Больше она не сможет ходить, больше она не сможет прыгать. Только лежать, только озираться по сторонам, она может делать только одно – высасывать чужую жизненную силу.

Какая же она тварь.

А я? А я что? Я люблю ужасы, этот жанр влечёт меня. Ужасы – это стройная проститутка, глаза которой наливаются похотью. Я хочу их, хочу слиться с ними, раствориться в их объятиях.

Кровь брызжет на экран, маньяк в белой маске потрошит подростков. Убийцы в фильмах могут делать всё, у них полная свобода действий. Да блин, у них монополия на насилие. Как же круто!

Ужас – это не вампир, который пытается тебя укусить. Страх – это не побег от несуществующего призрака. Боль – это не попытка вырваться из когтей оборотня. Ужас встроен в нас самих. Мы боимся неизведанного, чего-то внешнего, но тем не менее близкого нам. Иногда мы боимся самих себя.

– Должен должен должен – кричит она – я тебя родила, я тебя кормила. Ты должен мне по гроб жизни. Будешь ухаживать за мной. БУДЕШЬ

Ужас может быть повсюду; если ты понимаешь, что способен на большее, то в этом уже может крыться ужас. Иррациональные мотивы, странные желания, голос внутреннего зверя. Как это можно назвать? Чего вы боитесь больше всего?

Боитесь ли вы проснуться и увидеть своих близких без голов? Увидеть, что у них нет пальцев. Увидеть кишки, растянутые по всей комнате.

Может это вы сделали? Это ты взял нож и устроил резню, а?

Эта падла продолжает кричать, а я не обращаю внимания. Я философ, философ страха, исследователь ужаса. В этом году должна состояться защита моей диссертации. Ей не хватает всего одного штриха – хорошенького практического примера.

Я смотрел фильмы ужасов, я читал страшилки, играл в страшные игры. Ходил по ночному кладбищу, посещал местное отделение морга, одну ночь мне удалось провести в гробу. Ужас был так близко, но так далеко.

И теперь вот – старая мать сломала свои ноги, она лежит на диване и визжит.

Хочет привлечь к себе мой взгляд, хочет порцию заботы, жаждет уважения. Она же растила меня, кормила, поила, одевала. Я теперь ей должен, да?

Она била меня в детстве, душила своими руками, держала меня под ногтем. Уже в юности я потерял чувство страха. Меня больше нельзя было напугать, казалось, что мои нервные окончания отмерли. Я стал бесчувственным, я стал страстно искать того, что смогло бы меня напугать.

Меня, блин, пугает лежачее тело. Меня страшит инвалидность. Я в ужасе от того, что существует старость. Пока вы смотрели ужасы, настоящий кошмар всегда был рядом. Ваши родные, близкие, дети – они и есть источник всех самых страшных фобий.

Ребёнка может сбить машина, его может убить рак, старики страдают деменцией, старческое тело теряет способность регенерировать. Оборотни? Вампиры? Оглянитесь вокруг! Ужас всегда с нами, сам человек – есть источник бесконечного кошмара.

От него исходят флюиды иррационального, он сдерживает внутри себя животные позывы, сдерживает… Однажды они вырвутся наружу.

Это тварь меня задолбала! Она орёт и плюётся, требует еду, требует судно.

Загадила простыню, уронила крошки на пол, привлекла тараканов, сбросила все подушки с дивана. Она капризничает и пинается, она хочет свести меня с ума. А-А-А

А-А-А-А-А-А-А-А-А

Заношу каждое своё чувство в работу, фиксирую деятельность каждого нейрона, записываю мысли и ощущения. Я теперь знаю больше об ужасе, знаю достаточно о страхе. Я лично видел кошмарную суть бытия, испытывал оторопь от видов старческого паралича. Наблюдал клыки стариковской деменции, зрел проявления животной ярости.

Я знал, что однажды разум окончательно угаснет, высвобождая наружу нечто УЖАСНОЕ.

Я ставлю точку в своей работе. Сохраняю документ на компьютере. Теперь можно закрыть ноутбук, можно заняться дополнительными срезами темы. Создать удивительный раздаточный материал.

Молоток, платок, перчатки.

Перчатки я надел.

– Ты чего, сын сучий? – кричит старое тело.

Платок я запихал в рот, сжимая другой рукой морщинистое горло.

– Мммм – мямлит обрюзгшая свинота.

Молоток поднимается наверх, опускается вниз.

Наверх, вниз, наверх, вниз, наверх, вниз.

В черепе старухи зияет красная дырка, видно, как капли стекают куда-то внутрь. Они смешиваются в одну массу, формируют комки из серого вещества и алой юшки.

Это смотрится нелепо: заплывшие глаза, расплющенный нос, раззявленный рот.

Вместо лба глубокое отверстие, вместо губ кровавые ошмётки. Складывается ощущение, что в башке старушки взорвалась граната. Лицо обезображено настолько, что оно потеряло свою былую форму. Теперь это какой-то скисший и раздавленный фрукт. То ли гранат, то ли арбуз, то ли помидор.

Больше похоже на арбуз. Ну знаете, их иногда роняют, и они лопаются, разбрасывая в стороны красную мякоть. Так и тут.

Я делаю фотографию на телефон. В снимок вкладывается вся моя душа, если таковая имеется. Я удовлетворён и расслаблен.

Мне довелось не только столкнуться с ужасом, мне удалось его одолеть. Теперь я могу считаться крутым парнем.

Таким же крутым, как та тёлка из фильма «Крик».

«Блин, это круто!».

«Альфа Центавра»

– Мам, а до Альфы Центавры далеко?

Мать смотрит на меня, её глаза подобны ярким звёздам. Если она моргнёт, то я загадаю очередное желание.

– Далеко, малыш, но мы – она усаживает меня на спину – полетим туда. -Ха-ха-ха- Её смех подобен ангельскому пению. Как же я люблю свою маму.

«Один, два, три, пуск!».

Вместе с мамой мы начинаем кружиться по комнате, имитируя полёт космического челнока. Гравитация причудливо изменяет нашу траекторию, стараясь всячески сбить нас с намеченного пути. Лампа – это солнце, мебель – это скопление каменистых астероидов. Не дай нам бог врезаться в одно из таких!

Мать смеётся и продолжает кружить по комнате. –Ха-ха-ха-

Я смеюсь вместе с ней, аккуратно держась за её плечи. Вдыхаю аромат её волос, прижимаюсь к горячему телу. Мне хорошо.

– Ма, однажды я доберусь туда! – говорю я. – Стану героем, ты сможешь мной гордиться. Ты будешь улыбаться и показывать пальцем на небо, люди будут смотреть на тебя, а ты скажешь им «там мой сын, как же я люблю его».

Мать замедляет движение, осторожно спускает меня на пол и говорит мне – я люблю тебя, Вань – её рука гладит меня по голове, в воздухе искрит статическое электричество (от тепла её рук, от энергии её глаз). – Ты уже мой герой – её губы приземляются на мой лоб, я расплываюсь в глупой улыбке.

«Жди меня Альфа Центавра».

***

Один, два, три, пуск!

У меня очень мало времени, сейчас я нахожусь в горящем здании. Огонь лижет стены, кусает потолок.

Чёрная гарь вихрится в воздухе, отравляя ядовитыми парами каждый сантиметр пространства. Всё вокруг стало красным и оранжевым. Яркое марево слепит мои глаза.

Продвигаюсь по коридору, внимательно осматриваясь по сторонам. Пожарным топором прокладываю себе путь вперёд. Скелет здания постепенно начинает крошиться, огонь успел добраться до самых маленьких косточек.

Вижу сгоревшую обувь, обугленные фотографии, поникшие детские игрушки.

Самих детей не вижу. – Я тут! – ору я изо всех сил. – Я пришёл спасти вас!

Альфа Центавра состоит из трёх звезд. Эту Троицу можно разглядеть на небе, мысленно переносясь туда.

Говорят, что там есть экзопланета – космическое тело, похожее на землю. Раньше мне казалось, что туда попадают души умерших. Может это и глупо, но я считал, что там находится Рай. Там могла жить и моя мама.

Искры летят во все стороны, бегут по защитному костюму, прыгают под мои ноги. Всё вокруг трещит и лопается. Температура с каждой минутой возрастает. Скоро тут будет так же жарко, как на солнце.

ДЗИНЬ

Что-то разбилось за моей спиной, но я даже не смотрю туда. Мне нужно найти детей, нужно спасти их. Я не могу позволить им сгореть. Не могу дать огню пожрать их.

Руками расталкиваю какой-то мусор, разрубаю топором тлеющую дверь в детскую (кажется, что она была разрисована бабочками и цветами). Большими шагами добираюсь до кровати и приподнимаю её.

Один, два, три – вот и они, испуганные и отравленные запахом пожара.

Укрываю их огнеупорной тканью, одеваю на их лица кислородные маски, начинаю выводить детей из помещения.

Всё вокруг горит и содрогается от предсмертных судорог. Этому зданию приходит конец, огонь не оставит от него ни пылинки. Сукин сын всё здесь уничтожит, его мания разрушения не знает границ.

«Пап, а до выхода далеко?». Они думают, что я их папа…

С детьми мы доходим до первого этажа, видно, что они двигаются с трудом. Иногда мне приходится нести сразу три тела. Помогать им, постоянно сверяясь с ментальной картой. Здесь нельзя блуждать, времени нет.

БАМ

Здание начинает рушиться, нам необходимо срочно выбраться отсюда. А иначе…

…иначе нас всех завалит почерневшими обломками.

«Далеко, малыши, но вы – я осторожно ставлю детей на ноги – справитесь».

Показываю им на выход, поправляя на лицах кислородные маски. Они будут бежать, а я попробую удержать треснувшие балки. Если я этого не сделаю, то отсюда никто не выберется живым.

Встаю в полный рост и подпираю своим телом костяк помещения. Дети со страхом смотрят на меня, а я им кричу:

«Один, два, три, пуск!».

Дети из последних сил бегут к выходу, а я удерживаю потолок горящего коридора. Их там встретят, им помогут. Скорая своё дело знает, она их вмиг на ноги поставит.

Если я опущу руки, тут всё рухнет. Но нет, нельзя. Я ни за что не перестану держать обгоревшие балки, я дам им выбраться наружу. А там ребят встретят мои коллеги, помогут им, отгонят огонь в сторону.

«Стану героем, ты сможешь мной гордиться» – перед глазами всё плывёт и качается. Пытаюсь хоть как-то устоять на ногах. Слышу шёпот.

Вместе со мной перекладины потолка держит моя мать, она смотрит на меня и улыбается. Даже под стёклами респиратора у меня начинают идти слёзы.

Мурашки покрывают спину, щекочут всё моё тело.

– Мам, а до Альфы Центавры далеко? – спрашиваю её я.

– Недалеко, сынок – мать совсем не постарела. – Я сейчас там, стою на одной из трёх звёзд. Улыбаюсь и показываю пальцем на небо, люди смотрят на меня, а я говорю им «там мой сын, как же я люблю его».

Сердце моё бьётся сильнее, я держу балки, постепенно теряя сознание. Все окружающие краски смешиваются в один цвет, мои слёзы размывают контуры страшного пожара. Я знаю, что дети выбрались. Знаю, что всё уже позади.

– Всё хорошо, Вань – говорит мне мать – можешь отпускать балки. Она протягивает мне свою руку, приглашая снова прокатиться на её спине. И это несмотря на то, что я вырос и стал тяжёлым. Стал совсем большим.

Я отпускаю балки, не обращая внимания на скрежет, шварканье и прочие шумы. Здание разваливается на части, а мне всё равно. Приближаюсь к своей матери. Приобнимаю её.

«Жди меня Альфа Центавра».

«Всадник по имени Голод»

Ем бургер. Нет, не так.

Нахожусь в забегаловке, в месте, где можно купить жирную пищу. Не только жирную, но и вредную. Сердцу от такой пищи будет плохо. Кого-то это волнует? Ни капельки, все сидят и запихивают трансжиры (или как их там называют) в свои рты.

А так город у нас бедный. Все жалуются на власть, на налоги, на свою заработную плату. Но каждый раз я прихожу в забегаловку и вижу это – целую толпу людей. Людей, которые жрут так, словно до этого их никто не кормил целую вечность.

Позволил и себе, да. Завидно? Взял бургер, картошку и сок. Сел подальше от людей, положив свой поднос на маленький столик. Пища блестит, источает холестериновый аромат. Она так и говорит – конец твоему сердцу, гадёныш.

А я беру бургер двумя руками и начинаю его есть. Двумя руками держу булки, стараясь кусать так, чтоб котлета не выпала. Мои губы измазаны в соусе; в картонную коробочку падает салат, кусок огурца, обильно капает смазка из сырного соуса.

Как, мать твою, вкусно!

Мне нравится, как аромат фритюра и говяжьей котлеты касается моего нёба. Как же приятно есть вредную пищу, вы бы знали. Откладываю бургер и начинаю хватать жирными пальцами солёную картошку. Её дольки растворяются на моём языке, кашей стекают по глотке в желудок. –Бульк-

Но удовольствие заканчивается.

Сначала казалось, что в заведении скачет напряжение. Свет померк, кое-где начал мерцать. – Что за? – говорю я вслух.

Потом в помещение ворвалась страшная вонь, будто кто-то открыл дверь не на улицу, а прямиком на свалку. Пахло самой мерзкой тухлятиной, какой-то гнилью, разило противной падалью. – Вы чего там? – уже громче заявляю я.

И вот ко мне подходит он – бомжара. Не было в нём никакого величия, да о чём я? Это бомжатина, ребят. Драная куртка, какие-то треники вместо штанов, на нём поди и трусов нет. Волосы слиплись от пота и грязи, в ушах виден жёлтый налёт, из носа во все стороны торчат тёмные отростки.

– Может уйдёшь, а? – говорю я. – Это место для людей, а ты человеком не являешься. Какого чёрта бомж подошёл именно ко мне? – думаю я.

Он поднял руку, согнутую в кулак. Театральным жестом встряхнул её и показал скрытую доселе златую цепочку с крестом. На его помятом лице заиграла странная улыбка. Типа – «я что-то знаю про жизнь, сынок».

– И что? – задаю резонный вопрос. – Я похож на верующего или как?

Бомж тупо садится напротив меня, прямо на красный диванчик, который начинает издавать странные звуки под его пятой точкой. –Пссс-

Всё это кажется мне странным. Каким-то нереальным. Нужно встать и уйти, зачем я трачу свои нервы и силы на ЭТО?

– Ты не сможешь – говорит мне бомж.

Я действительно, блин, не могу. Мало того, что повернуть головой нельзя, так нельзя и совсем чем-либо двинуть. Я будто замёрз. Меня типа паралич хватил или ещё чего.

– И я не бомж – говорит мне бомж.

Кажется, что рот мой заклеили. Я только могу сидеть и смотреть, смотреть и нюхать. Может они мне что-то в еду подсыпали?

Не дай бог меня эта падла ограбит или чего-то мне повредит. С землёй тут всё сравняю.

– Я всадник по имени Голод – говорит мне не бомж.

И после его слов началось самое страшное.

Скрутило живот, потом стошнило, кинуло в дрожь. Я провалился в серию из бредовых образов, потонул в море психотропных идей. Меня размазало, расплющило, впечатало в какую-то иную реальность.

Всадник действительно стал всадником. Тощая лошадь с красными глазами била по воздуху копытами, её бока были изъедены плешью. На ней сидел такой же худой человек; вокруг него роились стаи мух, ос, стрекоз. Всё это рябило в глазах и ужасным шумом отдавало в мозгу.

Я знал, что эти насекомые внутри меня. Я знал, что они снаружи.

ОНИ ПОВСЮДУ

Из моего рта потекла чёрная жижа, я лежал где-то в канализации и страдал от страшных приступов тошноты.

Меня выворачивало наизнанку, тошнило белыми личинками, я вытаскивал руками длинных цепней из своей трахеи. – Склизкий ты червь – говорил Всадник – все вы такие, что-то говорите про милосердие, а сами выбрасываете кучу еды в мусорку.

– Вы такие мерзкие, что мне даже и работы не остаётся – продолжал Голод.

– Лишь иногда я топчу посевы и уничтожаю виноградные лозы. В остальное время я смотрю на деяния ваших рук: на смерть животных, на смерть детей, на смерть бездомных.

Всадник спрыгнул с коня и дал мне руку. Могучим хватом он вырвал меня из причудливого трипа. От его прикосновений хотелось плакать и есть – всё это делать одновременно.

– Скоро наступит Конец – сказал он – уже скоро ваш мир будет уничтожен, грядёт великая битва у холма Мегиддо. Голод положил руку на сердце и начал молиться.

«Это нормально или что?» Моё сознание и тело существовали отдельно, всё было так сложно, что мне стало легко. Я просто смотрел по сторонам и старался не дышать носом. Как же от Голода воняет!

– Я рад, что ты выбрался из детского дома и обрёл своё дело – Голод вздохнул – жаль, что ты стал ТАКИМ. Его взгляд пытался испепелить меня, зуб даю. Он смотрел на меня неодобрительно, тёр свои плечи и притоптывал одной ногой.

«Какое выдуманной сущности дело до моей несуществующей совести?».

– Я отец твой – его голос взорвался в моей голове – грязная уличная девка родила тебя, а потом бросила на пороге детского дома.

– Городиться мне нечем, но это я тебя породил – от его слов мне было страшно, было очень больно, очень обидно.

– Как ты мог? – я расплакался.

Голод долго стоял и смотрел на зелёное солнце. Было непонятно, кто из них более нереален. Это длилось очень долго, мои глаза успели устать, слёзы успели засохнуть.

– Теперь ты будешь возвещать Конец – наконец вымолвил Голод – будешь помогать силам Света.

Он дал мне запятнанную грязью и жиром табличку с надписью: «Конец близок!», а потом протянул тот самый сверкающий крест. Удивительно, что его грязная рука не запачкала творение неизвестного мастера.

– Проповедуй! – его рука начертила в воздухе серию каких-то знаков.

БАМ – мой мозг вспыхнул огнями и погас.

***

С тех пор я хожу по городу и возвещаю людям конец.

– Покайтесь – кричу им я. Но меня мало кто слышит.

А мне и дела нет, ведь я заранее победил. Папка не только лишил меня чувства голода, он лишил меня всех чувств. Сделал бессмертным.

Дал мне работу.

И вот я работаю – хожу и кричу. Призываю задуматься о будущем. Может я уже и вам однажды что-то такое кричал в уши.

А вы как? Услышали меня?