Модель XXX

– Давайте, – отвечает она и идёт следом за мной.

Я впотьмах ковыряюсь ключом в замочной скважине двери кабинета. Открываю, включаю свет, захожу и зачем-то сажусь за компьютер. Видимо, по привычке. Она стоит рядом, сложив руки на животе, не знает, что делать. Я тоже не знаю.

– Рано похолодало в этом году! – говорю я.

– Да-а-а-а… – протягивает она, глядя по сторонам. Она ждёт.

Я встаю, иду куда-то мимо неё, вдруг оборачиваюсь, резко беру её за руки, всё ещё сложенные на животе, притягиваю к себе и мы целуемся. Пока мы целуемся, я снимаю с неё одежду.

Потом мы занимаемся этим делом на столе. Он ходит ходуном, ужасно скрипит, бумаги сыплются на пол, на компе запускается реклама какого-то фильма.

Я прислушиваюсь – не смеётся ли она. Нет, к счастью у неё хватает ума этого не делать. Нет ничего более ужасного во время секса, чем смех.

Мы заканчиваем. Я натягиваю и застёгиваю штаны. Это всегда немного глупый момент после такого вот офисного секса – одевание. Я смущаюсь.

А она нет. Она прямо смотрит мне в глаза.

– У тебя сейчас такой безобразно-радостный вид, – вдруг говорит она. Шлёт мне воздушный поцелуй и уходит. Я понимаю, что она расстроена.

***

У меня есть привычка. Очень плохая. Когда выпью много, начинаю писать девушкам смс. Всем подряд, которые есть у меня в списке контактов. Причём всегда одно и тоже. Поэтому у меня не бывает хороших отношений с девушками. Они вскоре после знакомства перестают со мной общаться.

Происходит это так. Я сижу и выпиваю. Перед тем, как начать, я твёрдо решаю – писать никому не буду, чтобы не позориться.

Но вот в какой-то момент я без тени сомнений беру телефон и сразу нескольким девушкам (бывает по-разному, от двух-трёх до пары десятков) пишу смс:

– Привет. Как дела?

Спустя некоторое время кто-то из них отвечает, либо по наивности, либо потому что ещё мало меня знает.

– Приезжай в гости! – пишу тогда я.

Тут, как правило, всем всё становится понятно, я получаю отказ, и беседа прерывается. Но бывает, что кто-нибудь, чисто из любопытства всё-таки спросит:

– Зачем?

И тут я пишу то, что, как сам прекрасно знаю, писать ни в коем случае нельзя:

– Как зачем? Будем трахаться.

На этом всё. Но я не успокаиваюсь. Потому что начинаю недоумевать: а что такого? Я же правду сказал! В чём дело? Обязательно надо лицемерить? И в гневе продолжаю писать:

– Давай! Быстро приезжай! Я тебя оттрахаю! Вот увидишь, как я тебя оттрахаю! Это будет супержёстко!

Самое удивительное, что иногда (очень редко) кто-то приезжает. Меня это настолько поражает, что я не знаю, как себя тогда вести. И напиваюсь окончательно. А когда доходит до дела, то у меня ничего уже не получается, потому что я не то что сексом заниматься, говорить уже не могу.

– Ну? – помню, спросила меня одна девушка. – А как же твои угрозы?

Я пробормотал что-то уклончивое, поднёс стакан ко рту и промахнулся. Она вызвала такси и уехала.

***

Когда выпиваешь в день по восемь-десять бутылок пива, вырабатывается условный рефлекс. Я очень ловко снимаю зажигалкой крышку и отпиваю, не думая о том, что делаю. Это происходит автоматически. Даже расстояние от горлышка до моего рта я определяю бессознательно.

Из-за этого случаются недоразумения. Сегодня, например, не было моего любимого («Жигули» – дешево и сердито) в бутылках, но было в банках. Что же, я не люблю в банках. Во-первых, мне кажется, что у баночного пива появляется привкус жести. Во-вторых, если в банке дохлая мышь, то про неё не узнаешь, пока она не ткнётся носом тебе в язык.

Тем не менее, делать нечего и я взял в банках. Вышел из магазинчика, встал за мусорным баком, сорвал язычок и приложился. Вот тут-то меня мои рефлексы и подвели. Дело в том, что банка короче бутылки, и я не донёс её до рта ровно на длину горлышка. Пиво полилось мне на грудь и штаны.

– Твою мать! – закричал я, отпрыгивая. Но было поздно. Я опять выглядел так, как будто обоссался, но очень замысловато. Хуже всего то, что я был в голубых джинсах.

Я помчался в институт, к счастью, двор пустовал. Я взлетел к себе.

– Ой, – сказала Анечка. – Иван Алексеевич, вы опять?

– Что значит опять?! – закричал я. – Ты на что намекаешь? Я пивом облился! Промахнулся мимо рта.

Она не поверила. Я не стал спорить. Сел в кабинете и стал ждать, когда тепло моего тела высушит одежду.

***

В институте у меня есть хорошая знакомая, заведующая кафедрой культурологии. Мы с ней часто разговариваем. Точнее, она со мной разговаривает, а я быстро теряю нить и думаю о чём-то своём, только повторяя время от времени:

– Ааа, да, ммм…

Она из тех, кто любит много и долго говорить бессмысленные вещи.

Так вот, как-то я захожу в кабинет, а там она, рыдает.

– Что случилось? – спрашиваю.

– Я больше не могу! Студенты такие тупые!

– Да ну, – говорю я, – я их знаю, вроде нормальные.

– Нет-нет, они совсем не понимают Аристотеля!

А Аристотеля она любила страстно и грезила о нём наяву.

– Слушай, а может просто не надо им про Аристотеля?

– Ты что! – подскочила она. – Как можно жить и не знать Аристотеля? В чём смысл тогда?

***

Самое тяжкое – проводить занятия с похмелья утром. Если накануне засиделся на работе допоздна, беседовал с коллегами, и может быть даже оказался в баре или ночном клубе, то с утра невыносимо трудно.

У меня есть принципы. Например, я всегда прихожу на работу к девяти утра. Как бы плохо мне не было.

Сегодня у меня лекция и семинар. С утра я не побрился, лицо у меня помятое. Я стою перед ними у доски и с тоской смотрю в окно. Внутри такое ощущение, как будто я падаю в пропасть. На сердце тяжесть.

Я начинаю рассказывать что-то из этики. Я уже столько раз это рассказывал, что мой организм против. Мне становится дурно, не только из-за похмелья, но и потому что я вынужден из года в год повторять одно и то же. Вроде бы я говорю разными словами, стараюсь приводить разные примеры, но суть одна и та же. Хотя бывает и хуже. Один мой знакомый читает лекции по логике. Там есть масса обязательных элементов, которые нужно повторять каждый раз практически точь в точь. Например, про таблицы истинности.

– О, эти таблицы истинности! – кричит он, потрясая руками. – Это же гребанный ад! Как можно рассказывать эту херню на полном серьёзе? Зачем они нужны?

Правда, знаю я и другого преподавателя, который много лет говорит одно и то же почти слово в слово, и ничего, не грустит. Я ему завидую даже. Это человек, который умеет делать своё дело. А я нет. У меня от этики уже сводит челюсти и обильно выделяется слюна. Мой рот не хочет говорить про добро и зло, он против.

Поэтому иногда я прихожу на лекции и просто начинаю говорить, что Бог на душу положит. Я встаю перед студентами, открываю рот и рассказываю то, что рассказывается. За секунду до этого я не знаю, что расскажу, не знаю и в процессе. Я просто говорю. И иногда получается не плохо.

Но не сегодня. В середине пары я слышу шепот студента с задней парты:

– Ребят, кто нажрался вчера? Перегаром прёт, глаза режет.

Я смущаюсь, сбиваюсь и теряю нить. По моему красному лицу всем всё становится ясно.

***

– О, Иван, о! Как ты вовремя!

Это заведующая кафедрой культурологии. Я вообще не собирался к ней заходить, просто мимо шёл.

– Я хотела с тобой поговорить.

И она начинает со мной говорить. Она высокая, худая, с большими печальными глазами, которые не сводит с меня на протяжении всего разговора. А говорит она долго, пока не лопнет моё терпение.

Я перестаю понимать, о чём она говорит примерно через минуту. Ясно, однако, что она рассказывает о своей жизни, работе, о родителях и молодом человеке. Делает она это обстоятельно, с кучей деталей и вставных новелл. Слушать её невыносимо тяжело, такое ощущение, что она насилует меня каким-то особенно жестоким способом. Мне становиться дурно, повышается давление, члены охватывает слабость.

– Ммм, да, ааа, интересно, – механически повторяю я. А сам думаю: «Заткнись, заткнись же наконец, прекрати нести этот бред, закрой свой рот!»

Она готова говорить вечно. В какой-то момент я понимаю, что просто убью её сейчас, просто вот возьму стул и ударю по голове. Поэтому я резко прерываю её и говорю:

– Извини, мне бежать надо!

– Иван, подожди, я почти закончила.

– Нет-нет, в другой раз, меня ждут, я и так уже задержался.

– Но ты самое интересное не узнал, к чему я всё это вела!

– Да куда же ещё интереснее, быть не может! В следующий раз дослушаю с удовольствием!

Тут она странно так посмотрела и сделала шаг ко мне. Я попятился. Он ускорилась. Я перешагнул порог. Она протянула руку и схватила меня за правую грудь, прямо ногтями впилась сквозь рубашку.

– О, Иван, ты такой спортивный!

– Ой, да? Хи-хи-хи, спасибо… – я вырвался из её цепкой хватки и побежал по лестнице вниз.

– У тебя отличный зад! – закричала она, перегибаясь через перила.

– Ой, Господи, помилуй, – прошептал я, вырываясь в свой кабинет и держась за растерзанную грудь.

– Что с вами, Иван Алексеевич? – спросила Анечка.

– Ничего, ничего… Слушай, у меня к тебе просьба… Если заведующая кафедрой культурологии будет заходить, меня спрашивать, скажи, что меня нет и не будет.

***

Бывает в жизни череда удач. Как-то я вышел покурить во двор. А там Катя, секретарша ректора.

– Привет, – говорю. – Какие планы на вечер?

– Никаких, – сразу, не думая, ответила она.

– Посидим в баре?

– Давай, – и улыбнулась мне.

Тут я увидел, что неподалёку Маша стоит в своём неизменном пальто, руки-ноги скрестила, выдувает дым в свод арки. Вся такая смуглая, в очках. Очень на Марию Петровну она похожа, только как бы уменьшенная её копия.

– А дай номер твой, чтобы ближе к делу я набрал тебе.

В этом не было никакой необходимости, но я хотел, чтобы Маша увидела, как я записываю номер Кати.

Она дала, я записал, и мы разошлись.

Катя очень красивая. Восточного типа, с выпуклой фигурой, страстная. Она из тех, на кого хочется немедленно наброситься и изнасиловать. Но на её лице как будто поставлена печать порока. Не ясно в чём дело, но в очертаниях губ, выражении глаз, голосе читается какая-то странная одержимость. Не что чтобы она плохая, не в этом дело. Просто видно, что она запятнана.

Вернувшись в кабинет, я немедленно выпил водки (деньги на хорошие напитки у меня кончились и я был должен уже всем в институте), и написал Кате смс такого содержания: «Катя, кстати, а тебе вечером никуда спешить не надо?»

Расчёт был простой: я хотел удостовериться, что она поедет ко мне в гости после кафе. Я хотел знать это наверняка, иначе бы я отменил кафе. Потому что денег не было, и надо опять занимать. Тут, конечно, любая приличная девушка (или считающая себя таковой), всё бы поняла и ответила, что да, у неё потом какие-то дела. Но Катя, как я и ожидал, написала: «Я никуда не спешу!»

– Ес! – закричал я и побежал к Ивану Ильичу. Я ему уже был должен прилично, но он единственный человек, который может дать повторно. Потому что друг.

Похихикав с сомнением, он ссудил мне несколько тысяч.

***

– Иван, – сказал мне Егор Мотельевич, пока мы курили во дворе, – надо понимать, есть девушки для любви, а есть для секса. Это совершенно разные категории. Вторым ты должен платить, даже если они не шлюхи из публичного дома.

– Я не согласен! Почему я должен платить, а не они мне?!

Егор Мотельевич крякнул от удивления.

– Слушай, с таким подходом тебе вообще никто не даст. Только самые отчаявшиеся.

– Но мне просто кажется, что всё должно происходить по взаимности! Никто никому не платит…

– Считай, что это закон природы. Ты же не пытаешься победить гравитацию?

– Ну да…

– Ну вот и здесь то же самое… Ты уж мне поверь, я на этом деле собаку съел. Любая девушка хочет аванс, пускай даже символический.

Надо отдать должное Егору Мотельевичу, ему нравятся все женщины. Они все для него в равной степени прекрасны.

***

Я пришёл в бар пораньше и заказал бутылку хорошего красного. Катя должна была подойти через минут тридцать-сорок. Уже знакомая мне милая официантка налила треть бокала, предлагая попробовать. Я с важным видом отхлебнул, кивнул и говорю:

– Да, неплохо! Вполне!

Она снисходительно улыбнулась и оставила меня наедине с вином. А может, она улыбалась без снисхождения и просто виновата моя мнительность – в последнее время мне всё время кажется, что на меня косо смотрят, за спиной неуважительно говорят и смеются надо мной. Это от пьянства. Я понимаю, нервы на пределе, психика расшатана. Но от понимания не легче – даже если параноик поймёт, что у него паранойя, она не пройдёт только потому, что он её осознал.

Жан Жак Руссо в своей «Исповеди» в одном месте сообщает о том, что вообще он любит хорошее вино. Но как ему его достать? Купить? Ну уж нет. Ведь, говорит он, чего стоит торговцу вином добавить туда яд и отравить его?

То есть, Руссо полагал нормальным, что его хотят отравить случайные люди. Это и есть паранойя.

Короче, только девушка отошла, думая обо мне как я подозревал что-то вроде: «Нищеброд какой-то, а изображает из себя…», я принялся за вино всерьёз. Я быстро долил бокал до верха и выпил. Потом ещё один. К тому моменту, когда официантка вернулась, чтобы наполнить мой бокал, бутылка была уже пуста.

Она взяла её в руки, с удивлением обнаружила, что там ничего нет, справилась с удивлением и сказала:

– Понравилось вино?

– Как видите! – с видом знатока ответил я. – Можно ещё бутылку такого же, и какого-нибудь хорошего белого?

Когда пришла Катя, я уже выпил наполовину вторую красного.

– Привет! – я вскочил и как галантный джентльмен помог ей сесть. – Я тут без тебя решил немного распробовать вино, очень неплохое.

Катя была сильно накрашена, и в коротком, очень-очень коротком золотом платье, целиком открывавшем прекрасные длинные ноги. Это показалось мне странным, ведь сегодня в институте я видел её в джинсах и свитере. Съездить домой она едва ли успела бы, значит, платье она хранила на работе. На всякий случай?

В общем, выглядела она великолепно. Я люблю красивых, сильно накрашенных развратных женщин. Они будоражат мою душу, они будят во мне животные инстинкты, и дают уверенность в предстоящей ночи.

Потому что с приличной девушкой всё как? Если ты не настроен серьёзно, то вообще не понятно, что с ней делать. Говорить не о чем, чего ждать не ясно, и приходится выдавливать из себя беседу и изображать не пойми что.

А если ты хочешь просто непросто чего-то неприличного, и не намерен пока влюбляться, страдать и строить планы на совместную жизнь, то такие как Катя – это то, что надо. Хотя, было у меня и так, что я пару раз ухитрялся влюбиться в таких вот легкомысленных женщин. И должен признать, что при близком знакомстве они оказывались очень интересными и глубокими людьми.

Мы расположились с Катей на одной стороне стола, вместе на диване. Она сидела вполоборота ко мне, положив ногу на ногу, и мой взгляд всё время против воли скользил по этим её ногам.

Я не помню содержание наших бесед. Только такое вот её сообщение я запомнил:

– Я бы очень хотела стать богатой, но только работать не хочу.

А я соглашался:

– Это да, кто ж богатеет на работе!

Выяснилось, что она тоже не дура выпить, и вино полилось в нас рекой. В какой-то момент я понял, что не расплачусь, и вышел под предлогом покурить.

Как же приятно оказаться на вечерней морозной улице после бара! Город, позолоченный фонарями, слегка искрится от снега и кажется волшебным, пышные снежинки плавно летят, словно феи, и думаешь, что если сейчас загадать желание, то оно непременно сбудется.

Я загадал: чтобы Катя согласилась поехать ко мне домой. Хотя я и так был практически уверен, что поедет.

Итак, я закурил, и набрал Ивану Ильичу.

– Слышь, ты ещё в институте? – спросил я.

– Да, а что? – с подозрением спросил он.

– Я в нашем баре с Катей. Только у меня денег, которые ты мне одолжил, не хватит. Приходи, а то беда.

– Ладно, ждите, – холодно произнёс он и отключился.

Я вернулся в бар весёлый.

– Катя, к нам сейчас ненадолго присоединится наш коллега Иван Ильич. Ты не против?

Она была не против, хотя и стала немного нервничать. Ей было не ясно, что будет происходить дальше, Иван Ильич явно не входил в её планы.

Он появился через полчаса, и стал пить текилу. А мы с Катей взяли по Лонг-Айленду. Катя пыталась вести с ним светский разговор, но он отвечал отрывисто и сердито.

В какой-то момент мы с Катей решили ехать ко мне. Она вышла в туалет, а я попросил его расплатиться.

– Ладно, – пробормотал он с сарказмом, – дуй с этой блядью!

***

По дороге мы с ней заехали в магазин, взяли ещё вина, сигарет и какую-то закуску. Когда мы доехали, я был уже совершенно пьян. Помню, что я сидел на диване, а она лежала, положив ноги на меня. Мы смотрели музыкальный канал, я гладил её ноги и мне это очень нравилось. Мне вообще в этой ситуации нравилось всё. Особенно, что у меня дома красивая девушка, с которой у нас явно всё сегодня будет. На столе передо мной бокал вина, в одной руке сигарета, а в другой – она. Мои пальцы путешествуют вдоль её бёдер, и мы о чём-то легко болтаем.

В какой-то момент она решила перейти к делу, и отправилась в ванну. Вернулась в нижнем белье, взяла меня за руку и повела в спальню. Там она повалила меня и решительно набросилась, как изголодавшийся тигр на загнанную лань.

Я чувствовал себя беспомощно. И очень сильно подозревал, что у нас ничего не выйдет. Я слишком много выпил, и был уже неспособен на сексуальные подвиги. Единственное, чего я хотел – это выпить ещё, сидя на диване, покуривая и поглаживая её ноги.

Пока она пыталась со мной что-то сделать, я, лежал в темноте на кровати, как свиная туша под ножом мясника, и думал: «Ну зачем тебе это понадобилось сейчас? Эх, Катя, Катя… Никакой духовности».

***

С утра мы пошли в кафе у дома. Там я взял ей кофе, а себе пиво. Мы сидели почти молча, только изредка произнося какие-то вялые фразы. Нам обоим было тяжеловато. Впрочем, она выглядела отлично, может быть, даже ещё лучше, чем вчера. Иногда некоторая помятость добавляет женщине шарма.

Она допила кофе, позвонила и вызвала такси. Я заказал себе ещё пиво и куриных крылышек. Она как будто чего-то ждала от меня. Возможно, думал я, она ждёт от меня нежных слов? Обещания позвонить ей? Признаний?

– Знаешь, – прохрипел я, и закашлялся. – Знаешь, ты мне очень нравишься. Кстати.

Она вежливо улыбнулась.

Подъехало такси.

Поднимаясь, она спросила меня, немного смущаясь:

– А на туфельки?

Я растерялся. Какие такие, думаю, туфельки? Смотрю под стол, нет, вроде всё ок, туфельки у неё на ногах. Не зная, что делать, я уклончиво покачал головой и пробормотал:

– А, хорошо, ладно, буду иметь в виду…

Она ушла, а я остался сидеть, озадаченный загадкой «туфелек». Но потом ритм уличной жизни за окнами подхватил меня, и я забыл о ней.

Бывает, что выпиваешь, выпиваешь, хорошо тебе. Классно. Сидишь, па́ришь своим бокс-модом или куришь сигарету. Наливаешь рюмочку. Хлоп. Задумаешься о чём-то, какое-то прозрение тебя посетит. Иной раз и заплачешь. И опять хлоп. Закуришь. И неплохо так. Не то чтобы прямо очень хорошо, кайф. Нет. Но весьма неплохо. И все проблемы отходят на задний план, отзываясь в душе лишь смутной печалью.

Есть такая песня, а там строка: «Я так хочу, чтобы лето не кончалось…» В моём сознании слово «лето» заменилось на «праздник». Само собой так вышло. Может, потому что в школе я воспринимал лето как праздник. Так вот, когда ты вдруг обнаруживаешь, что всё выпито, в голове звучит именно это: «Я так хочу, чтобы праздник не кончался…»