Мы попытались даже заняться сексом, но ничего не получилось… Слава Богу, что после этой глупой и абсолютно бессовестной попытки мы смогли хотя бы заснуть.

Ноги Риты были холодными, и она постоянно прижималась ко мне, греясь и посапывая… Из-за этого я часто и глупо шутил, называя ее лягушонком…

Я проснулся от страшного, раздирающего грудь, кашля. Моментально очнувшаяся Рита испуганно смотрела на меня, ее глаза, подернутые красной паутиной, блестели от страха и слез. Я не мог остановится… Она прижалась ко мне, обняла. Господи… У нее были теплые, даже горячие ступни.

Я немного отстранился от неожиданности и тогда она провела мне рукой по щеке… Длинный ноготь больно задел ухо.

«Ты…!»

Раздался хриплый уродливый смех. Лоснящееся округлое лицо на секунду заменило лицо моей Риты, я закричал и упал с кровати. От удара я проснулся… Может быть даже по-настоящему.

Глава 3.

С обеда мы стащили столько хлеба, сколько смогли. Мы решили бежать сегодня же. Плевать, что ничего не получится, но ждать было невыносимо. Да и чего ждать… Номер сводил с ума, на улице за тобой как будто (хотя почему как будто!?) кто-то следил.

Мы пытались снять санаторные браслеты, но у нас ничего не получилось… Ни ножницы, ни зубы – ничего не помогало.

Все схвачено, все продумано… Зашили какой-нибудь маячок в них – и бегай, скрывайся, сколько угодно. Все равно тебя найдут, а в твои рассказы никто не поверит. Да и кому верить?…

Часа в четыре мы пошли к заливу. Странно, но нас никто не преследовал… Мы побежали вдоль берега, когда напоролись на забор санатория обошли его по морю – благо оно было мелким и не очень холодным.

Пробираясь по дикому пляжу мы часов через пять вышли к какой-то маленькой деревушке Курлогово. Как мы потом узнали – там жилых домов было девять штук. Ноги болели нестерпимо. В кроссовки набился мокрый песок… Я хотел попроситься в самую крайнюю избу, но Рита меня отговорила и повела дальше.

Не знаю уж как она углядела, но вскоре из темноты действительно показалась маленькая очень опрятная избенка с тремя прекрасными клумбами под окном. Мы постучались туда, и нам открыл чудесный милый старичок, лет семидесяти.

Увидев синие браслеты, он огляделся и заторопил нас войти домой. Его звали Ярослав Викторович. Проходя сени, он еле слышно бормотал себе под нос:

«Ну, здравствуйте робятки… Дорогие… Как же вы убёгли… Как же вы… Чайку надоть…»

Какое-то темное длинное тельце подорвалось с места, когда Ярослав Викторович открыл низкую дверь из сеней в дом. Рита негромко вскрикнула и закусила губу.

«Не пужайтесь – с теплой улыбкой сказал дедушка – это бздюк. Гришкой кличут».

«Кто?» – тихим хором спросили мы.

«Бздюк – ответил Ярослав Викторович, пожимая плечами. – Ну… Как бы вам… Бздюк. Во! Ласку знаете?»

«Да»…

«Ну! А это бздюк!»

Он говорил необычайно приветливым и ласковым голосом, попутно ставя старый чайник на газовую плиту. Видимо от шума проснулась и бабушка – Валентина Ивановна, которая вскоре зашла на кухню, укутанная в узорчатую коричневую шаль. Это была не очень высокая, полная женщина, с открытым лицом и искрящимися серыми глазами. Лишний вес совершенно ее не портил, напротив – она казалось наполненной какой-то необъяснимой, прекрасной жизнью.

«Садись, Валь. Я все налью»

Доставая с сотен разных полочек, развисших на стенах, как гроздья винограда, соленые огурцы, помидоры, хлеб, сушеные грибы, Ярослав Викторович не переставал что-то ласково наборматывать и наговаривать. В конце концов, разлив огненно-горячий темный чай, он уселся с нами за небольшой деревянный стол.

У него было удивительно-живое лицо, путешествующее по тысячам тропкам-морщинам. Полностью седые волосы были немного взлохмачены, а сморщенные крепкие пальцы постоянно что-то делали – сплетались, неслышно барабанили по столу, чистили невидимые пятна на клеенчатой скатерти, гладили деревянные фигурки зверушек, расставленные по всему дому и тд.

Валентина Ивановна, показывая на браслеты, спросила:

«Вы же из санатория…?»

Я тихо ответил:

«Да»…

Сжав в руках фигурку филина Ярослав Викторович снова проговорил:

«Как же вы убёгли?»

Мы рассказали нашу нехитрую историю, после чего старики испуганно-радостно переглянулись, и Валентина Ивановна сказала:

«Это невозможно… Робятки… Дорогие…»

В ее глазах заблестели крупные слезы, полные руки слегка задрожали… Положив свою ладонь на локоть жены Ярослав Викторович рассказал нам следующее:

Их дочь, Настасьюшка, – отличница, но больная астмой девочка, попала в этот санаторий, выиграв крупную олимпиаду (оказывается раньше в этой деревушке была целая школа, куда ходила учиться вся детвора с окрестностей, но с восьмидесятых все стали разъезжаться, деревня начала редеть, детей стало мало, поэтому в нулевых школу закрыли).

Сначала в санатории Настя ощущала себя очень плохо… Она часто писала родителям, жаловалась на то, что у нее будто бы вырвали из груди воздух… Странное сравнение для астматика… Потом письма стали суше, потом их не стало вовсе. Через два месяца в деревню вернулась румяная, пополневшая девушка с изменившимися глазами…

Тяжело было понять, что именно переломилось в Насте, но она стала… Не безжалостной, а… Как будто слепой…

Раньше страдание любой птички, любого щенка бесконечно ранили это хрупкое и слабое сознанье, теперь же она просто смотрела на то, что изменить было нельзя. Или она думала, что это изменить нельзя… В общем то, странная история… Можно было бы сказать, что девушка повзрослела, ушла от подросткового сентиментализма и максимализма… Наверное, так и скажет большинство людей.

Вскоре Анастасия построила блестящую карьеру, пройдя по головам… Нескольких людей по ее вине посадили.

Самое интересное заключается в том, что и Настя, и многие ее друзья, проходившие лечение в санатории, говорили, что неоднократно пытались бежать. Они говорили об этом, как о детской глупости, шалости, но ни один побег не был успешен, хотя попытки были почти у каждого. Никто не смог даже приблизится к забору, окружавшему санаторий.