ей нравится их дурацкий разговор, нравится этот гостеприимный дом. И чай (в который Дима щедро плеснул коньяку). Хозяин дома ей, кажется, тоже нравится…
«Хозяин» тем временем вытащил из её рюкзака кирпич и, вертя его в руках, с интересом смотрел на Марину. Их глаза встретились. «С кирпичом катается! Она точно – сумасшедшая. И я её, кажется, люблю» – сказал себе Дима.
«Стоп!» – скомандовала себе Марина. Это простое гостеприимство. Так сказать, издержки воспитания. И не надо придумывать то, чего нет. Она не позволит, она дала себе слово – больше никогда и ни с кем! И вообще ей давно пора уйти. Загостилась…
– Ты… как тебя зовут–то? Проводи меня на станцию. Или хоть дорогу покажи. Мне пора уже – домой (а так хотелось остаться…)
– Меня Дима зовут, – сообщил Марине хозяин коттеджа. А сестру – Ника, Никея. Она тебя проводит и дорогу покажет…
– На станцию? – уточнила Марина.
«…На станцию. Ночью. В промокшей насквозь одежде и с кирпичом в рюкзаке. Интересно, сколько ей? Тридцати, наверно, нет. Упрямая какая! И красивая. Даже такая – замёрзшая и измученная до предела. Как здорово, что я её нашёл!! – думал Дима. – Мне просто сказочно повезло! Эльфы не обманули и станцевали под луной…».
Марина нехотя вылезла из–под мохнатого пледа и спустила ноги с дивана. Дима с трудом заставил себя не глазеть: ноги были красивые. В доходившей ей до бёдер длинной мужской рубашке, Марина стояла – на этих невозможно красивых ногах, беспомощно озираясь. Нет, он не мог не смотреть, это было выше его сил!
– А где мои джинсы?
– Джинсы завтра высохнут. Ника их в машинку бросила, стирать. На них грязи вагон. Где ж ты так изгваздалась? (Марина вспомнила речку Яхрому, мокрое и грязное бревно, по которому она ползла сидя верхом – под беспощадный комментарий Игоря Софроновича, – и не ответила). – А свитер выбросила, – мстительно продолжил Дима. – Он дымом пахнет и прожженный в двух местах. Где прожгла–то?
– Это искры от костра, – пояснила Марина. – А в чём же мне ехать?
– Наденешь другой, у Ники много, выберешь. Ну давай уже, иди… Ника! Проводи нашу гостью в ванную.
– Как это – в ванную?
– А ты куда собралась? На станцию? А знаешь, который час? У тебя, наверное, мозги ещё не разморозились, – выдал Марине вежливый Дима.
Глава XVIII. Веселая компания
Ванная комната в этом странном доме превосходила все ожидания. Серо–золотые стены бесконечно повторяли её отражение (зеркальный кафель, догадалась Марина). В круглой джакузи размером с детскую песочницу пенилась вода, пахнущая сосновой смолой и кедровыми орехами. Марина с наслаждением погрузилась в горячую воду и закрыла глаза. Господи, что она делает!
Из ванной Марина вышла в голубом халатике, с кокетливым пояском с забавными кисточками (кисточки Марине нравились). Высушенные феном волосы бронзовой волной стекали по голубому шёлку (заколок в ванной не оказалось).
Ванная комната находилась в подвальном этаже, здесь же размещалась сауна. Она никогда не бывала в сауне (а было бы интересно…). Марина поднялась наверх – и оказалась в пустом тёмном холле. Где же хозяева?
Марина отправилась искать хозяев этого необыкновенного дома (в сравнении с Марининой малогабаритной трёшкой дом, казалось, существовал в четвёртом измерении) – и, поплутав немного, оказалась в маленькой уютной гостиной, словно сошедшей со страниц Диккенса: со старинными креслами на гнутых ножках, картинами в тяжёлых рамах и пузатым, красиво инкрустированным буфетом. В гостиной ярко пылал камин и было тепло.
Камин был настоящий, с настоящими березовыми дровами. На каминной полке стояли миниатюрные копии древнегреческих статуй. У Марины захватило дух – Ника Самофракийская в развевающихся от ветра одеждах… «Победительница в беге», отлитая из бронзы неведомым мастером так, словно она только что остановилась, задыхаясь от стремительного бега – и всё ещё оставаясь в нём… И Маринина любимая Афродита Анадиомена, выполненная из мраморной крошки так искусно, словно из цельного куска паросского древнего мрамора!
В гостиной хлопотала Ника, накрывая на стол. Они что, есть собираются? В одиннадцать вечера?! А было бы неплохо…
– Это Димка привёз. Тяжесть такую пёр! – перехватив взгляд Марины, сказала Ника. – Носится с ними как с писаной торбой, пыль даже вытирать не разрешает! – пожаловалась Ника Марине. – Ну, что ты на них уставилась? Насмотришься ещё, успеешь.
– Как что? Это же Скопас! Пракситель! Фидий! На них можно смотреть вечно…
– Ты знаешь Фидия? – удивлённо воззрилась на Марину девятнадцатилетняя Ника (сам–то откуда знает?)
– Конечно, знаю, я ведь искусствовед, – объяснила марина, и Ника, улыбнувшись, закончила за неё фразу:
– Искусствовед кирпичом в рюкзаке! А кирпич, наверное, из раскопок? Четырнадцатый век?
– Кирпич со стройки, – призналась Марина.
– Ах, со стройки… Ворованный? Теперь понятно, почему у нас самое дорогое в мире жильё.
Нет, всё-таки они с братом два сапога пара…
– Сейчас кофе пить будем, – буднично сообщила Марине Ника, как будто они всегда пили (на ночь глядя) кофе. Втроём. – Ты переоденешься? У нас не принято ужинать в халате, даже если он тебе идёт! – улыбнулась Ника. – Подожди, я сейчас…
– А Дима – это Деметриос? – спросила Марина Нику.
– Демосфен. Только не называй его так, он не любит.
– А он кто?
Он в турфирме работает, в Москве. А жить в Москве не хочет, говорит, здесь воздух лучше. А мы с мамой живём на Проспекте Мира. Они с Димкиной мамой родные сёстры… были. А теперь Димка один остался и живет как бирюк, а я к нему на выходные приезжаю. Здесь здорово!
– А ты чем занимаешься?
– В Инязе учусь. Окончу и пойду к Димке переводчиком, если возьмёт.
– Он переводчиком работает?
– Хозяином. Это его фирма. Ему переводчики нужны, и чтобы несколько языков знали. Он с ними не особо церемонится, сам работает как ненормальный и других заставляет. Зато зарплата на уровне и кататься можно бесплатно – по всему шарику! Димка говорит – «мотаться». А сам дотемна на лыжах бегает… Ненормальный!
– Это кто здесь ненормальный? Огласите весь список, пожалуйста. Я пока вижу только двоих! – присоединился к компании Дима. И уставился на Марину. – В шоколадных джинсах (которые – спасибо Нике! – после стирки в «Боше» приобрели удивительный цвет, здорово сели и теперь красиво облегали фигуру – и Марина с удовольствием в них влезла) и бледно–зелёном пушистом свитере (свитер выбирала Ника) Марина выглядела потрясающе. Она улыбнулась Диме – и у него захватило дух: «Да ты колдунья! Медея!
– Да ладно тебе, – отмахнулась Марина. – Я тридцать пять лет Медея, только не люблю это имя. Просто – Марина.
– Ха-ха-ха! – заливалась Ника. – Оба вы хороши! Два сапога пара! Придётся тебе, Димка, кирпич купить – и будете вместе кататься… при луне! – веселилась Ника.
– Тридцать пять? Ври больше! Да кто тебе поверит, ты в зеркало глянь! – Дима ухватил Марину за руку и поволок к зеркалу.
– Ух ты… Марина, ты с ним так не шути! Он тебя на каминную полку поставит и пыль вытирать не позволит! – Это Ника, вредная всё–таки девчонка.
…Из зеркала на Марину смотрела Медея. Лицо словно высечено из мрамора древним скульптором. Волосы бронзовыми ручьями сбегают по зелёному свитеру. В глазах застыло удивление. Медея смотрела и молчала. И вдруг сказала Марининым голосом: «Что уставился? Насмотришься ещё, успеешь…» (Господи, что она такое говорит!). Ника восторженно взвизгнула. Дима покраснел.
– Это не я, это ты уставилась. Давно не видела? – пришёл в себя Демосфен. – Кофе будешь?
– Давай!
– А тортик будешь? Ника, тащи торт!
– Буду. Я всё буду, – заверила его Марина.
– Всё – нельзя. На ночь вредно наедаться, – сообщил ей Дима.
– А тортик на ночь можно? – уточнила Марина.
– А как же тогда кофе пить? Я, знаешь, люблю кофе с пирожными. Сплю после него как убитый младенец («Про младенца – это он здорово!» – прыснула Марина).
– А я думала, ты после десяти километров как убитый спишь…
За дверью раздался короткий смешок. – Тсс-с! – Марина прижала палец к губам – Нас подслушивают… Ника была немедленно изобличена, а торт немедленно разрезан. Он оказался (как, впрочем, и кофе) удивительно вкусным
– Подожди, подожди… Ты уже второй кусок доедаешь, а я только первый. И как в тебе столько помещается? – пытался остановить Марину гостеприимный Дима. Марина смерила взглядом оставшийся кусочек торта и отправила его в рот.
– Ты сегодня сколько пробежал? Десять километров? А я тридцать пять, так что мне можно.
– Опять тридцать пять? Опять врёшь?! Боже, кого я в дом привёл… принёс. Врёт и врёт!
– А я два торта купила, – сообщила Ника. – Пойду за вторым, а то вы сейчас подерётесь. Обжоры! Куда в вас помещается, да ещё ночью… – веселилась Ника.
– А спортсмены все такие, бегемота со шкурой сожрут и не заметят.
– А ты спортсмен? – А ты?
– Я – нет. Я спортом никогда не занималась, – призналась Марина. – Только музыкой. – И опустив глаза, взяла с блюда третий кусочек торта и, облизнувшись, запустила в него ложечку.
– А ты вообще… откуда взялась? – спросил наконец Дима. Марина назвала станцию, с которой начался их сегодняшний (или уже вчерашний?) маршрут. – Ого! – присвистнул Дима. – Это ж отсюда километров сорок будет! А говоришь, спортом не занималась… Все бы так не занимались! Да ещё с кирпичом.
Пока он удивлялся и восхищался, Марина уплетала торт, запивая его чёрным кофе без сахара (она всегда пила без сахара – отец приучил) и слизывая с пальцев крем. Ника давилась смехом и сверкала зелёными глазами. Когда от второго торта осталась половина, Ника решительно убрала его со стола. – «Остановитесь! Надо на завтра оставить. Больше у нас нет».
– Сколько в ней жестокости! И это моя сестра… Поставит в холодильник, и рука не дрогнет! – пожаловался Марине Демосфен, и вся компания отправилась спать.
Марина успела ещё подумать, как приятно засыпать, напившись крепкого кофе и объевшись тортом! И уснула – мгновенно…