Наступил сентябрь 1945 года. Жизнь в Германии постепенно налаживалась и укреплялась. На полную мощность работала в городе Науэн центральная радиовещательная станция, в Берлине выходило несколько центральных газет, в том числе и газета “Neues Deutschland” (“Новая Германия”), на которую можно было подписаться в любом селе или городе, в том числе и в Хейероде. Поступило разрешение на создание, организацию и деятельность различных партий и движений. Еще в августе я зарегистрировал в Хейероде образование двух партийных ячеек: коммунистической и социалистической. Чуть позже я зарегистрировал также Freiwillige Feuerwehr Heyerode (Добровольную пожарную команду Хейероде) во главе с ее старшим пожарным Альфредом Марксом. Эта пожарная команда была основана еще в 1924 году и имела собственное знамя.

Знамя Добровольной пожарной команды села Хейероде с ее девизом “Бога прославляй, а ближнего защищай”

Начались подготовительные работы по национализации промышленных предприятий и проведению земельной реформы. В Германии национализация была проведена умнее и менее болезненно, чем в свое время в России. Были национализированы только крупные объединения, мелкие же производства и розничная торговля остались в частных руках.

В селе Хейероде функционировало около сорока различных по профилю небольших фабрик, кустарных и полукустарных производств. Назову некоторых из них: трикотажные фабрики "Gebrüder Hohlbein”, “Wilgelm Krumbien”, сигаретная фабрика “Carl Henning”, малярная мастерская “Willibald Laufer”, парикмахерские “Walter Zengerling” и “Felix Kaspar”, пекарня “Karl Kott”, мастерская по пошиву обуви “Otto Nadenik”, пошивочная мастерская “Fridrich Marx”, ресторан-гостиница “Zum grünen Rasen” (владелец Hugo Thon), лесная гостиница “Waldgaststӓtte Grenzhaus” (владелец Robert Petersheim) и другие.

Das Grenzhaus. Пограничный дом, построен в 1630 году. Чтобы попасть в село, нужно обязательно проехать под аркой этого дома. Я часто проносился под ней на своем мопеде и не один раз проходил под ней вместе с Лизой, когда встречал на вокзале ее мать, возвращавшуюся с грузом из очередной поездки

Для поставки сырья, сбыта товаров и для другой хозяйственной деятельности нужны были постоянные поездки агентов предприятий за пределы села. Выдача разрешений на поездки была сосредоточена в моих руках. Я отлично понимал значение поездок для фирм и не злоупотреблял своим служебным положением и безотказно выдавал их практически по первому требованию, чем заслужил уважение у местных предпринимателей. Предприятия и фирмы села охотно выполняли заказы хозяйственных служб нашего полка, естественно, за плату оккупационными марками. Я часто был переводчиком при размещении и исполнении этих заказов. Сохранились некоторые предъявленные к оплате счета фирм и частных лиц села с указанием выполненных работ. Счета эти, конечно, в свое время были оплачены. Ниже привожу несколько из них, прошедших через мои руки:

1. Anton Henning, 9.7.1945

Изготовление столов и стульев …………….320.20 М

2. Strickwaren-Fabrik “Gebrüder Hohlbein” 16.7.1945

1. Ремонт белья и обмундирования…………190.00 М

2. Пошив 1000 простыней по 4.50 М………4500.00 М

3. Пошив 600 матрасов по 3.70 М………….2400.00 М

– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – -

Всего ………………….7090.00 М

3. Strickwaren-Fabrik “Wilgelm Krumbein” 27.7.1945

Пошив гимнастерок ……………………3384.80 М

Военнослужащие нашей армии в Германии получали денежное довольствие не только в рублях, но и в оккупационных марках. В качестве примера привожу выписку из приходно-расходных документов за июль 1945 года:

Бывших И. Н., старшина, переводчик 2-го разряда.

Начисление: оклад 600 р., полевые 75 р., всего 675 р.,

плюс оккупационных марок 750.

Удержание: заем 100 р., сберкнижка 230 р., партвзносы

40 р., всего 370 р.

На руки: 305 р., плюс 750 оккуп. марок.

Местные богачи-предприниматели, и не только они, но все жители села, невольно сравнивали меня и мои действия с моим американским предшественником-комендантом, который работал в селе с апреля по июль 1945 года. По большому счету и конечному результату это сравнение, как я слышал от многих жителей, было в мою пользу. Вот основные итоги: американский комендант был в звании капитана, я же был всего фельдфебелем (по немецкой градации званий), ему было под сорок, мне же двадцать лет, в его распоряжении находился служебный “Виллис”, у меня был мопед – и то, по существу, подарок бургомистра, в штате его комендатуры состояли, помимо него самого, помощник, шофер, секретарь-машинистка и радист, не считая прикомандированных солдат, у меня же – никого, если не считать телефониста из роты связи. Американский комендант постоянно следил и контролировал деятельность частных предпринимателей, я же предоставил им полную свободу действий и почти не посещал их предприятия, он делал свой собственный бизнес, я же влюбился в местную девушку, что, между прочим, льстило жителям села.

В один пасмурный сентябрьский день мы с Лизой договорились встретиться у подножия арочного железнодорожного моста. Места там были изумительно красивы. Направляясь на свидание, у подъезда комендатуры я неожиданно столкнулся с бургомистром, который поздоровался и вежливо и сказал:

– Господин комендант, вы давно обещали фрау Крумбайн посетить ее предприятие, но до сих пор своего обещания не исполнили. Она надеется, что сегодня, возможно, прямо сейчас, вы нанесете ей визит.

После такого напоминания мне ничего не оставалось делать, как оседлать свой мопед и ехать к этой фрау, надеясь, что визит мой будет непродолжительным. Хозяйка фабрики фрау Крумбайн встретила меня у входа, вежливо поздоровалась и проводила в свой небольшого размера, но со вкусом обставленный рабочий кабинет. Усадив в мягкое кресло, она стала подробно рассказывать мне о том, что эту фабрику основал ее дед Вильгельм Крумбайн еще в 1910 году. В Хейероде есть и другие фабрики и мастерские с таким же профилем производства, основанные еще в прошлом столетии, но ее фабрика стала самой крупной и производительной не только в Хейероде, но и во всей округе.

Эмблема фирмы “Вильгельм Крумбайн”

Надо было видеть, с каким важным видом и торжественностью все это она говорила и делала, а я сидел как на горячих углях и думал, зачем она все это говорит мне, мне надо побыстрее выбраться отсюда, ведь там, у моста, меня ждет Лиза. Наконец фрау Крумбайн закончила свои пояснения и спросила:

– Может быть, вы хотите спросить меня о чем-нибудь? Пожалуйста, спрашивайте, не стесняйтесь.

Действительно, мне хотелось бы знать, откуда поступает на ее фабрику сырье, в основном пряжа, каким образом, кому и как фирма сбывает свою продукцию. Но я умышленно промолчал, так как после моих вопросов началась бы еще одна серия продолжительных объяснений и пояснений.

– Теперь, господин комендант, прошу вас пройти в один наш цех и посмотреть, как в нем трудятся работницы.

“Еще и цех осматривать надо!” с ужасом подумал я.

В большом просторном и хорошо освещенном помещении в несколько рядов стояли малогабаритные вязальные машины, за которыми сидели наемные работницы – как пожилые женщины, так и совсем юные девочки. Некоторых из них я уже знал в лицо. Проходя мимо одного такого станка я заметил, как сидящая за ним девушка, не поднимая головы, бросила на меня мимолетный лукавый, даже насмешливый взгляд и тут же углубилась в работу. Попробуй сейчас кто-нибудь из работниц оторваться от работы, расслабиться, потянуться, не говоря уже о том, чтобы отойти от станка, как тут же, немедленно будет наказана хозяйкой. Чистота в цехе была идеальной, ее поддерживали сразу три пожилые уборщицы. Мы не спеша обошли весь цех и через узенькую дверцу проникли в просторную комнату, на стенах которой висели вязаные женские кофточки, юбки, костюмы, мужские свитера, пуловеры, детские шарфы, шапочки, носки, рейтузы и еще много других вязаных изделий, названия которых я не знал. Это были образцы продукции, изготовляемой на фабрике. Я опять с опасением подумал, что хозяйка фабрики сейчас начнет все это мне показывать и объяснять. Так оно и случилось. Хозяйка не только подводила меня к каждой модели и не только подробно рассказывала о ней, но и меня просила высказать мое собственное мнение. У меня же не было никакого мнения и представления о существующей сейчас моде, о принятых фасонах, расцветках, складках и рюшках. Я был законченным профаном в этих делах и даже отдаленно, приблизительно сказать ничего не мог. А фрау Крумбайн добивалась от меня хотя бы двузначной оценки того или иного изделия: нравится оно мне или нет. Я отвечал скорее наугад, чем по существу.

В заключение моего визита фрау Крумбайн предложила мне традиционную чашечку кофе, которую я торопливо выпил. Весь этот церемониал с непринужденной беседой, показом образцов изделий и чашечкой кофе лично мне совершенно был не нужен, но он как воздух был необходим хозяйке фабрики, всему ее производству для поддержания авторитета. Даже простой визит коменданта, пусть этим комендантом будет всего-навсего деревенский мальчишка, одетый в военную форму, который является представителем нынешней власти, повышает престиж фабрики в глазах ее оптовых покупателей и заказчиков.

Арочный железнодорожный мост – место встреч и наших с Лизой прогулок

Наконец я освободился из цепких рук фрау Крумбайн, вскочил на свой мопед и на большой скорости помчался к мосту. Погода заметно менялась, начал покрапывать мелкий дождь. Я опоздал на свидание почти на час, и моя бедная Лиза сидела под прикрытием зонтика у подножия массивной каменной опоры и терпеливо ждала меня. Когда я как вихрь подлетел к ней, она встрепенулась, словно испуганная пташка, и с улыбкой бросилась ко мне. Ни одним жестом, ни одним словом, даже ни одним вздохом она не упрекнула и не осудила меня за столь длительное опоздание, а превозмогая усталость и дрожь, всем своим видом старалась показать и убедить меня, что стоять под дождем и ждать меня ей было не только не трудно, но даже приятно. Дождь усиливался и наша прогулка срывалась. Я усадил Лизу на совершенно неудобный и не приспособленный для перевозок пассажиров багажник мопеда и осторожно с заглушенным мотором спустился с возвышенности в низину, в которой размещался центр села.

Когда мы поспешно проскочили мимо дежурного телефониста и вбежали в комендантскую комнату, то оба сразу увидели объемистую картонную коробку.

– Что это? – воскликнула Лиза, вопросительно посмотрев на меня.

– Не знаю, – ответил я.

Мы быстро распаковали коробку. Она была набита вязаными кофточками, пуловерами и другими трикотажными изделиями, на которых красовались цветные этикетки “Strickwaren-Fabrik Wilgelm Krumbein. Heyerode”. Я сразу догадался, что в коробку были вложены как раз те изделия, образцы которых я оценил, как понравившиеся мне. Так вот зачем фрау Крумбайн понадобилась моя оценка каждой ее модели! Она была опытным коммерсантом и хорошо понимала, что за все надо платить, даже вот за такой, в общем-то, ординарный визит коменданта.

Лиза категорически отказалась принять от меня в качестве подарка любые изделия из этой коробки, во-первых, потому, что этого добра в их доме было с избытком и, во-вторых, она заявила, что лучше будет “ходить голой”, но ни за что не наденет на себя изделие этой фирмы. Почему, я так и не понял. Мне ничего не оставалось делать, как все это сокровище (а для моих родителей и сестренок там, на родине, все это было действительно бесценным сокровищем) впоследствии запаковать и отправить домой посылкой.

Мы с Лизой уже не стеснялись друг друга как раньше. В промежутках между поцелуями мы на электроплитке сварили кофе и выпили по чашке этого напитка с бутербродами. Лиза завела патефон, поставила на диск любимую пластинку – вальс Штрауса “Сказки венского леса”. В комнате зазвучала величественная и чарующая мелодия бессмертного творения. Лиза подбежала ко мне, чмокнула меня в щеку и, ловко выскользнув из моих рук, плавно закружилась в танце вокруг комендантского стола. Я вижу ее порозовевшие от выпитого кофе щеки, сверкающие глаза, распустившиеся волосы и внутренне радуюсь и поражаюсь ее удивительной красоте и женственности. А как плавно и величественно изгибалась ее тонкая талия в ритме вальса! Я поражался: откуда у этой простой крестьянской девушки такие царские движения и манеры. Лиза, моя Лиза, сегодня превзошла себя. Сделав еще два-три круга вокруг стола и снова не дав поймать себя, она плавно подвальсировала ко мне и также плавно опустилась на мои колени, обняв мою голову обеими руками.

– Ваниляйн, ты не представляешь себе, как я сегодня счастлива! – сказала она, не убирая с моей головы своих рук. – А все потому, что я крепко-крепко люблю тебя.

– Лиза, скажи, за что, за что ты меня любишь! Что ты нашла во мне? Я просто не могу это понять, – горячился я, явно напрашиваясь на комплимент.

– Люблю тебя я просто так, за ни за что!

– Так не бывает, – хорохорился я. – Я, например, знаю точно, за что я люблю тебя.

– Лиза тихо засмеялась (она никогда не смеялась громко и заразительно) и продолжала:

– Ты не прав, Ваня. Я знаю, что люблю тебя за ни за что, потому что любовь всегда тайна, всегда загадка. Как только эта загадка будет разгадана, так любовь мгновенно исчезнет!

– Не знаю, может быть, это и так, но лично я люблю тебя, знаешь, за что? Слушай и наматывай себе на ус: за необыкновенную красоту, за чудесный бархатный голос, за черные бездонные глаза, за ярко-красные влажные губы, за твои жаркие и сладостные поцелуи, за веселый необидчивый нрав, за твое великое терпение, за… за…

Пока я перечислял качества, за которые я люблю Лизу, она вслух громко считала их, загибая пальцы на левой руке:

– Eins, zwei, drei… ну… ну… еще… еще… придумай еще что-нибудь! Не густо, этого мало. Для полной характеристики, по крайней мере, надо бы насчитать дюжину моих “хороших” достоинств. Вот тогда я поверила бы, что ты любишь меня по-настоящему! – Она вспорхнула с моих колен, подбежала к патефону н заменила пластинку. Приятный тенор громко запел слова знакомой, любимой песни:

– “Schenk mir dein Lӓcheln, Maria!”

Лиза вернулась ко мне, и мы прослушали песенку до конца, стоя в объятиях друг друга.

Я подошел к окну и выглянул наружу. Начало смеркаться, погода портилась, по улицам гулял ветер, сгребая в кучи первые опавшие листья. Несколько капель дождя от удара расплющились на стекле, поползли вниз, оставляя длинные и грязные полосы. Лиза сняла с себя шерстяную кофточку и потянулась к гвоздю, чтобы ее повесить. Я вдруг увидел ее неестественно расставленные ноги в какой-то нелепой позе, которая вызвала во мне незнакомое, даже крамольное желание – увидеть ее ноги обнаженными. Я почему-то не устыдился этого желания, не покраснел, как это случалось раньше, а, наоборот, стал неузнаваемым для самого себя, смелым, даже излишне смелым. Подгоняемый этим растущим желанием, я с горящими глазами вдруг сделал решительный шаг к Лизе. А Лиза, видимо, каким-то шестым или седьмым чувством угадала мое намерение, стремительно, что раньше она делала очень редко, повернула ко мне лицо и устремила на меня вопрошающий и встревоженный взгляд.

Наши глаза встретились, и мы какое-то время как завороженные смотрели друг на друга. В этот напряженный момент мы оба одновременно поняли, что наступила та самая важная, одна-единственная в жизни минута, которая рано или поздно должна произойти и которая произойдет очень скоро, может быть, даже сейчас, независимо от нашего желания или нежелания, независимо от нашей воли, независимо от нас самих. Я смотрел на Лизу возбужденным горящим взглядом и понимал, что она впервые видит меня таким. Я в свою очередь видел ее чистое, спокойно-торжественное, как бы освещенное изнутри лицо и был просто ослеплен его глубокой одухотворенностью и какой-то нечеловеческой красотой. Лиза казалась мне в этот момент сошедшим с небес неземным существом! Однако, эта ее неестественная и даже нелепая поза почему-то вызвала во мне такое вот запредельное, до крайности неприличное земное желание. И я – робкий, застенчивый, вечно сомневающийся в себе парень – вдруг стал настолько смелым и решительным, что подошел к ней, положил руки на ее крутые бедра и стал медленно скользить ими до ее талии снизу вверх, сгребая в гармошку ее легкое ситцевое платьице, обнажая все выше и выше ее стройные загорелые ноги. Лиза, моя Лиза, стояла, не шелохнувшись, все в той же нелепой позе, молча и недоуменно смотрела на меня, не одобряя и не осуждая мой, вообще-то говоря, нахальный поступок. А поступок мой был действительно нахальным, и Лиза это понимала, но она не заругалась на меня, не закричала, иначе я мгновенно убежал бы прочь из комнаты, чтобы скрыть свой стыд и свою наглость. Она не бросилась мне на шею с намерением помочь мне освободиться от своей одежды, в этом случае я бы немедленно обвинил бы ее в распущенности и с презрением, даже с брезгливостью отвернулся бы от нее. Лиза поступила по-другому: она КАК БЫ сделала попытку защитить себя от моего внезапного вторжения, старалась КАК БЫ прикрыть свою наготу подолом платья, но не прикрыла ее и в то же время ничем – ни своим взглядом, ни жестом не осудила меня, чтобы я вдруг не застыдился бы самого себя. Она КАК БЫ помогала мне балансировать на острие ножа и не позволяла мне свалиться с него ни в ту, ни в другую сторону. Она делала КАК БЫ то и другое одновременно, и в этом КАК БЫ заключалась вся мудрость Лизиной женской натуры и вся ее тайна.

Я знал, что к платью, в которое была одета Лиза, со спины был пришит поясок, который Лиза завязывала в узел на талии впереди себя. Сгребая платье в гармошку, я опасался, если пояс этот окажется завязанным, то из попытки ничего не получится, так как я сам ни за что на свете не осмелился бы его развязать. Но поясок этот, к счастью, был не завязан, его оба конца висели по бокам, и я, продолжая движение руками, легко снял платье вместе с комбинацией с гибкого Лизиного тела. Лиза же, полуобнаженная, оставшаяся только в трусиках и в бюстгальтере, подбежала к стене, подняла глаза к тому месту, где не так давно висело распятие Христа, которое было снято по моей просьбе, стала беззвучно шептать слова молитвы, часто повторяя имя Святой Марии. Она, как и большинство жителей Хейероде, не была набожной, хотя и была крещеной и изредка ходила в церковь, а сейчас в самый ответственный момент своей жизни, обратилась к Святой Деве Марии за помощью, за советом, за поддержкой, внутренне готовя себя к свершению этого неотвратимого акта. Несмотря на то, что я сам горел как в огне и с трудом соображал, что делал, однако я воочию видел стройные оголенные ноги Лизы, ее изящное, холеное, не тронутое нуждой юное тело, ее округлые девичьи плечи и, самое главное, тонкий, словно высеченный из мрамора, профиль лица, освещенного отблеском затухающей зари. Я видел это бесценное сокровище своими собственными глазами и не мог поверить, что все оно, без остатка принадлежит мне! Мне одному! Совсем недавно я видел только смерть, разрушения, жестокость, боль и нечеловеческие страдания людей. Совсем недавно от жизни я не ждал ничего хорошего: ни счастья, ни радости, ни спокойствия, а имел скромное желание прожить на белом свете еще один лишний день или получить из дома долгожданную весточку. И вдруг, и вдруг… на мою беззащитную голову нежданно-негаданно свалилось такое огромное Счастье, которое не могло присниться мне даже в самом фантастическом сне. Все это было так велико и возвышенно, что, казалось, не могло быть правдой. И все-таки это был не сон, не мираж, а самая настоящая реальность, голая явь и правда.

Я не спеша подошел к Лизе, взял ее за талию, повернул к себе, и она тотчас прильнула ко мне всем своим трепетным телом, и наши губы слились в продолжительный, торжественный поцелуй, поцелуй – предшественник великого события! Оторвавшись друг от друга на мгновение только для того, чтобы сделать один-два вздоха, мы снова слились в божественном, другого слова я не смог подобрать, поцелуе. Мы целовались долго и много, на этот раз зажигающе и страстно возбуждая в себе еще новые, неведомые чувства. В промежутках между поцелуями Лиза шептала теперь совсем другое имя, мое имя “Wanilein, mein Wanilein!"

LISCHEN

Елизавета Вальдхельм

Родилась 17 июня 1925 года в селе Хейероде

Мюльхаузенского района, Тюрингия, Германия.

Фото 1952 года

WANILEIN

Иван Бывших

Родился 15 октября 1924 года в селе Поначево

Курагинского района Красноярского края.

Фото 1946 года

Мы не торопили события, все шло само собой, по какому, то заранее и кем-то составленному плану. Мы знали, что ЭТО должно случиться, и ОНО случилось! Но все же не ОНО САМО было главным для нас в тот дождливый сентябрьский вечер, а только сам факт прихода этого ОНО. Мы оба не расспрашивали друг друга, знали и верили, что и я, и она были чистыми, непорочными, что нам обоим не придется краснеть друг перед другом, и что каждый из нас сознательно отдавал себя, свое собственное “Я”, свою честь и свою часть только тому, кого он сам добровольно выбрал из тысячи таких же людей, без всяких оговорок, условий и раздумий. МЫ ОБА БЕСКОНЕЧНО ВЕРИЛИ ДРУГ В ДРУГА, и эта вера была тем самым главным стержнем, на котором зиждилась наша любовь. ВЕРА друг в друга – это больше и выше, чем сама ЛЮБОВЬ. Эта простая и часто валяющаяся под ногами истина, на которую мало кто обращает внимание, была врожденной Лизиной сущностью, и она сумела передать ее мне.

Я не скажу, что в этот сентябрьский вечер нам ЭТО понравилось. Скорее всего ОНО нам не понравилось, но когда ОНО все же случилось, сам этот факт стал для нас обоих величайшим событием, эталоном жизни, границей, разделившей нашу общую судьбу на две части: что было до ЭТОГО и что стало после ЭТОГО.

За окном уже шел проливной дождь, в водосточных трубах бешено билась вода, сильные порывы ветра стучали по крыше, врывались в комнату через открытую форточку. Но нам с Лизой было не до этого, мы не обращали внимания на разбушевавшуюся непогоду, мы были заняты собой и нашими новыми проблемами. Лиза, зажав мое лицо обеими руками, осыпала его страстными поцелуями. Насытившись ими, она положила свою чудесную головку мне на грудь и, помолчав с минуту, сказала:

– Знаешь, Ваня, с этого сегодняшнего дня я принадлежу и буду принадлежать до конца своих дней только тебе одному. Знай и всегда помни это!

– Лизхен! Зачем ты это говоришь? Не надо зарекаться, не надо давать друг другу клятв, ведь мы не принадлежим себе и не знаем, что с нами будет завтра, послезавтра, а тем более через год. Мы любим друг друга, это хорошо и пока достаточно. Я, например, благодарю судьбу за то, что она послала мне именно тебя и никого другого, и тебя такой, какая ты есть, о какой я мечтал всю свою короткую жизнь! – сказал я запальчиво и крепко прижал к себе Лизу.

– Ты прав. Но ты прав для себя, у меня своя правда. Я тебя ничем не обязываю и не прошу никаких обещаний, кроме одного – любить меня всю жизнь, даже тогда, когда ты будешь женатым…

– Лизхен! – перебил я ее.

– Да, да, даже тогда, когда ты будешь женат. Не на мне. А я, я… Я буду верна тебе всю свою жизнь.

– Ты что? Никогда не выйдешь замуж? – воскликнул я с ужасом, понимая, что Лиза способна исполнить свои намерения, она никогда не бросала слов на ветер.

– Лиза откинула свесившуюся мне на лоб прядь волос, спокойно и многозначительно подтвердила:

– Да, Ваниляйн, это так.

– Но, почему? Почему? – забормотал я, тормоша ее.

Но Лиза вдруг неестественно повеселела, стала рассказывать мне какую-то историю из своей жизни. Рассказ не получился. Она затихла, но не уснула. Я тоже молчал, обдумывая все, что сегодня произошло.

И опять мне в голову втемяшился этот проклятый узелок на ее поясе, я мучился вопросом: кто его развязал, почему он оказался развязанным?

– Ваниляйн, скажи, о чем ты сейчас думаешь, что тебя тревожит? Поделись со мной своими сомнениями и тебе станет легче, – вдруг сказала Лиза, как будто прочитала мои мысли.

– Ничего меня не мучает и мне нечего тебе говорить, резко ответил я.

– Но я вижу, что ты говоришь неправду.

Да, я говорил неправду, я действительно мучился вопросом: кто развязал этот проклятый узелок на ее платье? Сейчас эти мои тогдашние мучения-сомнения кажутся смешными и никчемными, а тогда? Тогда они заслоняли собой полнеба, полжизни и ответ на этот вопрос я жаждал получить немедленно. Если окажется, что его развязала сама Лиза, то для меня это станет настоящей трагедией, и я ни за что бы не простил ей этого.

Но Лиза была потому и мудрой, что лучше меня понимала меня самого, понимала мое сиюминутное состояние и мое настроение.

– Ваниляйн, если тебя мучает этот узелок на моем поясе, то я скажу тебе откровенно и честно: я его не развязывала. Я не знаю, почему он оказался развязанным, может быть, он был плохо завязан и развязался сам?! Так, наверное, и было на самом деле. Верь мне, Ваня!

Чувствую, что я начал медленно краснеть, ведь Лиза все поняла и все угадала. Чтобы заглушить и замаскировать свой стыд, я схватил Лизу в объятия и стал ее с жаром и страстью целовать приговаривая:

– Лиза, моя Лиза! Я верю тебе, верю! Видимо, об этом позаботилась сама судьба! Больше ты не думай об этом, и я тоже все это выброшу из головы.

Лиза не ответила. Мы долго и молча лежали, прижавшись друг к другу, прислушиваясь к вою ветра и к барабанной дроби тяжелых дождевых капель.

– Как не говори, Лиза, а все ЭТО не так просто. Ведь у тебя… у нас… может появиться… – начал я нерешительно новую тему разговора.

– Ребеночек! – опередила меня догадливая Лиза.

– Да, наш с тобой ребенок… – еле-еле выдавил я из себя.

– Ваниляйн, милый! Ты не думай об этом, не порти себе настроение. Это не мужское дело, а мое личное, женское, это моя забота. Понимаешь?! Это, действительно, моя чисто женская проблема, и ты больше никогда не думай об этом.

Я верил Лизе и на самом деле выкинул из головы такую немаловажную деталь, как возможность появления на свет нашего с Лизой ребенка.

С наступлением рассвета мы оделись, крадучись прошли мимо комнаты Анны, прошмыгнули мимо спящего в обнимку с телефонной трубкой дежурного телефониста и вышли на улицу. Дождь кончился, ветер стих, но по кюветам, выложенным булыжником, с гор неслись мутные потоки. Жители Хейероде еще спали, но кое-где на подставках уже стояли бидоны со свеженадоенным молоком.

– Иди, поспи немного, ведь завтра, то есть уже сегодня, тебе надо идти на работу, – сказал я, когда мы снова оказались около калитки ее дома.

– Я уже не работаю, я уволилась пять дней тому назад, – пояснила мне Лиза с легкой усмешкой.

– Почему? Зачем? – встревожился я.

– Ах, Ваня! Какой же ты недогадливый! Я уволилась потому, чтобы чаще встречаться с тобою. Разве это плохо?

Я хотел что-то еще сказать, но Лиза как всегда поняла меня с полуслова и мой предполагаемый вопрос опередила своим ответом:

– Мутти согласна. Наш бюджет позволяет мне это. Теперь только одно твое слово – и я тотчас прибегу к тебе!

…Это ответственное событие, которое может произойти только один раз в жизни каждого человека, произошло с нами, то есть со мной, русским солдатом Иваном Бывших, и немецкой девушкой Елизаветой Вальдхельм во вторник вечером 11 сентября 1945 года в комендатуре Хейероде близ города Мюльхаузена на Тюрингской земле в Германии.