– Не может быть, – ввязалась она в спор. – Я сама несколько раз ходила. Двадцать минимум. Ну, ты за пятнадцать смог бы. А так честное слово – двадцать!

– Нет, я за пять! Точно за пять! Я засекал, – убеждал мальчик.

И она, спохватившись, что спорит с ребёнком и что в сущности все эти минуты ничего не решают, сказала:

– Значит, просто у тебя есть крылья.

– Да нет у меня никаких крыльев, – искренне удивился мальчик. – Откуда они. Вот ещё.

– А дай я потрогаю. Есть или нет.

Он доверчиво шагнул ей на встречу, и она, обняв его правой рукой, погладила по спине.

– Видите, нет.

– Есть. Есть. Просто ты их сейчас спрятал, – засмеялась она.

– Шутите.

– Нет. У всех есть крылья, но не все умеют летать.

– А я?

– Ну, если ты до нового района за пять минут добегаешь – то точно умеешь! – убежденно ответила она.

Он весело засмеялся. Весь засмеялся: и глаза, и веснушки, и курточка…

– А вы в новом районе на Просвещения живете?

– Да.

– А какое у вас Просвещения?

– У меня дом 13.

– Не может быть, – удивился он снова весь: и глазами, и веснушками, и курточкой… – Мой друг тоже в 13!

– А корпус какой?

– Три.

– А у меня – один.

– Жаль, – как-то слегка разочарованно ответил он.

А почему жаль, для неё так и осталось загадкой.

– Ой, друг мой едет! – радостно вскрикнул мальчик, и кинулся через дорогу.

К остановке на противоположной стороне приближался автобус. И на нём ехал неведомый друг с улицы Просвещения, дом 13, корпус 3.

Она смотрела туда, куда рванул её неожиданный собеседник. И видела, как друг, обретя плоть, вышел из автобуса, оказавшись почти в два раза крупнее «её мальчика». Как этот друг шествовал вдоль дороги, а «её мальчик» семенил рядом, глядя на него снизу. И ей вовсе не нравилось, что этот друг смотрит на «её мальчика» сверху, свысока, и что шаг у него такой вальяжный и размашистый, что «её мальчику» приходится семенить, подстраиваться…

Нет, ей не хотелось, чтобы он сейчас обернулся (это была бы просто какая-то мелодрама), но, если бы это произошло, она хотела бы помахать ему рукой. Но тут повернул её 16-й и стал подкатывать к остановке со всей неотвратимостью. А она всё тянула шею, глядя на мальчика. Еще миг… и вот та секунда, когда всё-всё происходит одновременно: автобус перед ней тормозит, она наклоняется, чтобы поднять с земли сумку – и тут, мальчик оборачивается. И она видит всё как бы со стороны, каким-то боковым зрением, и понимает, что не может уже помахать ему рукой.

Пазик

В столовой был чудесный клюквенный морс, из всех, какие только бывают в столовых маленьких провинциальных городков. И есть я начала именно с морса. Хотя, конечно, в самой фразе «есть морс» заключён какой-то речевой каламбур. Но факт остаётся фактом: первым был морс. В качестве напитка «на закуску», конечно же,– кофе.

Но до него дело еще не дошло, а в небе повисла уже та самая серая громада, которая, как правило, всегда становится итогом удивительно душных летних дней, когда человека придавливает к земле вполне осязаемая толща воздуха и хочется из нее безуспешно выбраться, как из сбитого пододеяльника, опутавшего и душащего своей пеленой. И ты барахтаешься, дрыгаешь ногами, пытаясь вырваться, но увы! Так и сегодня. День был предсказуемо предопределен. И, честно говоря, дождя хотелось, будто милости небесной. Чтобы лопнул наконец этот зной, чтобы ушла телесная жажда, распирающая сосуды, чтобы грянуло, гикнуло, застучало и побежало по улицам, лицам, телу – прохлада, свежесть, бодрящая радость.

– Я так и знала. Сейчас ливанет, – это Надежда Геннадиевна сидит напротив и тоже держит стакан с морсом.

– Ничего. До автобуса еще сорок минут. Переждем.

– У меня, собственно, зонт есть. Добежим.

– А у меня плащ полиэтиленовый. Конечно, добежим.

И сизая тьма за окном наконец дрогнула, заходила, хлынула потоками с небес – и предчувствие грозы обрело реальность. Громадные окна столовой наполнили ветром паруса своих штор, и, казалось, всего минута-другая отделяют нас от настоящего плавания, в которое мы непременно должны отправиться, причем первым классом, потому как вместе со столиками, ранним ужином, буфетчицей, сидящей за кассовым аппаратом, стойками с салатами, компотами, котлетами, бифштексами, овощами и фруктами, с поварихой и едоками за соседними столиками. Эх, красота!

Но… но автобус-то ничего не знал о том, что мы не отказались бы поплыть, он выехал на перрон в строго определенное время и одиноко, почти по-сиротски, жался под дождем.

И вот мы на крыльце: Надежда Геннадиевна раскрыла зонт, я разочарованно надеваю свой плащ. Разочарованно оттого, что надеялась, выйдя за порог столовой, ощутить освежающую прохладу, но увы! Загустевший на солнце воздух, обретя желейную тягучесть, продолжал мучить удушливым маревом и никак не собирался улетучиваться. Он с завидным упорством неподвижно стоял на месте, словно бык на ристалище, готовый либо погибнуть, либо убить матадора.

Но делать нечего. Мы, лавирую между лужами, заспешили к автобусу.

– Здравствуйте! – я вскочила на верхнюю ступеньку и стала сдёргивать налипший плащ.

– Здравствуйте, – ответил водитель и добавил, – а всё-таки в этом дожде есть какая-то предопределенность.

– Ну, еще бы, – зашуршала я еще активней.

Сзади щелкнул зонт, закрываемый Надеждой Геннадиевной. Я обернулась к ней и спросила:

– Вы не обидитесь, если я сяду одна рядом с водителем? Уж очень я люблю это место. Сидишь, словно в стеклянном стакане.

– Конечно, садитесь, – это Надежда Геннадиевна.

– Только пристегнитесь, – это уже водитель.

– Хорошо, пристегнусь, – это я.

Но ремень не поддался. Я его дергала туда-сюда, вертелась, даже тайно втягивала до предела живот, но он не хотел застегиваться, поскольку защёлки самым подлым образом не дотягивались друг до друга. «Надо меньше есть», – в голове пронеслась, можно сказать, «суперклассическая» мысль. «Вот уж дудки», – ответил организм, только что испытавший прелесть вкусной еды. Я отложила сумку и плащ, тем самым полностью освободив руки и ноги от вещей и закружилась энергичнее.

Оказалось, что ремень просто заломился вне поля моего зрения, где-то за краем сидения, и, когда я случайно ткнула туда пальцами, расплёлся и лихо заскользил. Я победоносно щелкнула замком и, подняв глаза, наткнулась на веселое лицо водителя, с интересом наблюдавшего за моей вознёй.

– Я уж думал вас спасать придётся, – ещё шире улыбнулся он.

– Ничего. Это же ремень, а не змей-искуситель. Как видите, справилась.

– Ну, и славно.

Я надела громадные наушники и включила музыку. Эти наушники у меня специальные, дорожные. Куплены на случай, если надо ехать час или больше, с тем расчётом, чтобы показать окружающим, что я мол ничего не слышу, я в домике! Со мной не разговаривать! В дороге я люблю молчать и смотреть за окно.

И вот маленький рейсовый пазик «Мышкин – Углич» дрогнул, что-то там задёргалось, заклокотало в его естестве с характерным звуком, и мы поплыли по пустым улочкам, несущим дождевые реки в Волгу.

И, признаться, пазик наш был серьезный, кругленький и рычащий, как майский жук, спешащий по своим неотложным делам. Он двигался как-то особенно осторожно, можно сказать, деликатно. Медленно разрезал вечерний дождь, притормаживая, пропуская вперед несущиеся внедорожники, сторонился лихачей и вежливо останавливался на обочине или остановке, подъезжая передней дверцей к самым ногам, если видел стоящих людей. Этакий майский жук-джентльмен.

Я любовалась дождем, дорогой, тем, как мы прекрасно неспешно едем, будто двести лет назад, тихонько покачиваясь в бричке (кстати, интересно, можно ли так и в самом деле сказать «тихонько покачиваясь в бричке»? Можно ли в самом деле тихонько в ней покачиваться? Или это мне на ум просто пришел красивый описательный оборот?) А еще я любовалась водителем. Сначала его правой рукой. Упругой, с длинными пальцами, какие были под стать самому Рахманинову, и какие бывают только у очень высоких и худых мужчин, а потом уж конечно, я любовалась им всем целиком: тем, как он приветлив с пассажирами, как добродушно раскланивается со знакомыми, улыбается незнакомым, промокшим и продрогшим. Он был прекрасен той самой нездешней красотой, о которой пишут в романах и определяют её метким эпитетом «внутренний свет». Он был словно полон этим самым тихим и лучезарным состоянием, которое делает человека почти святым. На ум пришла история о Фёдоре Томском. Вот! Точно! Образ найден. Это он – Александр Первый – Фёдор Томский – водитель заштатного пазика. Всё в этой жизни повторяется. Всё приходит на круги своя. Всё освещает нам путь.