Ирисы пахли небом. Сунув нос в куст ирисов и зажмурившись, Эль засомневалась: с чего бы ей знать, как пахнет небо? Но запах был настолько упоительным, что все крамольные мысли выветрились.

Она уже почти освоилась в этом саду, куда попала несколько лет назад. Поначалу было сложно: крапива норовила ужалить, астронидус – уколоть, а комары укусить. Не отвечая флоре и фауне взаимностью, Эль терпеливо привыкала к саду и интуитивно приучала его к себе. Первыми откликнулись бабочки – они стали садиться на ее нос вполне миролюбиво – с любопытством изучая веснушки. Однажды Эль обнаружила в кармане какое-то семечко – вот она, память о прошлом доме! – и посадила его в землю. Когда выращенный из семечка куст ирисов зацвел, обитатели сада почтительно приветствовали его: лилии склонили к нему голову с почтением, ландыши зазвенели торжественно, и даже крапива из своего угла прошелестела что-то уважительное. Именно с этим ирисом в ее жизнь вошли цвета.

Эль наслаждалась ирисами и вздрогнула от неожиданности, услышав: «Ты свою животинку полила? А то засохнет твой бобик». Бобиком в лице ириса Эль очень дорожила, а потому сразу ринулась за лейкой, в очередной раз удивившись – почему она вечно забывает полить любимый куст. В то время как Мииль, воспринимающий зеленых обитателей сада без лишнего романтизма, всегда вовремя поливает кусты и пропалывает клумбы… Радостного факта, что ирисы пахнут небом, он, естественно, не разделил, ибо для него цветы не обладали ароматом, они были именно цветами.

Мииль жил в саду с самого детства. Его дом, полный книг и папок с бумагами, собранных еще его мамой Алисой был закрыт деревьями со всех сторон и тоже казался огромным раскидистым кустом. Мииль был частью этого сада. Разговаривать с кустом жасмина для него было также естественно, как поздороваться с невесть откуда взявшейся в саду девушкой. Сад тянулся на десятки гектаров, и появление Эль не удивило его. Он увидел ее вдалеке; на первый беглый взгляд она показалась ему удивительным созданием наподобие эльфов и сильфов, живущих в саду.

Лишь когда она подошла ближе, он понял – это человек и только странная многоярусная юбка то ли синего, то ли зеленого цвета наводила на мысль о ее чужеродном происхождении. И странная обувь на высоких каблуках, которые постоянно застревали в земле.

Действительно, Эль привыкла ходить по асфальту. И семечко, из которого вырос замечательный ирис, упало с куста, растущего в офисе, где работала Эль.

Первое время, поселившись в доме Мииля, Эль по привычке искала пульт, заметив, что огонь в камине ослаб. Заходя в дом вечером, она шарила рукой по стене в поисках выключателя, вместо того, чтобы снять покрывало с лунарии, стоящей на подоконнике. Она долго не могла привыкнуть, что утром лунарию надо накрыть тряпочкой и тогда вечером, оказавшись на свободе, она раскроет лепестки навстречу луне и будет освещать комнату. Мииль стоически перенес, когда две лунарии, стоящие на окне в комнате Эль, засохли от солнечного света.

Эль не видела садовых гномов и регулярно наступала им на лапы. А заслышав их жалобный писк, оглядывалась по сторонам в поисках птички.

Мииль воспринимал мир иначе. Пульты и выключатели были для него бессмысленными предметами роскоши и привязанность Эль к ним, лишенная практического смысла, его удивляла. Ее неспособность видеть гномов и эльфов вызывала у него недоумение – как может такое милое создание быть столь неразвитым? Тем не менее, Эль не представлялась ему чуждым существом. Он ощущал смутное родство с нею и верил, что они из одного мира. И не верил в счастье, что она оказалась в его саду.

Сначала Мииль всем сердцем желал, чтобы она обрела возможность воспринимать мир во всей его красоте, но через некоторое время он задался вопросом: а надо ли это Эль? Пролегает ли ее жизненный путь через этот мир или же ей суждено пройти мимо? Сделать выбор должна была Эль.

Эль не очень представляла, как она попала в сад. Сейчас, спустя время, она уже могла облечь в слова свои воспоминания. Но когда она впервые попала сюда, ей было страшно, потому что в ее мире не было слов, чтобы назвать увиденное. Вряд ли кто из людей заинтересовался бы ее переживаниями. Горожане не представляли того, что обрела Эль в саду, и потому им бы в голову не пришло расспрашивать ее. А немногочисленные соседи Мииля, воспринимающие цветной мир как единственно верный, не представляли, что Эль обычно видела мир черно-белым, как положено горожанке. Но еще ее отличало то, что ее мир был наполнен ароматами. Если бы вездесущие сильфы (не стесненные стереотипами в отличие от людей) поинтересовались у Эль, что же произошло в тот день, то в ответ они бы услышали примерно следующую историю. Поливая ирис в офисе на окне, Эль заметила, что он какой-то необычный – вместо обычного серого оттенка (как сказала бы она сейчас), Эль разглядела в нем синие прожилки. На фоне видимого в окне города – серых стен, мокрого асфальта и тяжелых грозовых туч – ирис выглядел неправильно, и она решила открыть окно, чтобы убедиться, что это не блик стекла отражается у нее в глазах. Пока она рассматривала странные прожилки, началась гроза, и молнии стали разрезать небо на части. Вздрогнув от раската грома, Эль оторвала глаза от лепестков и обнаружила, что перед носом у нее висит шар. Шар освещал комнату и тихо шипел. В белом свете шара она увидела, что лепестки ириса светло-голубые и хотела выключить свет в комнате, чтобы получше разглядеть и шар, и ирис. Как только она дотронулась до выключателя, шар с треском ударился о него, и Эль куда-то провалилась – так внезапно она проваливалась в сон, когда засиживалась допоздна над работой.

Очнулась она в саду, лежащей на траве. Трава была, как и положено, серой, и это немного успокоило Эль… Испуга не было, ярко светило солнце – и Эль на миг показалось, что оно не просто белое, а имеет кремовый оттенок. И через несколько шагов, с трудом поднимая увязшие каблуками в земле ноги, она заметила вдалеке молодого человека. Мииля, решавшего вопрос, кого же он обнаружил в саду: сильфа или эльфа.

…Когда она стала чаще общаться с Миилем, то стала замечать, что в его присутствии трава и листья приобретают оттенки. Оттенки поначалу исчезали быстро и, чтобы удержать цвет, приходилось напрягать до слез глаза. Потом Эль заметила, что если держать Мииля за руку, то цвета не пропадают, а даже становятся ярче. Мииль воспринимал ее удивленные возгласы и вопросы о том, что это такое творится с глазами, как закономерный процесс развития, и радовался ее успехам, и отвечал на вопросы, и часами гулял с ней по саду, показывая удивительные цвета и цветы. Она изучала новые для нее слова – ведь в ее лексиконе доселе не было обозначений цветов. Когда она научилась видеть лепестки цветными, и при этом не капать слезами на них – то есть смогла не напрягать глаза – это стало и его победой тоже. Но с каждой ее победой он чувствовал себя все более уставшим – словно энергия из него уходила и именно за счет этой энергии Эль видела цвета. Для него в присутствии Эль оттенки теряли яркость. В шутку он называл себя аккумулятором, который давал Эль возможность видеть мир цветным. Эль понимала, что в этой шутке почти сто процентов правды, и дилемма – видеть мир цветным и изматывать Мииля или же удовлетвориться серостью – ранила ее как ядовитые шипы астронидуса. Мииль убеждал ее, что можно научиться видеть и без него, что настоящее умение должно быть безусловным и принадлежать только ей, то есть проявляться независимо от его присутствия. Однако, слыша это, Эль впадала в панику. Страх потерять и цвета, и Мииля сковывал ее и заставлял еще крепче держаться за его за руку, навязывая тем самым свою волю и ограничивая его свободу своим присутствием. И аккумулятор садился еще быстрее.

Мииль говорил ей, что она должна сделать свой выбор. Она раздражалась. Он уставал все сильнее. И через некоторое время Эль стала больше времени проводить в одиночестве.

Она облюбовала поляну на некотором удалении от дома. Первое время она лишь отдыхала на поляне, но потом обнаружила, что спать там гораздо приятнее и перенесла туда лунарию. По периметру поляны она посадила кусты полинерика, и каждый день напоминала им, что расти надо строго вверх. Как и полагалось, при должном внимании полинерик рос именно туда, куда его направляли командами; и в этом не было ничего удивительно, как не было ничего удивительного в том, что в асфальтовом мире Эль собаки умели выполнять команды. Учить собаку было для Эль несколько проще, чем дрессировать полинерика. Сам факт дрессировки растения казался ей детской игрой, но полинерик оказался послушным, и из его веток ей удалось создать шалаш. Детская игра принесла реальные результаты: в этом шалаше Эль проводила целые дни за редактированием текстов (которые было легко отправлять в офис по почте, не покидая сада) или в компании книг. Сначала Мииль не давал ей «литературу на вынос», как это называлось в ее прежнем, асфальтовом (как она его окрестила) мире, но со временем смирился. Как-то раз ей попалась рукопись, написанная странными рыжими чернилами, в которой речь шла о том, что демиург создал идеальный мир и счастливых существ в нем. Существа воспевали свой мир, обожали его и со временем стали бояться его потерять. Они стали ревностно охранять мир от чужаков, они стали прятать его от них, и мир сжался до маленького мирка. Существа любили его и носили на руках; они даже соорудили специальный водо- и воздухонепроницаемый чехол для него. И однажды один из них, почувствовав порыв ветра, постарался покрепче держать мир, сжал его слишком сильно – и ослабевший мир раскололся на две половинки: в одной остались прекрасные цвета, а в другой – волшебные ароматы и черно-белые цвета. Половинки выпали из чехла… На этом рукопись прерывалась – следующего листа не было.

Эль было страшно от того, что ее попытки удержать цветной мир Мииля напоминали потуги этих существ уберечь свой мир. Поучительная легенда наводила на нехорошие мысли и побуждала вцепляться в Мииля все сильнее.

* * *

…«Ты свою животинку полила? А то засохнет твой бобик». Полив ирис на прощание, Эль подхватила рюкзак и побежала на автобус. Недалеко от местности, где располагался сад, до города ходил автобус. Эль узнала это через неделю после того, как попала в сад, пришла в себя и выяснила, где она оказалась. Она бывала в городе редко, чувствуя, что мир Мииля в большей мере ее, чем тот, асфальтовый. Изредка ей казалось, что она старается стать своей в этом мире ради Мииля, а не ради себя. Страх потерять его затмевал ее собственные ощущения, но со временем она поняла, что за всеми страхами родилось искреннее желание вжиться в цветной мир. Не обладая знаниями, но обладая любопытством, она все время задавала Миилю вопросы. Учитывая опыт, привнесенный из асфальтового мира, все его советы она выполняла по-своему, и результаты были не те, каких ожидал Мииль. Она с энтузиазмом взялась за изучение мира, раскладывая по виртуальным полочкам новые знания, выстраивая и проверяя гипотезы, мучительно идентифицируя и именуя все обнаруженные элементы. Ее теоретизирование было противоположно способу познания мира, свойственному Миилю. Мииль продвигался на жизненном пути через ряды экспериментов, и для него практика служила причиной, заставляющей обратиться к теории. Оставаясь без него, она теряла ориентиры и начинала чувствовать себя в саду чужой. Новый мир был для нее неотделим от Мииля, и желание быть с ним рядом смешалось в ней со страхом потери нового мира.