– Теперь он в Краснодаре. У него солидная фирма, что-то там по компьютерам. В общем…
Он опять отхлебнул чаю, сразу глотка три. Кружка задрожала в его руке, а на глаза навернулись слезы. Он опять отхлебнул, вздохнул и подлил из заварника ещё.
– Как-то он привез свою невесту ко мне на знакомство. Хорошая девчонка такая, душевная. Он тогда ещё мало зарабатывал, ну я и купил заранее кольцо. Очень дорогое. Он хотел сделать ей предложение.
Леонид Андреевич снова взглянул на Артёма. Теперь как-то обиженно, даже пришибленно, как глядят слабые, те кто в самом низу, на обижающих их сильных из тех, что наверху.
– Я же откладывал заранее, понимаете? Что мне надо? Сухарь только. И дров себе сам всегда, и лампочки не жгу – всё экономлю, откладываю. Да что я?
Он тягостно и растяжно вздохнул.
– Мы отправились в лес, на место его рождения. И когда пришло время, я должен был дать ему кольцо, чтобы он, значит… Но кольца не оказалось. Потерял я его там где-то. Сам не знаю, как…
Наконец старик не выдержал, дал волю чувствам, прослезился, а потом как-то неуклюже вытер слёзы ладошками и продолжил дрожащим и сиплым голосом:
– Он расстроился, не поверил в пропажу. А потом, когда уезжал, всё высказал мне с таким… Знаете… Отчаянием. Рассказал, что никогда не считал меня отцом, не верил и всегда помнил о том, что я не настоящий ему. Много всяких обид на меня высказал. И с тех пор меня как отрезал от своей жизни.
Он опять утёр слезы, выдохнул, вроде бы даже с облегчением, и замолчал.
– Вот оно как… – пробормотал Артём, не зная, как поддержать несчастного старика. Сам он привык страдать, как родителями обиженное дитя, но ему никогда не приходило в голову вообразить страдания родителя, положившего всю свою жизнь под ноги своим детям. – Как же вы теперь?
– А я… Я ничего, – ответил Леонид Андреевич, махнул рукой и виновато улыбнулся. – Только у него дочке уже два с половиной, а он ещё даже не сообщил мне о её рождении. Я узнал от других людей. Жалко мне это очень и очень охота внучку поглядеть.
Он снова отхлебнул чаю, взглянул на настенные часы, потом в чёрное ночное окошко.
– Я не знаю, кто его физический отец. Да и мать его, небось, не знает толком. Но… – он пригорюнился жалко, печально и замолчал. А что сказать? – Он мой сын. Я люблю его и всегда любил. Я и не женился, ждал, вдруг она вернется. Чтоб у сына мать была настоящая. А он мне высказал, что я должен был жениться хоть на какой-нибудь. А так, говорит, я лишил его матери, хоть бы и не настоящей. Но я его не виню… Он хороший, очень хороший человек получился. Только я вот… С кольцом этим. Вот так вышло… Теперь хожу, ищу. Вдруг найду, а?
Он посмотрел с вопросом.
– А нельзя купить новое?
– Не-ет, – мотнул головой Леонид Андреевич и задумчиво уставился на кружку чая. – Тогда получится не по правде, вроде такой хитрости. Обман. А я правда его купил, я за ним в Краснодар ездил. Оно там лежит где-то, настоящее.
Когда уже улеглись, Артём долго лежал в темноте и думал о своей боли и оставленности. Так важно для человека держать себя великим центром Вселенной – свои желания, ожидания, свои мечты, иллюзии и самообманы. Но есть люди, которые в серединку ставят не своё, а чье-то. Например, мужчины и женщины, которые не бегло влюбляются в красивую картинку, а любят по-настоящему глубоко и готовы терпеть всю жизнь даже измены и предательства.
Или родители, как этот старик, бросившие свои мечты, всё своё благополучие, да и всю свою жизнь вон, а живущие только радостью своих детей. И это не жертвенность, не какая-то терпеливая мука, а естественное стремление души, великое служение любви, которое в радость. И уж точно дающее человеку гораздо больше, чем может дать шкурность себялюбца и себяжалетеля.
Всё это ещё предстояло осмыслить. Блокнот был недоступен, и Артём записал в него мысленно: «Сколько же мне можно хныкать о своём? Я страдаю не от уязвления, а от эгоизма. Не было бы эгоизма, не было бы и уязвления». Он вздохнул и дополнил воображаемую запись: «Если честно, дети первейшие эгоисты. Прости меня, мама и Господь Бог».
СВОЯ СТАЯ
Утром путь продолжили на машине.
Леонид Андреевич, как, видимо, и положено оно старику, Артёма совсем не слушал, а на всякие его пожелания остановить машину только уклончиво отвечал:
– Да я сейчас, тут чуток ещё, – и упрямо гнал на юг, стараясь завезти Артёма с Чижиком как можно дальше и приходя в ужас от одной только мысли, что по этим горам можно идти пешком и без дороги. – Сейчас, тут местечко было такое…
Чтобы растянуть время и заодно насытить свою стариковскую любознательность, он подробно расспрашивал Артёма о его судьбе, его жизни и его семье. В ответ только охал и причмокивал.
Так проехали они километров двадцать, оставив позади несколько небольших поселений.
Видя громадины горного хребта за окном, Артем и сам с сомнением представлял себе пешее путешествие по этому перевалу.
Наконец, рельеф немного выровнялся.
– Ну вот, – успокоился Леонид Андреевич и припарковался на обочине у местечка без отбойников. – Это здесь.
Вышли.
– Тут только справа идите, тут справа есть путь. Слева нету. Но не высоковольтная линия, да вон она. Там не идите, там будет тяжело – такие горы. А ближе сюда, ровнее.
Артём принял все рекомендации, пожелания и благословения и пожал доброму старику руку. Но тот притянул его к себе, по-отечески крепко обнял и всё не отпускал.
Артём сначала почувствовал в такой близости что-то неприятное, самовольное, но, похлопав и сам по спине, проникся новым, неиспробованным ранее чувством. Ведь надо же! У него под руками был живой человек, который смешивался с ним чем-то неясным и неуловимым. Но, несомненно, чем-то важным.
Наконец, Леонид Андреевич отпрянул, увлекая за собой и это нечто вместе с духом ферментированного чая и плохо выполосканной рубашки с запахом стирального порошка, и ладошками потер Артёмовы плечи:
– Похожи вы на него очень. Очень похожи, – вспомнил он о сыне. – Вы, может, заедете на обратном? Я чаю нового сделаю. Пожалуйста, а? Из инжирных листьев. Знаете, какая вещь получается?
И он с аппетитом причмокнул.
Артём улыбнулся:
– Обещаю! – он и сам робко хлопнул старика по тощему плечу и почувствовал под своей ладонью живое. – Вы ведь у меня пока единственный человек на Земле.
Старик хорошо понял Артёма, потому что горе очень обостряет ощущение чужой боли, делает понимание ее тонким и точным. Поэтому кивнул в подтверждение:
– Вы у меня пока тоже, – ответил он, но многозначительно повторил. – Пока тоже.
***
Идти отсюда и вправду было куда проще, чем поперёк линии хребта, которую они преодолели с Леонидом Андреевичем на его старенькой машине.
Дело пошло ещё быстрее, когда они двинулись по твердой дороге, тянущейся параллельно трассе.
Правда тут Чижик засуетился, явно опасаясь чего-то впереди. И Артём понял, чего именно – возле дороги лежали огромные валуны, рядом с которыми устроила привал небольшая группа туристов.
Туристы тоже заметили Артёма и Чижика, встали на ноги и замахали руками:
– Идите к нам!
Артём и так шёл в их сторону, поэтому просьбу их выполнил. Впрочем, не только поэтому, наверное.
– А мы вас знаем! – бросилась навстречу гостеприимная хозяйка лагеря. – Вы шли за нами след в след, пока в гору не полезли. А мы её обошли.
Артём улыбнулся. Так это их следы видел он в лесу!
– А я думал, вас четверо, – припомнил он отметины их лагеря на лесной поляне.
– Не-ет! – отозвалась женщина. – Нас трое: я, мой муж и наша дочь.
Она представила членов своей семьи: она – Лена, её муж – Олег и их дочь – Лида.
Олег протянул Артёму пластиковую бутылку с водой, мокрую от холодной испарины:
– Пейте, пока не нагрелась, – он выглядел дружелюбным и открытым, будто знал Артёма с детства.
Артём отхлебнул прямо из горлышка, чувствуя почему-то, как слюни всех членов этой семьи проникают в его организм. Но, преодолев барьер брезгливости, он даже ощутил некоторое с ними единение. Теперь у него часть их пищевой микрофлоры – бактерий, болезней. Часть их прошлого уже в нем. Может, они теперь его стая?
– А это у вас кто? – нагнулась Лена над Чижиком. Тот отскочил в сторону, выгнулся дугой, но тут же встал на задние и понюхал воздух.
– Это Чижик, – ответил Артём и невольно взглянул на их дочь Лиду. Ей было лет двадцать с небольшим, немногим младше его. Как показалось Артёму, она смотрела на него улыбающимися глазами. А может быть, и восхищенными по-своему. Или так казалось, сравнить было не с чем. Раньше на Артёма вообще никто не смотрел. Никакими глазами, кроме стеклянных. Наверное, потому, что и сам он ни на кого не смотрел.
– Не-ет! – не согласилась Лена и бросила Чижику чипс. – Это не Чижик. Чижик – это мальчуковое имя, а это девочка.
Артём растерялся и глянул на Чижика с удивлением.
– Правда? Я, честно говоря, не знаю… Он… Она увязалась за мной почти от Горячего Ключа. Идем теперь вместе.
– А оказалось, она «дэвушка», – пошутил Олег и рассмеялся своей шутке.
Артём смутился. Только теперь он понял, что никогда не разговаривал с чужими людьми запросто. Такой разговор вызывал у него волнение, тем более в присутствии их дочери, которая молчала, но улыбалась на всякую шутку родителей и смотрела на Артёма с волнующей застенчивостью. В ответ и он стал чувствовать себя скованнее.
Впрочем, пришло время интересных экспериментов, и он решил попробовать пошутить:
– Ну, если девушка, то отныне спим порознь, – сказал он и покраснел до помидорного, потому что шутка вышла глупой. Но, видимо, удалась, потому что Олег неудержимо расхохотался:
– Правильно! – смеялся он и восклицательно тряс пальцем. – А то всё они, бабы! Хитрые! Затесалась в мужскую компанию, как в том кино…
Жена посмотрела на него с шуточной строгостью и уставила руки в боки.
Олег закрыл рот, смеясь уже мычаньями, и жестом застегнул воображаемую молнию на губах.
– А вы откуда сами будете, из каких краев? – осведомилась Лена и снова подала воду.
– Я здесь недалеко… Из Ростова, – ответил Артём и отхлебнул.
– Хороший город, не раз бывали, – уже успокоился Олег, хотя глаза его все ещё улыбались. – А мы издалека – из Иркутска. Переехали в этом году. Обосновались в Горячем Ключе и решили, вот, размяться, к морю сходить.
Так долго они болтали ни о чём, и Артём пробовал шутить ещё. Эти люди были так просты и открыты, что об Артёмовом неумении шутить, видно, не догадывались и дружно смеялись над всякой его остротой. Или поддерживающе хихикали, если шутка не удавалась.
Идти дальше они не хотели, устали и ждали рейсового автобуса.
А потому долго и неудобно уговаривали Артёма поехать с ними, даже Лида, смущаясь, вставила своё слово. Голос её был такой мелодичный, как казалось Артёму, что он с трудом выдерживал натиск. Но бросить Чижика он не мог. Да и начатое хотел довести до конца.
Наконец, когда автобус подошёл, они погрузились.
– Может все-таки с нами? – уже скорей из вежливости попробовал напоследок Олег, но тут же сам себя поправил. – А, ну да! Друга бросить неправильно! Точнее – подругу…
И уже из автобуса выкрикнул шуточное наставление:
– Но спать порознь!
Он расхохотался, дверь закрылась, и автобус уехал на юг, к морю.
Сегодня нужно было пройти как можно дальше, и Артём ускорил шаг. Ходить быстро он умел. А сейчас ещё и хотел – его не покидали мысли о том, как бы быстрее дойти до моря, где можно будет опять соединиться с этой доброй и веселой стаей.
Но Чижа (теперь еноту, точнее, енотихе, пришлось дать новое имя) будто ополоумела: вставала на задние лапы и дико свиристела в сторону федеральной трассы, видимо, опасаясь такой плотной её близости.
– Всё хорошо, – присаживался к ней Артём и гладил по холке. Енотиха успокаивалась и какое-то время шла спокойно, но потом опять впадала в ступор, всё высматривая, выслушивая и вынюхивая мчащиеся автомобили.
В конце концов, потеряв всякий рассудок, она бросилась к дороге и прошмыгнула под отбойником, выскочила на трассу. Послышались гудки и скрип тормозных колодок. Одна из машин резко завизжала, остановилась. Затормозила и та, что следовала за ней. Водители выскочили из машин и принялись шумно ругаться, выплескивая через злость друг на друга горечи прошлого, которого уже нигде нет и неистово защищая маленьких мальчиков, плачущих в их душах от обиды и страха.
Артём перемахнул через ограждение и, лавируя в опасной близости от мчащихся автомашин, вслед за Чижей перебежал широкое, оживлённое шоссе.
Тут он опять перелез через отбойник и, не спускаясь с дорожной насыпи, всмотрелся в открывшееся перед ним пшеничное поле – Чижа неслась на восток с безумной скоростью.
– Чи-жа-а! – закричал он вдогонку, не обращая внимания на водителей. Те, догадавшись, что это его енот, и Артем потому виновник возможной аварии, уже стали кричать на хозяина зверька. Но Артему было всё равно. Что есть силы он побежал по полю, всматриваясь в полоску раздвинутой Чижиным бегством пшеницы.
Добежав до середины поля, он увидел, как Чижа взлетела на ветку крайнего дерева на опушке и исчезла в лесной чаще.
Артём сбросил рюкзак, даже не приметив места, если его вообще можно было приметить в широком «разливе» желтой пшеницы, и вложил в бег все силы, какие у него остались.
Ворвавшись в лес, он сильно замедлился – следов не было совсем, или он их просто не видел в тенях леса, мягко тонущего в вечерних сумерках.
Он остановился, оперся рукой о колено, вслушался сквозь пульс в ушах и шумное дыхание, различил среди прочих лесных звуков истеричное Чижино сверчание. Не давая себе отдыха, он побежал на звук, больно продираясь сквозь ветви. Но звук всё удалялся, а Артём всё сбавлял ход. Наконец, уже совсем потеряв её, он замедлился и просто шёл на восток, пока не выбился из сил на макушке лесистой возвышенности.
Здесь Артём упал на землю, не обращая внимания на мелкие камни и колкие веточки, и так долго лежал, глядя на темнеющий просвет вечернего неба между листвой.
Чижа пропала.
На бледном небе уже дрожали неуверенными точками робкие первые звезды, и огромный мир готовился ко сну.
Восстановившись, Артём поднялся, огляделся и вслушался.
Ни следов, ни криков.
Он повременил ещё, но потом медленно, часто оглядываясь, пошёл обратно, ориентируясь на едва слышный шум автострады.
В конце концов, всё, что для него мог сделать глупый и своенравный енот (даже если это девочка), он сделал. Больше, чем можно ожидать от животного.
Конечно, Артёму будет не хватать этого странного существа, на время заменившего ему целое человечество. Но больше беспокоило другое: что случилось с Чижей, чего так сильно она испугалась, а главное, что с ней станется дальше?
Дойдя до края леса, сильно уставший из-за бега, пыльной вечерней духоты и жажды, он сел на «берегу» пшеничного поля и вгляделся в собственные следы на нём.
Прощай, Чижа! Ты была настоящим человеком.
Он вспомнил смешное стрекотанье и усмехнулся. Впрочем, звук этот слышался ему слишком явственно. Артём поднялся и обернулся к лесу, откуда неожиданной бурей выскочила Чижа, что-то треща на своем реликтовом языке.
– Чижа! – воскликнул Артём. – Ты здесь!
Чижа оббежала вокруг Артёма несколько раз и умчалась обратно в лес. Артём ринулся за ней, ориентируясь по звукам, и вскоре всё увидел и понял: на небольшой прогалине Чижу обнюхивала целая стая молоденьких енотов. Это были не чужие еноты, а свои. Они хорошо знали Чижу.
– Так ты… – Артём присел на корточки вдали стаи, чтобы не спугнуть «дикарей». – Ты шла домой? К детям?
Чижа подбежала к Артёму, встала на задние лапы и обнюхала его лицо, но тут же вернулась обратно к стае.
К горлу Артёма подступил неуместный ком. «Чужой», «Чижик», «Чижа»…
– Так ты… – улыбнулся он, и проклятый ком в горле выдавил из его глаз слёзы. – Мама…
Он поднялся.
Стая засуетилась, и короткими прыжками еноты ушли в лес. Чижа за ними, но вскоре вернулась, снова оббежала Артёма пару раз, потом встала на задние и по-человечески обняла его ногу.
Потом сорвалась и, уже не оборачиваясь, умчалась в лес.
Навсегда.
«Прощай, Чижа! Ты хорошая мама», – попрощался Артём мысленно, круто развернулся и ушёл по своим следам обратно в пшеничное поле. Тоже не оборачиваясь.