Глава 5. Лёгкой походкой
После завтрака свернули палатки, уложили рюкзаки. Всю обратную дорогу Томка шла рядом с Павлом. Рядом – и всё равно одна. Лёгким стал её рюкзак, в котором не осталось ни одного пирожка, но тяжело было на душе. Павел словно забыл всё, что говорил ей в эту ночь, он словно жалел о сказанном, – с отчаяньем думала Томка. Она о многом думала за эту длинную дорогу. Тяжелым камнем легла на сердце обида. Вот ведь – рядом было счастье, протяни руку и бери его, твоё счастье. Да – не бывает так…
Павел шёл рядом – и был где-то далеко. Того, что между ними когда-то было, уже не будет, – поняла Томка. Она для него одна из многих , одна из группы. А одной-единственной для него она не стала.
Томка остановилась, притворившись, что развязался шнурок, Павел ушёл вперёд и она не стала его догонять. Тащилась в хвосте группы, сдерживая подступающие слёзы. А всем было весело, и где-то впереди басовито хохотал Николай.
– Вот же Колька сволочь! – разозлилась вдруг Томка. Юбилей отпраздновал, салатика накушался до усёру! Томка хрюкнула от смеха. Полночи срал на всю округу, полночи его утешали… Настоящий мужчина. Сломал вот – Томкину жизнь, и не заметил даже…
Но последний удар ждал Томку впереди. Когда группа пришла на станцию, Павла среди них не оказалось. Напрасно Томка искала его глазами – на платформе Павла не было! Не было его и в вагоне, и в соседних вагонах тоже.
Томка бегала по вагонам, пока не услышала: «Ты Пашку ищешь? Так он в другую сторону уехал, в Арсаки, у него там друг живёт. Он сразу уехал, как на станцию пришли.
Томке захотелось умереть. Или провалиться сквозь землю. Но она не умерла и не провалилась, доехала благополучно до дома. Дверь открыла невестка. Взглянула в Томкины погасшие глаза, ахнула, захлопотала…
– Да вы садитесь, к столу садитесь, мама… Счас ужин согрею, ванну налью с сосновым экстрактом, он усталость как рукой снимает…
Томка молчала. Вышел из комнаты сын, спросил миролюбиво: «Как в поход сходили?» – и не получил ответа. Томка молчала, уставясь в стену, и её оставили в покое. Прибежала внучка Рита, встретила остановившийся взгляд бабушкиных – всегда таких добрых глаз, и исчезла. Генка с вопросами больше не лез, смотрел телевизор. Томке стало ещё горше.
Она через силу хлебала борщ, чтобы не обидеть невестку, хлопотавшую вокруг неё: то укропа нарежет-подаст, то сметану поближе подвинет. Томка ела и не чувствовала вкуса. «Хоть бы ушла наконец» – думала Томка. Но Светлана, подперев рукой щёку, пристроилась рядышком и не уходила…
Томка долго лежала без сна, глядя черноту за окном. Такая же непроглядная ночь была на душе у Томки… Скрипнула дверь, и в комнату боком протиснулся сын.
– Мам, не спишь? Не спишь, я же знаю. Мам, ну прости, я тебе наговорил вчера, настроение испортил. Ноя же не бревно какое—нибудь, я же вижу, что ты сама не своя пришла. Ну что случилось—то, мам? Ну, скажи! Я ведь твой сын, я всё пойму, и ругаться с тобой не буду. Никогда не буду, мама!
– Ты всегда меня за походы ругал, как же ты не будешь? – вздохнула Томка. – Ругай, что ж теперь…
– Мам, ну сказал же – не буду, значит, не буду. Рассказывай.
И Томка, путаясь в деталях и стараясь не вдаваться в подробности, начала:
– Был у меня в юности друг, Павлом звали. Я тогда молодая была, незамужняя ещё, а тебя ещё не было…
– А где же я был? – встрял Генка как маленький.
– Не родился ещё, – улыбнулась мать.
– Ааа.
… Долго-долго рассказывала Томка. Сын слушал, обняв её за плечи и не перебивал. А когда Томка с тяжелым вздохом закончила рассказ: «Вот же Колька гад! Обожрался, обосрался – и всю любовь, всю жизнь обосрал нам с Пашкой!» – Генка хлопнул себя по ляжкам и зашёлся безудержным смехом:
– Ох-хо-хо! Да чтоб жизнь обосрать – говна не хватит, это сколько ж надо съесть… Ах-ха-ха! А-аа-ха-ха-ха-аа… Ну ты, мать, скажешь! Вы, ребята, даёте!
– Да говна-то хватило, он же весь день трескал, – возразила любившая поспорить Томка. – Юбилей отмечал. И весь лес потом обосрал, все овраги обгадил, – сочиняла Томка на ходу, – а Пашка его искать пошёл…
Не выдержав, Томка начала звонко вторить сыну, сложившемуся пополам от смеха. Прибежала проснувшаяся Света, смотрела удивлённо. А Генка с Томкой сидели рядышком на кровати, обнявшись и хохоча…
В выходной Томка встала спозаранку (тесто ночью ставила, подошло три раза) и напекла пирогов – кто с чем любил: Генке с мясом, Светланке с яблоками, внучке с маком и с изюмчиком. Заботливо накрыла блюда с пирогами чистым полотенцем и, собрав в узелок по пирожку с каждого блюда, поехала к мужу.
На кладбище трава сверкала росой и заливисто перекликались птицы. Совсем как на речке Берёзовке – некстати вспомнилось Томке. На Толиной могилке лежали две свежие гвоздики. – «Та принесла! – царапнуло Томкино сердце. – Любила она его. Помнит. Цветы приносит…»
А она, Томка, не любила разве? – Томка разлепила губы, хотела сказать Толе, что любила и сейчас ещё любит, но губы не послушались, задрожали, и Томка всхлипнула…
Плакала долго, и слезами словно бы смыло с её души что—то недоброе, наносное, чужое. И ей стало легче. Нашарила в кармане чистый платок, вытерла лицо, расстелила на могилке вышитую нарядную салфетку. Достала бутылку водки, всклянь налила принесённые две рюмки.
Раскладывая на салфетке пироги, тихо говорила мужу: «Ты уж прости, Толя, что не приходила. Вот – пирожков принесла… Тебе пекла, не Пашке! Ну его совсем, Пашку-то. Ничего у нас серьёзного не было, баловство одно. А с тобой… С тобой было, да я не понимала тогда. Дура я была, Толя! А живём мы ничего, хорошо живём. И сына хорошего вырастили, Светланка за ним как за каменной стеной. Спасибо тебе, Толенька, за сына и за всё за всё! Спи, Толя, спокойно, я от тебя теперь – никуда. Ты мне мужем как был, так и остался!»
Тёплым ветерком словно по щеке погладило Томку – ласково так, бережно… Толя! Простил.
С кладбища она возвращалась лёгкой походкой, напевая в такт шагам. Все обиды, все горести ушли и забылись – словно кто-то отпустил Томку, вернув ей саму себя. Быстрые, не знающие усталости ноги несли Томку домой. Там ждала её семья, без которой Томке и жить было незачем. И внучка Рита. И Света с Генкой. А ведь это и есть счастье, когда тебя где-то ждут! – подумала Томка, и искорки вспыхнули в её глазах. – «Иду уж, иду» – счастливо улыбнулась Томка. И обида, колючей льдинкой застрявшая в сердце, под жаркими лучами Томкиных глаз растаяла без следа.