Революция 2017. Предвидение

Автобус, за которым ехал Верхов, был последним, вернувшимся из Дворца Культуры до поступления приказа о прекращении задержания. В него опоновцы успели загрузить лишь девятнадцать человек, в том числе девять пострадавших от газовой атаки. Им не повезло больше всех. До него задержанные вели себя крайне агрессивно. Первый автобус они едва не опрокинули раскачиванием из стороны в сторон, Во втором выбили два стекла, во всех выкрикивали лозунги и пели «Вставай страна разгромная» и «Интернационал». После первого автобуса задержанных сопровождали уже не двое, а четверо опоновцев, а в последний автобус посадили еше четверых для усмирения задержанных во Дворца Культуры. Несмотря на это, задержанные вынули и выбросили на дорогу стекло запасного выхода и разбили стекло с другой стороны, чтобы было больше воздуха для подвергшихся газовой атаке и пришедшему в себя Вадиму, которого многие знали. Из автобуса опоновцы выносили, вернее, вытаскивали не только отравленных газом, но и почти всех остальных. Соответственно, втаскивали их в зал Дворца Культуры.

Зал, рассчитанный на семьсот человек, был заполнен меньше, чем на треть, что облегчало задачу освобождения задержанных.. В этой трети лишь сорок человек были ослаблены газово-шумовой атакой и сильным избиением, как Вадик, но и они были полны решимости продолжать протестовать и не сдаваться, поддерживая остальных.

В зале лесковцы продолжали выкрикива и петь песни, но постепенно приутихли, так как были в зале одни. Опоновцы появлялись лишь, чтобы увести на допрос. На этот раз лесковцы решили не мелочиться и шли на допрос без посторонней помощи. Но тех, кто сам не мог идти, опоновцы на допрос не брали.

После увода первой пары лесковцы уселись покучнее и договорились представляться вымышленными фамилиями и дальше врать, кому как и что вздумается, но как можно правдоподобнее, чтобы не вызвать подозрение. Также договорились не брать с собой телефоны, оставляя их соседям. О том, чтобы оставить дома паспорта и прочие документы, их предупредили вчера по телефонной цепочке.

***

Допрашивали лесковцев в разных кабинетах два офицера политического отдела полиции, упомянутого Безусяком в разговоре с Верховым. Для обоих офицеров это было первое боевое крещение такого рода, и проводили они допрос в полном соответствии с инструкцией и вопросником, основной задачей которых было выявление политических взглядов допрашиваемого. При допросе офицеры не представлялись, а вначале долго рассматривали усаженного напротив задержанного и еще дольше задержанную, чтобы заставить их понервничать, и затем задавали одни и те же вопросы: фамилию, имя отчество, год рождения, домашний адрес, место работы или учебы и причину участия в митинге. Приводили к ним не всех подряд, а в соответствие с инструкцией, как можно более разнообразный спектр участников митинга с учетом пола, возраста, социального положения, внешнего вида, в том числе одежды, а главное, поведения на митинге и в зале.

Первыми, в качестве подопытных кроликов, были выбраны наиболее спокойные и безобидные задержанные. Ими оказались сорокалетний учитель физики интерната и приблизительно такого же возраста продавщица газетного киоска. В зале они вели себя тихо, и, как вспомнил выбравший их опоновец, забрали их под горячую руку.

Учителя как более серьезного выбрал майор Матюхин, продавщица, казавшаяся попроще, досталась капитану Гринину.

Не сговариваясь и не зная о договоренности в зале, учитель и продавщица не сказали ни слова правды о себе. Он представился сантехником, а она – уборщицей на частной фирме. И лишь на самый главный вопрос о причинах, побудивших их прийти на запрещенный митинг, они не соврали, ответив одинаково: несогласие со снятием с выборов коммунистов, арестом Паршина и увольнением мэра Верхова. Угрозу отсидеть за это пять лет они восприняли спокойно: посадят – отсидим, тем более, что там обязательно будет кто-нибудь из лесковцев.

Такой ответ на ключевой вопрос насторожил полицаев: если уж эти полуграмотные так настроены, то что ожидать от буйных и подкованных?

Поэтому вторыми были вызваны похожий окладистой бородой на ученого пенсионер с громовым голосом, выкрикивавший на площади антиправительственные лозунги и размахивавший большим плакатом с утверждением «Такой Президент на не нужен!», и студентка медицинского колледжа, инициировавшая пение в автобусе и зале «Интернационала» и «Вставай, страна разгромная».

Пенсионер, назвавшийся писателем Иваном Лесковым, сразу взял в оборот Матюхина, обвинив его в предательстве России и русского народа за то, что он служит антинародному капиталолибералодемократическому режиму. На вопрос, о чем его книги, писатель охотно рассказал, что пишет о пробуждении народа от гипноза, в который он впал в результате многолетней антисоветской прозападной клеветы, заданной Планом Даллеса, разработанным еще в конце войны с фашистами. Майор попытался возразить, что никакого подобного плана не было, он выдуман писателем Ивановым в повести «Вечный зов». Правда, самой повести майор не читал, а лишь видел поставленный по ней фильм, где о плане не упоминалось, отчего его возражение этим и ограничилось. Старик был подкован основательнее. Он не только знал дословно само детище Даллеса, но и конкретную выдержку из него, приведенную в «Вечном зове», написанном 25 лет спустя, чем, как ему показалось, заткнул рот майору. Тот понял, что задавать старику вопрос о причинах его участия на митинге излишне, и, сфотографировав его в анфас и профиль, отпустил раньше времени, пригрозив тюрьмой. Угроза подействовала на старика своеобразно: он захохотал, обнажив на удивление хорошо сохранившиеся, хотя и слегка потемневшие крупные зубы, и произнес не без пафоса:

– Я многое в жизни повидал и испытал, но в тюрьме сидеть не довелось. Сочту за великую честь умереть в ней за Россию и свой народ. А до этого постараюсь почерпнуть там бесценный материал для своей книги.

– Я вам обещаю предоставить такую возможность, – отреагировал майор.

Беседа со стариком настолько возбудила Матюхина, что он заглянул в кабинет напарника. Там студентка, назвавшаяся проституткой и трижды пожалевшая об этом, пыталась как можно правдоподобнее удовлетворить неподдельный интерес капитана к ее профессии, в частности, испытывает ли она оргазм от каждого клиента. Хорошо, что она как-то читала «Исповедь жрицы любви», где та описывала отвращение, испытываемое от своих вонючих клиентов, но вынуждена изображать этот самый оргазм. Увидев майора, девушка покраснела и замолчала, но ему не давал покоя совсем другой вопрос, услышав который, она очень обрадовалась.

– Я потому пошла на этот митинг, что мы с мамой против того, что вы вычеркнули из списка кандидатов коммунистов. И еще мы не согласны с арестом Паршина, которого все знают, и увольнением нашего мэра, которого мы все очень любим.

– А ты и твоя мама знаете, что ваш любимый мэр был киллером?

– А вот вовсе не был Константин Алексеевич никогда киллером, – горячо возразила девушка, вскинув голову. – Мама сохранила старые газеты о нем. Я их читала. Это бандиты под руководством старого мэра хотели сделать из него киллера, потому что он воевал в Чечне снайпером и метко стрелял. Они его выкрали и лишили памяти, чтобы он безжалостно убивал людей, которых ему заказывали бандиты. Но он убежал от них и помог разоблачить банду.

– Хватит повторять сказки о нем. Верхов преступник и обязательно будет посажен в тюрьму. А также тебя вместе с твоей дурой мамой за распространение этих сказок и за участие в запрещенном митинге. Мама твоя тоже была на митинге?

– Чтобы вы и ее арестовали? Нет, не была.

– Врешь! У нас есть фотографии всех, кто был на митинге. Если твоя мама там была, то будете сидеть вдвоем.

– Я вам больше ничего не скажу, – решительно сказала девушка и сжала губы.

– Скажешь, когда тебе переломают твои нежные кости, а в камере вас будут иметь озверевшие мужеподобные сокамерницы. Это тебе не твои клиенты, которые тебе еще и платят. Мы и сейчас можем переломать тебе кости, просто не хочется о тебя руки марать.

– Они у вас и так грязные от вашей газовой атаки. А может быть, и в крови.

Майор сжал кулаки, однако сдержал себя и направился к двери, бросив на ходу капитану:

– Сфотографируй эту блядь и вышвырни из кабинета.

Девушка вспыхнула и едва не крикнула: «Я не блядь и не проститутка» – и осеклась: сама виновата, что назвалась зачем-то проституткой.

До прихода майора капитан Гринин, который был моложе майора на восемь лет, вынашивал мысль договориться с этой понравившейся ему большеглазой красоткой о встрече уже сегодня вечером в обмен на освобождение сразу после допроса. Но майор помешал этим намерениям, и Гринин вынужден был с сожалением выбросить их из головы.

Выпустив девушку, он вдруг потерял всякий интерес к дальнейшим допросам и заглянул к майору. Тот стоял у окна и нервно курил. Капитан присел на стул для допрашиваемых и проговорил, разведя руками:

– Либо они сговорились, либо мы попали в осиное гнездо. Я не вижу смысла допрашивать их дальше.

– То, что здесь прокоммунистическое осиное гнездо, сомнений нет. Думаю, и в клубе то же самое, если не круче. Так мы и доложим. Но четыре человека у нас для такого вывода маловато, руководство это не убедит. Хотя его и убеждать не надо, для них главным доводом уже являются слова Президента. Но для солидности пропустим еще хотя бы пар пять разных возрастных категорий. Старик у меня был, послушаю старуху, а ты прощупай парня, познав молодую стерву. Я тут прикинул список из пар в пределах пятидесяти, тридцати пяти и двадцати пяти лет. А для разнообразия начнем с четырех человек наугад, сидящих, например, на десятом, тридцатом, семидесятом, сотом и сто пятидесятом местах. А потом подрегулируем список по возрастам. Фамилии, я думаю, можно не спрашивать, так как при отсутствии документов им ничего не стоит нам набрехать, а достаточно будет указать лишь возраст и два – три слова о внешнем облике, профессии, а главное, как можно подробнее изложить ответ о причине прихода на митинг.

***

Они так и сделали, а для полноты дела решили лично взглянуть на бунтовщиков и самим выбрать кандидата на допрос.

Оглядывая ряды в поисках подростка, капитан увидел свою проститутку, нежно глядевшую на сидевшего рядом кудрявого молодого парня, совсем еще мальчика. От этого капитан еще больше моментально возненавидел парня и, указав на него пальцем, приказал:

– Ко мне!

Парень медленно, скривившись от боли, стал подниматься, но проститутка надавила ему на плечо и поднялась сама.

– Ему нельзя, – крикнула она. – Он только что пришел в сознание.

– Врет она, – шепнул подскочивший к капитану опоновец. – В себя он пришел еще в автобусе. Он ее отбивал, когда мы ее брали. С ним мы вдвоем не могли справиться. Его помог успокоить третий. И в автобусе и здесь он орал с ней Интернационал. Тот еще звереныш.

– Я сказал, ко мне! – повторил еще грознее капитан.

К ним подошел Матюхин.

– Бунтуют, – пояснил Гринин. – Проститутки ухажер не хочет выходить.

Майор сделал зверское лицо и рявкнул:

– Встать! Ко мне!

Его голос утонул в реве зала, поднявшегося на защиту парня.

– Вам, извергам, мало десяти человек, увезенных «Скорой»? – подбежала к майору, оттолкнув капитана, пожилая женщина с раскрытой головой.

– Детей мы вам не отдадим! – грозя кулаком в лицо майора, навис над женщиной мужик в меховой шапке.

– Не нужен нам такой Президент, ненавидевший народ! – перекрыл все голоса знакомый голос.

– Руки прочь от Верхова!

– Свободу Паршину!

– Убирайтесь отсюда, сволочи!

Майор подозвал опоновца.

– Запомни этого парня. А ты, – повернулся он к капитану, – выбери другого.

Сидевший неподалеку паренек вскочил и спросил:

– Можно я пойду на допрос?

Гринин бросил на паренька безразличный взгляд и махнул рукой в знак согласия. Паренек с радостью на лице стал вылезать к проходу.

Что-то тут не так, подумал Гринин. Надавлю на этого сопляка, должен расколоться.

Паренек, оказавшийся на полголовы выше капитана и на целую – майора, подойдя к ним, поднял победно руки. В притихшем зале послышались хлопки.

Майор махнул рукой капитану, чтобы он уводил паренька, а сам прошел к передним рядам и протянул руку к сидевшей посередине второго ряда старушку в шляпе с перьями:

– А вы, мамаша, не будете возражать пройти со мной? Очень мне ваша шляпа понравилась.

– Я ее не продаю, – громко возразила старушка, вызвав всеобщий смех. – А ты со мной ничего не сделаешь?

Ответ майора, кроме него самого, никто не услышал во взрыве хохота.

Старушка поднялась и, подняв вверх сжатый кулачок «но пассаран», бочком двинулась к выходу.

– Долго мы здесь сидеть будем? – послышался мужской голос.

Майор дождался выхода старушки, усадил ее в свободное кресло и встал перед рядами.

– У кого из вас есть с собой паспорта или другие документы, поднимите руки – сказал он.

В наступившей тишине послышался голос:

– А зачем?

– Для удостоверения вашей личности. Ну, так как? Ни у кого с собой нет документов? – Майор провел глазами по залу. – Так я и думал, что вы все бомжи. Это даже хорошо, меньше мороки. Сейчас побеседую с мамашей, а заодно попробую уговорить ее все же продать мне шляпу.

– Ни за что! – крикнула, приподнявшись, старушка.

– Нет, так нет, насиловать я вас не буду. – Майор подождал, когда стих робкий смех. – В связи с тем, что вы все бомжи, я закажу на утро автобусы и отправлю всех вас прямиком в областное СИЗО, откуда вас распределят по тюрьмам.

В притихшем зале послышался не совсем уверенный мужской голос:

– Пугает.

– Отпущу того, у кого найдутся хоть какие-то документы, подтверждающие вашу личность. Мамаша, поднимайтесь, пошли.

Их проводила гробовая тишина.

Допрос высокого паренька, представившегося Васей Петровым, капитан начал с вопроса, как зовут кудрявого парня рядом с проституткой.

– С какой проституткой? – удивился Вася. – Кто это вам сказал, что она проститутка?

– Запомни на всю жизнь. Представителям власти вопросы не задают, а на них отвечают. Для начала я сделаю для тебя исключение. Проституткой мне назвалась эта сама девица.

– Наташка сама вам сказала? Во, блин, дает. А чо? Может быть. Насмотрелась порнухи и самой захотелось. А воще-то в классе она была самая скромняк.

– Ты говоришь, была. А сейчас она уже не учится?

– Почему не учится? Учится в медицинском колледже.

– Кудрявый тоже с вами учился?

– Не, он в другой школе.

– А ты и Наташка откуда его знаете?

– Его все знают. Он чемпион Лесков по киксбоксингу и по лыжам со стрельбой.

– Как его фамилия?

– Его фамилия? Во, блин… Сейчас скажу… Наверное, как и у всех в Лесках, Лесков.. А так он Пантера.

– Пантера, говоришь… Ты сам откуда знаешь текст Интернационала, который пел вместе с ними?.

– Кого текст?

– Прикидываешься дурачком? Откуда ты знаешь текст Интернационала?

– Какого еще интер…? А, понял, – сказал Вася, делая ударение на я. – А он мне нужен? Я повторял за другими. А чо? Мотивчик классняк, если слова заменить, тот еще хитяк будет. Меня даже с проклятыми и заклейменными он пробрал, а с другими воще будет отпад. – Антон изобразил игру на гитаре.

– Это они тебя на митинг сагитировали?

– Кто они? Наташка и Пантера? Я их уже там увидел. А меня Деляга затащил. Сказал, что туда все идут, а сам, козел, сразу отвалил, как только увидел опоновцев.

– Кого увидел?

– Как кого? Опоновцев.

– Омоновцев?

– Омоновцы – это наши. Они там тоже были. А ваши опоновцы.

Капитан подумал: «А что, все правильно. Милиции уже нет, значит, нет и ОМОНа», а вместо него ОПОН.

– Ты тоже Наташку от оп.. поновцев защищал?

– Ага. А чо они к ней прилипли? Раз красивая, так можно хватать?

Отпустив Васю, так и не поняв, придуривался он или нет, капитан опять пошел к майору. У того все еще сидела старушка в шляпе и что-то ему доказывала. Капитан присел на стул в углу и прислушался:

– .. Александр Зиновьев сказал о них буквально следующее: «как социальные мыслители и Сахаров, и Солженицын – полные ничтожества. Они были игрушкой, орудием холодной войны и умело подыгрывали западным махинаторам в разрушении Советского Союза. Они предали Россию, русский народ, совершили самую подлейшую роль в истории человечества. Я, это Зиновьев о себе, отношусь к ним с презрением». Я лично – тоже.

– Но насколько я знаю, Зиновьев сам был против советской власти и разоблачал коммунистов в своих книгах, – возразил Матюхин, чтобы показать, что не только слышал о Зиновьеве, но и читал его.

– Да, ему часто об этом напоминали, на что он с горечью отвечал, что готов взять и на себя долю вины и нести ответственность за развал СССР. Но при условии, если к ответственности будут привлечены и все остальные. Для них тоже должен быть один критерий: какую роль они сыграли в гибели нашей страны. Но либерасты и не думают признавать свою вину и тем более нести ответственность за развал великого государства. Напротив, они ставят это себе в заслугу. Вот, к примеру, с какой гордостью доложил о развале СССР американскому центру Хабад нынешний раввин России Берла Лазар: «Россия знала немало революций, но самая мирная, самая тихая и самая эффективная – это революция, которую совершили посланники Хабад». Видно, как раз за это еврейское уничтожение СССР эта вражина награждена четырьмя высшими наградами России: Орденом Дружбы народов, орденом Минина и Пожарского, Орденом Петра Великого первой степени и Золотым почетным знаком «Общественное признание». Скажите мне, что, кроме возмущения, может вызвать это у русского человека? Особенно «Общественное признание»! Какого, скажите мне, конкретно общества? Русского народа? Уму непостижимо! Вы-то сами, как к этому относитесь? Или вам нельзя иметь свое мнение?

– А я вас хочу спросить вот, о чем: могли бы вы сказать хотя бы слово против Сталина в то время?

– Не могла, потому что я отдала бы жизнь за него. А за нынешних вождей, извините, я не только жизнь, а рваные колготки пожалею.

Майор стукнул по столу кулаком.

– С вами все ясно. Вам сколько лет?

– Об этом женщин не спрашивают! – возмутилась старушка.

– Это у молодых женщин. А в вашем возрасте плюс – минус двадцать лет уже не имеет никакого значения.

– А в вашем и пять лет имеет большое значение, подтверждением чего является сравнение вас с этим молодым человеком, – сказала старушка, бросив кокетливый взгляд на капитана.

Майор побагровел и бросил капитану:

– Уведи эту каргу или я ее придушу.

В его голосе было столько злобы, что старушка быстро поднялась и почти бегом направилась к двери. Капитан вышел за ней и приказал игравшему на мобильнике опоновцу:

– Отведи ее и больше никого не приводи.

Капитан подождал, пока старушка не исчезла в приоткрытой опоновцем двери в зал, и вернулся в кабинет майора. Тот стоял у окна и курил. Капитан подошел к нему и глянул в окно.

– Нет, здесь не осиное гнездо, здесь вражеский тыл, – проговорил майор, развевая рукой дым. – Казалось бы, старушка – божий одуванчик, а подкована не хуже профессора. Слышал, как шпарит цитатами ученых и политиков, как сплетнями соседей по даче. Но самое страшное, она во многом права. Наверное, и немцы это чувствовали, поэтому сразу наших расстреливали. С этими тоже вести душещипательные беседы бесполезно, а либо огородить их от остальных колючей проволокой либо выселить куда-нибудь подальше, как Сталин чеченцев и ингушей. А что? Подпишешь, если я предложу это в докладе?

– Я-то подпишу, да не те сейчас времена. Демократы взвоют.

– Они как раз не взвоют, а обрадуются, потому что Лески для них, как раковая метастаза. Попробовали бы мы применить удушающий газ еще где-нибудь, не говоря про Болотную площадь. А тут применили, и я уверен, не без жертв, а в Москве об этом ни слова ни по телевидению, ни по радио. Я, знаешь, чем пригрозил залу? Отправить их утром в областное СИЗО. Всех, кто не предоставит мне паспорта. Как бомжей. Ты бы видел, как они обосрались.

– Что-то не очень, если никого не видно с паспортами.

– Рано еще. Полчаса не прошло. Первые ласточки, должны появиться минут через двадцать.

– Правда, начнешь их отпускать?

– Правда, начну, оставив паспорта у себя. Я все обдумал. Мы снимем с паспортов копии, которые понадобится для вызова хозяев в суд, а сами паспорта используем для голосования за партию власти и вернем их после выборов.

– Ловко. А если эта афера раскроется?

– Кем? В избирательной комиссии будут в основном наши. У них в этом деле опыт большой.

***

В зале и в самом деле настроение было подавленное. Услышав то там, то здесь приглушенные «Алё», Лесков, которого многие знали по выступлениям по местному телевидению, поднялся и громко крикнул:

– Выключить телефоны! Расстроить родных мы всегда успеем. Давайте сначала все обдумаем. Нас более двухсот человек. Во всей области нет такого СИЗО, чтобы там нас разместить. Я уверен, что полицай нас шантажирует. Если уж звонить родным, то для того чтобы они подняли тревогу и призвали лесковцев прибыть сюда и потребовать нашего освобождения.

– Кого поднимать? Все были на митинге и сейчас приходят в себя, – возразил мужской голос.

– И их арестуют. Места здесь всем хватит, – поддержала мужчину какая-то женщина.

– Разумно, – согласился писатель. – Но это пессимизм. А как насчет оптимизма?

Поднялся молодой человек лет двадцати пяти, в очках с разбитым стеклом и рассеченной бровью. Он поправил очки и сказал, обращаясь к писателю:

– Я, пожалуй, соглашусь с вами, что полицай блефует и никуда нас завтра отсюда не увезут потому, что послезавтра выборы. В принципе-то весь сыр бор здесь затеян из-за них, которые окончательно похоронили бы в Лесках партию власти. Введением губернаторского правления власть намечала полностью подчинить нас себе. Подавив наш первый протестный митинг, она была уверена, что сломила нашу волю, и мы будем, как шелковые. А мы сегодня показали, что не испугались. Если они нас увезут, то развяжут в Лесках настоящую войну. Я не думаю, что власть это не понимает. Поэтому допускаю, что заинтересованность полицая в наших паспортах связана с предстоящими выборами. Не исключаю, что он обусловит наше освобождение голосованием за партию власти.

– И мы будем сидеть здесь до воскресения? – спросила сидевшая перед оратором девушка. – Я не могу, у меня грудной ребенок.

– Два часа вы можете еще здесь пробыть.

– Думаете, через два часа нас выпустят?

– Насчет выпустят, не знаю, но думаю, что через два часа все прояснится, и будет ясно, как поступить с вами.

– Хорошо, два часа я подожду. Я, как все.

– А я не могу ждать два часа, – поднялась в переднем ряду женщина лет сорока. – У мамы день рождения.

Молодой человек в очках взглянул на часы и не успел ответить. За него это сделал мужчина в черной вязаной шапочке, надвинутой по самые глаза. Встав во весь солидный рост, он приподнял левую руку в черной перчатке и положил ладонью на спинку переднего сиденья.

– Подождет ваша мама. И не только два часа. Она не настолько глупа, чтобы не понимать, что мы здесь не в бирюльки играем, а решаем судьбу если не страны, то Лесков уж точно. А вы, идя на запретный митинг, должны были знать, что грубо нарушаете уголовный кодекс, за что по головке вас не погладят, а могут очень сурово наказать со всей строгостью закона, стоящего на страже этого антинародного режима. Я, например, уверен, что буду уволен с государственной службы и в случае суда понесу более суровое наказание по сравнению с другими. Но я осознанно пошел на митинг, потому что не хочу служить нынешней власти. Мой начальник полковник Безусяк также знал, что будет снят с должности начальника РОВД, однако в пятницу повел нас на площадь защитить народ от опоновцев и был уволен без сохранения положенных ему льгот. И сегодня он пошел на митинг, взяв на себя роль организатора. «Скорая», насколько мы знаем, увезла его без признаков жизни.

– Он умер, – раздался голос от двери, идущей в туалет. – Мне об этом только что сообщили по телефону.

– А женщина? – спросил женский голос.

– Она умерла еще в дороге.

Вслед за женским криком по залу прокатился гул возмущения.

– Тихо! – потребовал сослуживец Безусяка. – Я предлагаю почтить память о полковнике и жительнице наших Лесков вставанием и минутой молчания.

А когда сели, то увидели спускавшихся с задних рядов пятерых мужчин, одетых в темные форменные костюмы, и в серых масках. Двое направились к двери, через которую выводили на допрос, и двое – к двери в туалет. Пятый встал перед первым рядом и, подняв в успокоительном жесте руки, приглушенно проговорил:

– Спокойно, товарищи! Мы свои и пришли вас освободить. – Мужчина, а это был Дима, увидев, как многие вскочили, попросил руками опять сесть. Встретив радостный взгляд Вадика, он кивнул ему. – Первыми выходят, вернее, уже начали выходить из задних рядов. Чтобы не создавать шума, быстро поднимайтесь, когда подойдет ваша очередь. Вся процедура выхода должна занять не более семи – восьми минут. А до того продолжайте разговаривать, как ни в чем…

Дима вдруг умолк и, отскочив к двери, через которую выводили на допрос, прижался к стене рядом с двумя бойцами. Дверь приоткрылась, и в ней появилась старушка.

– А вот и я, – крикнула она и умолкла, уставившись на бойцов у стены.

– Тихо, тихо, бабуля, – взял ее под руку Дима и повел к проходу. – Быстро идите к задним рядам и прямиком домой.

Ничего не понимая, старушка засеменила по проходу.

Дима вернулся на место, с которого убежал, и успокоил не спускавший с него глаз людей:

– Все будет хорошо. Мы все предусмотрели. А к вам просьба, когда выйдете на улицу, быстрее разойтись в противоположную от Дворца сторону и не очень кучно. А сейчас продолжайте разговаривать, чтобы не вызвать подозрение. О том, что полковник Безусяк умер, знаете?

– Нам уже сказали.

– И женщина умерла.

– Это мы им припомним.

Дима увидел, что подошла очередь Вадика, подошел к нему и, приобняв за плечи, сказал, что отвезет его домой.

– Дядь Дим, я сам доберусь, у вас дел много и без меня.

– Только в том случае, если будет погоня.

Гринин собрался уходить в свой кабинет, как майору позвонил Борзов и, сообщив о смерти Безусяка, поинтересовался, знают ли об этом задержанные. Матюхин ответил, если и узнали, то их больше волнует угроза отправки завтра утром в областное СИЗО, если они не предоставят ему сегодня паспорта. Аферу с паспортами при голосовании Борзов одобрил и попросил к утру освободить Дворец Культуры и клуб «Луч». Не сдавших паспорта он согласился разместить в своем СИЗО, но не больше десяти человек.

Закончив разговор с Борзовым, майор тут же позвонил в клуб «Луч» майору Сизову, проводившему допросы задержанных крестьян.

***

В клубе обстановка была еще напряженнее. Доставить сюда удалось лишь два автобуса и то не полных. Многие задержанные были пристегнуты к сидениям наручниками, которые сняли лишь в зале. Несмотря на то, что все ехали в город на легковых машинах, паспортов и водительских прав ни у кого не оказалось, а называть свои фамилии они либо отказывались, либо придумывали вымышленные. Профессия у всех оказалась одинаковая: трешник от нового названия колхозов ООО или «Трио». Об уничтожении колхозов Ельциным, которого задержанные иначе, как алкашом не называли, они говорили сплошь матом, при этом досталось и нынешним правителям страны, особенно Президенту: «Чем ему не угодил наш мэр Верхов? Да мы выжили только благодаря ему. Если бы не он, нашей деревни давно бы уже не было». На возражение майора, что Верхов был киллером, а бывших киллеров не бывает, в чем он как военный уверен, поэтому Верхов должен сидеть в тюрьме, задержанные опять набросились на Президента: «Уж если кого сажать, то в первую очередь самого Президента. Скоро четыре года, как он правит страной, а он подсчитал, сколько деревень за это время добавилось от безысходности к обезлюженным? А сколько малых городов? Верхова бы сделать Президентом, он бы враз порядок навел и возродил сельское хозяйство во всей стране, а не только в одной области.

Разговор о нынешней деревне и о Верхове майор заводил почти с каждым допрашиваемым специально, так как именно здесь, на его взгляд, проявлялись политические взгляды крестьян. Но не всех сразу удавалось разговорить. В основном, они смотрели на него зверем и на стандартные вопросы (фамилия, возраст и пр.) либо молчали, либо бросали:

– Говорить отказываюсь.

– Этим самым вы лишь усугубляете свою вину.

– В чем же это моя вина заключается?

– В участии в запрещенном митинге.

– А вы туда нас пустили?

– То, что вы массово пытались туда прорваться, уже является грубым нарушением губернаторского правления.

– Это насчет того, что больше десяти собираться нельзя? Он, что, белены объелся? Пошел он куда подальше со своим правлением!

– Эти слова вам тоже зачтутся. Пять лет в совокупности вам гарантируется.

– Да хоть пятьдесят. Ваша власть и пять не продержится.

– Кто вам об этом сказал? Верхов?

– Никто не сказал. Я в этом сам уверен. А нашего Верхова вы не трожьте!

А встречались и совсем буйные, на все вопросы кричавшие:

– Выпустите Паршина! Не выпустите, не выдавите из меня ни слова.

– Верните нашего мэра Верхова!

– Только враги народа травят его газами!

– Долой такого Президента!

– Сталина на вас, извергов нет! Он бы враз в стране порядок навел.

– Сталина, говорите? Он бы за одно слово против него всю вашу деревню к стенке поставил.

– Не знаю, кого он к стенке ставил. Но думаю, ставил, кого надо. А в нашей деревне от него пострадавших не было. А при вашей власти полдеревни вымерло. Мать говорила, в войну больше уцелело. Если бы не наш мэр Верхов, и мы бы все уже на погосте лежали. Поэтому я и поехал на митинг, чтобы потребовать вернуть его в мэры.

– Свободны.

– Как? Не посадите даже на пять лет? Мне идти домой? А остальные как же?

– Уведи его в зал, – еле сдерживая себя, приказывал Сизов опоновцу.

– Слышь? А домой когда?

– Уводи его! Приведи мне бабу, да помоложе и покрасивее, чтобы придти в себя от этого умника.

– Я покажу, какую. Она вам всем даст… дрозда! Ха-ха!

Тут не выдерживал опоновец и ударом по голове заставил задержанного умолкнуть.

Опоновец привел черноглазую красотку в вишневом берете набекрень, на которую давно положил глаз. Участие в протестах она не принимала, а лишь переводила большие глаза с одного оратора на другого. Каждый раз, заходя за очередной жертвой на допрос, опоновец смотрел на нее и хотел указать на нее дубинкой и не делал это, зная, что на допросе ее сфотографируют с нехорошими для нее последствиями. А с другой стороны он не видел другой возможности с ней познакомиться, как при ее освобождении, а как это сделать, пока не придумал.

Увидев направленную на нее дубинку, женщина приподняла удивленно тонкие черные брови и медленно поднялась. На этот раз он шел не впереди, а сзади, не отрывая глаз от ее туго обтянутого джинсами потрясного зада, не большого, но и не сплющенного, как у нынешних моделей.