Письмо постороннего критика в редакцию нашего журнала по поводу книг г. Панаева и «Нового поэта»

Обращаюсь к статье «Отеч. Зап.» Эта статья, как вы уже знаете, написана по поводу сочинений г. Панаева. Первая часть её подписана каким-то непризнанным поэтом. Если «Отеч. Зап.» считают скандалом стишки в разных шуточных изданиях и фельетоны Нового Поэта, то эта статейка тоже скандал. Она написана в таком тоне: Ах, Иван Иваныч; как вам не стыдно, Иван Иваныч; я от вас этого никак не ожидал, Иван Иваныч; я вас знал еще маленьким, Иван Иваныч! и т. д. и не смотря на это, я не назову этой пустенькой статейки скандалом. Она – статейка неловкая, неостроумная и даже дурного тона, но не скандал, точно так как не составляют скандала и мелкие стишки и фельетоны Нового Поэта. Конечно, помещенная в серьезном отделе такого серьезного журнала, как «Отеч. Зап.,» журнала, говорящего об всем с нахмуренною бровью, эта статейка как-то невольно режет глаза, но пусть ужь она не будет скандалом. Не всякая дурная шутка составляет литературный скандал. Привилегия или монополия скандалов остается за нашими серьезными журналами. Вот послесловие этой статейки, написанное по всем признакам человеком очень близким к редакции, человеком очевидно очень серьёзным, близко подходит к скандалу.

«Этот-то род литературы, так начинается это послесловие, в котором играет главную роль лицо, а не идея, факт, а не творческое создание, получил у нас широкое применение и образовал целую литературу скандалов. Скандалы появились – мы уже теперь говорим не о г. Панаеве и Новом Поэте – в журналах толстых и тонких, на столбцах газет и еженедельных изданий.»

Вы говорите не о г. Панаеве и не о Новом Поэте? – так о ком же? Ужь не об обличительной ли литературе? В таком случае в критике «Отеч. Зап.,» которая, с тех пор как Белинский покинул этот журнал, сделалась одним из бесцветнейших его отделов, произойдет с будущего года значительная перемена. Она стало-быть примкнет к «Библиотеке для Чтения,» и у нас вместо одного журнала искусства для искусства, явится их два. Все-таки лучше иметь хоть одно не совсем верное направление, чем вовсе не иметь никакого. Но нет; не то кажется хотят сказать «Отеч. Зап.» Продолжаю делать выписки:

«Ему (т. е. этому роду литературы, где лицо и т. д.) преданы душой и телом все бездарности, потомучто он очень легок; на нем основывают свою репутацию вновь-пояаляющиеся журналы и газеты, потомучто скандал заставляет говорить о себе и привлекает подписчиков; к нему прбегают люди, которые и не имели его сначала в виду, но в разгаре полемики не сумели сдержать себя. Городская сплетня, личная клевета заступила место таланта, и мы приутствуем при том безобразии литературных выходок, каторое служит весьма-прискорбным явлением нашего времени.»

Нет, тут очевидно не обличительная литература. Тут опять о стишках, и я, на которого, слава Богу, не пишут еще ни стишков, ни эпиграмм, и у которого потому кровь течет правильно и покойно, я никак не могу понять ни такого ожесточения, ни такого преувеличения. Прочтя вышеприведенные строки, право подумаешь, что у нас не осталось уже ни одного таланта и все они пустились писать смехотворные стишки на почтенного редактора «Отеч. Зап.,» потомучто, заметьте, кто пишет подобные стишки, тот ужь не талант. Подумаешь, что вся наша литература: и мужчины-писатели и дамы-писательницы и дети-писатели и псевдонимы и анонимы, бросили писать романы, комедии и повести и стали выделывать только скандалы. Ну, можно ли так волноваться из-за таких пустяков? Вся-то эта по-вашему литература скандалов сводится на несколько стихотворений, которые все на перечет. Надобно ужь слишком сильно принять к сердцу несколько куплетов, чтоб из-за этого поднять такой гвалт. Мне, человеку постороннему и, главное, хладнокровному, хочется сказать почтенному редактору: милостивый государь, вы любите гласность, по крайней мере, вы с самого основания своего прекрасного журнала взывали к ней, ждали и звали ее. И вот вдруг, с началом нынешнего благословенного царствования, расступились облака, заволакивавшиия наше небо, и сквозь них весело проглянул голубой клочек его. Стало возможным осмеивать некоторые лица или всем надоевшия или злоупотребившия закон и власть им предоставленную или наконец такия, как например господин Козляинов, которые нет-нет да и отдуют немку. Вместе с куплетами на этих господ, вероятно по ошибке написали несколько куплетов и на вас. Ну, чтож что написали – велика важность! Неужели ж из того, что гласность раз ошиблась, – долой ее. Нет, милостивый государь, если вы любите гласность, извиняйте и уклонения её. Вы конечно не оскорбитесь, если я поставлю лорда Пальмерстона на одну доску с вами – он человек почтенный во всех отношениях – что ж? он не обижается, когда его продернут иногда в двадцати или тридцати оппозиционных журналах, да осмеют в десятках шуточных, да обругают на чем свет стоит в сотнях иностранных – французских, немецких, американских. Поверьте, что после всего этого продергивания он кушает с своим обыкновенным аппетитом, и ночью, когда говорит в палате, голос его не дрожит и не взволнован нисколько. И никогда на ум ему не вспадет желать уничтожения гласности. И за кого вы стоите, за кого вы ратуете, милостивый государь? За господ Гусиных, Сорокиных, Козляиновых, Аскоченских, потомучто если не считать вас, милостивый государь, вас, которого задели может быть по недоразумению, ведь куплеты писались только на подобные лица. Стало-быть все, что вы писали о гласности, все ваши воззвания к ней, вся ваша жажда её – все это были слова, слова и слова?.. Стало быть пусть пишут про других, мы будем молчать и посмеемся еще с приятелями над осмеянными лицами, только бы нас-то не трогали. Нет, милостивый государь, ваше поколение (я старик, совсем старик, у меня и ноги ужь не ходят, и потому я не принадлежу к вашему поколению) и без того ужь много играло словами. Может-быть историческая роль его была играть словами, но из этих слов ростет теперь новое поколение, для которого слово и дело, может-быть, будут синонимами и которое понимает гласность несколько шире, чем вы понимаете ее. Я согласен, что вам все это крайне неприятно; я знаю из разных печатных статеек, что вас всюду выбирают на почотные места: вы член комитета литературного фонда, вы даже казначей его, вы главный редактор энциклопедического лексикона, вы, одним словом – лицо, а не то что какая-нибудь персона; понимаю, еще раз понимаю, как вам все это неприятно, но что ж делать? укрепитесь. Нельзя же вдруг вычеркнуть из жизни прежние либеральные годы, прежния верования. Такое ужь видно время, слава Богу, пришло, что и лицом-то нельзя быть без этих верований.