История села Мотовилово. Дневник. Тетрадь 13

Жнитво. Трынковы и Федотовы

После покоса сразу же подоспело и жнитво. «Ну, благославляйтесь и начинайте с богом», – сказал Василий. Савельевы всей семьей жали рожь на загоне около колодезя. Хотя и жнецов-то много – семь серпов, а загон-то десять сажен шириной, жнитво плохо поддавалось. Санька то и знай бегал на противоположный конец загона, и махая руками показывал, где кончается загон. А солнце нестерпимо палит, выжимая у жнецов пот, с непривычки ломит спину. К обеду Санька совсем изленился. Он то и знай, втыкал серп в землю, изнывая от жары и зноя охал. Делая вид, что утягивает сноп, а сам старался задержаться над снопом, отдохнуть.

«Что, Саньк, видать тебе трудно достается жнитво-то! – с улыбкой на лице снисходительно замечал отец. – Ну ничего! А ты разве не знаешь нашу крестьянскую пословицу:

Трудненько было пахарю, да весело жнецу

! Значит, жнецу-то легче, чем пахарю. Пахарь-то, паша землю и сея, еще не знает, уродится или нет хлеб-то. А жнец-то уже видит, что хлеб урожден и поспел, значит, его надо поскорее сжать, чтобы не обсорился, а ты ленишься!» – убедительным рассказом о труде крестьянина-землепашца, хотел убедить отец Саньку. И Санька, поняв, что сиди не сиди над снопом, а надо снова подниматься и, взяв серп, снова вгрызаться им в стену густой колосистой ржи, тем более его постать отстала от остальных жнецов «на козе», и подгонять ему. А тут еще жаворонки, поднявшись высоко над головой, своими заливистыми песнями отвлекают от работы вконец изомлевшего Саньку.

«Ну, и жарища!» – вытирая лоб подолом чёрной сатиновой рубахи, сказался и сам отец. «Солнышко-то вон куда вздеберяшилось, время-то, наверное, часов двенадцать будет. Да, пора кончать. Пошли к колодезю. Саньк, пойди, тащи кошель, вынимай из него едьбу, обедать будем!» – распорядился отец. Жницы, повтыкая серпы в землю, устало побрели к колодезю, шурша лаптями по колючему жнивью. После сытного обеда часик отдохнули, переждав, когда солнышко свалит с полдня и пока зной смякнет. У Саньки с Ванькой за обед усталость, как рукой сняло, они спать не улеглись, как остальные, а, уйдя к пруду, стали увлеченно гоняться за выводком утят, одного утенка им все же удалось поймать, а остальные попрятались в лягушатнике. После обеда Саньке с Ванькой жать стало еще труднее, солнышко кажется им ещё пуще стало еще припекать их непокрытые головы и усталые от непривычного сгибания спины. Жницы жали молча, каждый, чувствуя в себе усталость, старался все силы класть на подрез горсть за горстью захваченных ладонью стеблей упругой ржи. В пересохшем от жары рте плохо поворачивался в словах язык; а утолять жажду частым питьем нерасчетливо, рожь так и так надо жать. Постепенно жара стала спадать, день клонился к вечеру. «Вот дошибем загон и домой», – желанную команду дал жнецам отец. Заслышав такое радостное распоряжение, Санька с Ванькой с особым азартом стали подгонять свои постати, которые с утра до самого вечера отставали «на козе».

– Не только спину и руку заломило! – пожаловался Ванька.

– Это ты ладонь нахватал! – пожалела его мать.

Со жнитвом сельчане управились до Ильина дня, благо погода стояла жаркая, дождь ни разу не согнал жнецов с поля. Один Иван Трынков не сумел со своей семьей управиться с жатвой до Ильина дня. Он со своей Прасковьей после праздника дожинал последний загон около овражка «Рыбакова».

– Больно гоже вчера помочило! Рожь стала мягкой, податливой и из колоса не ссорится! – с видимым довольством рассуждал он, наговаривая своей Прасковье.

– Да вчера вон какой дождик приурезал, а гром-то как гремел, я инда боялась, в избе в чулане упряталась! – вспоминала Прасковья о вчерашнем дожде.

– А и что это, кажонный год, как Ильин день, так и дожжик и обязательно с громом? – испрашивала Прасковья Ивана.

– А так Богом устроена, премудрость божья и божья благодать! – попросту объяснил он ей. – А ты вот, Прасковья, заметила, что после Ильина дня гром гремит там, где-то, в заоблачном пространстве?

– Нет, не замечала, – простодушно ответила Ивану его жена.

– Ну, так вот, когда-нибудь понаблюдай! – уминая очередной сноп и довязывая его пояском из ржаных стеблей, поучительно вещал он. – А как по-твоему, Прасковья, вот дожнём этот последний загон, свозим снопы в овин, обмолотим, перевеем и в мешки ссыплем, хватит нам этого хлеба на год с нашей семьей или нет? – мечтательно советовался он с женой.

– Ну да, хватит! – не расстраивая мужа, с довольством подтверждала она словами помыслы Ивана о хлебе.

– Как-нибудь, по мере возможности, по божьей воле проживем еще годик, зубы на полку класть не будем, а там, кто жив! – заключил Иван.

А в селе жизнь у людей идет своим чередом, кто чем занимается и, кто о чем мечтает, и кто чем озабочен.

– Завтра надо яблоки оборвать! – обратилась Дарья к своему Ивану, возившемуся во дворе около телеги, подмазывая ее.

– Ну, что ж, возьмем и оборвем.

– А для спорыньи яблоками-то надо обделить ребятишек, а то в позапрошлом годе Матвей Кораблев качал мёд и никому не дал, так у него мёд-то не пошел впрок: в амбаре из кадушки весь мед на пол вытек. Божьим-то даром всех одарствовать надо! Так в писании-то повелено! – добавила Дарья.

– Яблоки-то так и так надо завтра обрывать, ведь послезавтра праздник Преображенья, да из-за яблок-то всю нашу городьбу в огороде чужие ребятишки, воруя яблоки, изломали. Надо бы городьбу-то подправить, только досок, подходящих нет! – высказался и Иван.

Хоть и говорится, на чужой каравай рот не разевай, а каждый так и посягает на чужое добро, как бы им попользоваться

, – поразмыслив про себя, добавил он.

– Иван, а Иван, у нас корова-то, смотри, жениха просит, не ест, не пьет и хвост на бок держит! – поделилась Дарья со своим Иваном наблюдением за коровой, которая только что пригналась из стада.

– Чай в табуне-то быки-то есть, там и обгуляется! – отозвался Иван.

– Домой никак овец не заманишь, подошли ко двору, как очумелые, глядят на ворота, а во двор не заманишь и силком не загонишь! – заманивая овец домой, показывая кусочки хлеба, манила Дарья своих овец, стараясь их водворить.

– Овцы-то они так: как круговые, около своих водят кружатся, а во двор не загонишь, – отозвалась Дарье соседка Любовь Михайловна, идя вслед за своей коровой, которая возвращалась из стада.

– Скорее затвори ворота-то, пока овцы-то во двор забежали! – крикнула Дарья сыну Саньке, вертевшемуся около двора. – А что дверь-то у избы расхлебанил, скорее затвори, ато мухи залетят! – обрушалась Дарья на того же Саньку.

– Под осень-то мухи злеют, залезет под полог хоть одна муха, закусает и спать не даст – заметил Иван о мухах. – Саньк, пойдем, загородь в огороде поправим, ты мне вот эти доски подашь, а их приколачивать буду! – приказным тоном сказал Иван сыну Саньке.

Санька с девками в лесу. Заготовка моха

В этот день Санька Савельев с артелью девок ушёл в лес за грибами. Хоть и не в нос было отцу: в такую деловую пору по лесу с девками шляться, но он Саньке решительно не запретил и смирился с этим его вольным поступком. После ухода Саньки с девками в лес, семья Савельевых во главе с Василием Ефимовичом, собирались тоже в лес на заготовку мха, потребуемого на постройку Минькиного дома. С отцом в лес собирались Минька с Анной, Манька и Ванька.

– Я вот только со стола уберу, посуду после завтрака ополосну и тоже с вами пойду, – затормошилась мать, сметая со стола остатки, оставшиеся после завтрака.

– Нет, уж сиди дома, Санька да не пошел, и ты уж оставайся дома! – распорядился Василий Ефимович.

– А вы скорее собирайтесь и попроворней выхлобучивайтесь из избы-то! – обрушился отец, которому показалось, что больно медленно собираются и не спешат выходить из избы собравшиеся идти в лес на заготовку мха.

Пойти в лес за грибами, с девками, увязалась и Наташка. Идя с девками в лес, Санька чувствовал себя, как козёл в огороде посреди капусты. Дойдя и разбредшись по лесу, чтобы не заплутаться, девки тут же стали голосисто аукаться. Переливчатое эхо причудливо разносилось по всему лесу. Санька безотступно следовал за Наташкой. Он счел подходящим моментом и местом завести с ней разговор на любовные темы. Но она в этот раз была не склонна на это. «Ведь кругом девки, разве можно!» – урезонивала она словами Саньку. «Не выдумывай!» – и она, как бы отталкиваясь от него, попятилась назад и зацепившись ногой о корень сосны, нечаянно упала. Юбка на ней при этом вздернулась, оголив розово-белые тугие ноги выше колен. И надо же случиться такому совпадению, в этот день, в эту минуту, произошло полное затмение Солнца. Полумрак покрыл все, то, что происходило тут в лесу между Санькой и Наташкой. Бродя по лесу в поиске грибов, Кузьма Оглоблин случайно наткнулся на парочку влюбленных, которая расположившись под раскидистым кустом рябины, обоюдно сплетишись ногами, лежали так близко друг от друга, что Кузьма сразу-то и не понял. тут или один или же двое. Не разглядевши и не узнавши в затменном сумраке ни Саньку, ни Наташку, Кузьма, не сдержавшись, ворчливо, с упреком обрушился на них:

– Вот нашли место, где корячиться-то, расположились на самом ходу! Бесстыдники! – обругал Кузьма, незнакомую пару.

Она от стыда укрыла свое лицо ладонью, а он расстроенно пробурчал:

– Какой тут может быть стыд, ведь свою, а не чужую! – схвастнул Санька, не найдя, чем оправдаться.

Девичье ауканье давно стало неслышно.

– Должно быть, мы с тобой заплутали! – с чуть заметной тревогой проговорил Наташке Санька, когда они были уже оба на ногах.

– Тут, как в трех соснах, заплутаться-то негде. Туда вон пойдешь, там поселок «Прорыв». Влево ударишься, на железную дорогу выйдешь. Вправо загнешь, там торговая дорога, которая так и так к дому приведет, а если назад провернешь, то на реку Сережу выйдешь. Так что заплутаться-то здесь и без солнышка-то трудно. Ну, а если солнышко на небе светит, то и вовсе: иди на него и мимо своего дома не пройдешь! – с довольной улыбкой на лице объяснял Санька Наташке, с интересом наблюдая, как среди кустов промелькнул какой-то зверек.

Савельевы в этот день моху насчипили в достаточном количестве, которого много они отыскали вблизи Сущевки, не доходя до поселка лесопильного завода «Прорыв». Они также наблюдали и затмение, когда внезапно ярко светившееся солнце померкло, и вдруг сделалась полутьма. Санька с артелью девок случайно набрел на своих, занимающихся щипанием мха, но от артели девок не отстал, а последовал за ними, на что отец только улыбнувшись, шутливо заметил: «Вот козел последи капусты!».

Яшка Дуранов. Сторож Яков Забродин

Поджили Яшкины раны, которые он получил в прошлом году от побой Мишки Ковшова и Паньки, но Яшка не из-за таких, чтобы свою обиду забыть. «Кто меня заденет, то сам себе не рад будет!» – грозился он в адрес Мишки и Паньки. «Грозил и грозить буду и не забуду!» – высказывал он свое мнение о мщении перед своими товарищами. Уход от него Наташки Яшка принял полусерьезно. Сначала ему думалось, что она к нему вернется снова, а потом мало-помалу с фактом ухода стал свыкаться, но в агрессивном его характере это еще сильнее подзадорило к каким-либо вредным проказам, которые он старался натворить в селе: украсть и даже мстя, поджечь строение обидчика. Яшка, купив оружие допотопного производства, заделался импровизированным охотником. Подобрав себе братию таких же как он отъявленных молодых людей, Яшка целыми днями гонялся по болоту, подстерегая уток. От его ружья не страдала редкая стая галок, подкарауливая их где-нибудь расселившимися на ветле или березе. За Яшкой следовала шумная ватага ребятишек, подзадоривая Яшкин охотничий азарт.

– Яшк, вон там три галки на крыше сарая сидят! – оповещающе сказал ему Петька, указывая пальцем куда-то за огороды.

– Где?! – притаённо понизив голос, возбуждённо спросил его Яшка.

– Вон там! Дуй за мной! – и они хлынули в огород.

Петька первым пролез в дыру в заборе, а за ним и Яшка. Где быть греху: лез Яшка со своей берданкой через дыру в заборе, нечаянно задел чем-то за спусковой крючок, а ружье-то было заряжено, и в пылу азарта курок был взведен, ружье выстрелило, и дробь угодила в Петькину спину. Всполошенный происшествием народ сбежался, окровавленного Петьку отправили на лошади в больницу, а Яшка, перепугавшись, только и твердил в свое оправдание: «Я не виноват, ружье само выстрелило! Я и не думал в Петьку стрелять, он мне не враг, а наоборот закадычный друг». С перепугу Яшка свое ружье при всех даже хряснул об угол сарая, ложа расщепилась вдребезги, ствол изогнулся. Пока Петька отлеживался в больнице, Яшка тоскливо вспоминал о нем. Ему от души было жалко своего товарища, пострадавшего в таком глупом случае. Чтобы как-то смягчить свою тоску, Яшке надумалось подвыпить, а дома у него выпивки нет, так он решил с подломом слазить в кооперативную лавку, зная, что там есть водка. Сторожа, охраняющего две кооперативных лавки, как-то спросили:

– Яков Спиридоныч, как же это ты по ночам сторожишь один и не боишься?

– А я вовсе не один, я вот мы вдвоём с клюшкой, она небось не сдаст, что ей собаку ошпарю, что лихого человека огрею так, что до дома еле дошпрынкает! У моей клюшки не как у ружья, осечки бывают, она у меня и незаряженной стреляет! – самонадеянно отвечал на такие вопросы Яков. – Так что кто меня на казенном дежурстве вздумал бы обидеть, я был бы и больно рад, этой клюшкой на чьих-нибудь рёбрах поиграть! – без признаков хвальбы добавил Яков.

– А были ли такие случаи? – интересовались любопытные.

– Камо были, не без этого. Вот недавно во время ночного сторожения разгуливаюсь я по дороге от лавки до лавки. Хвать, гляжу около лавочкиной двери человек подозрительно у замка копошится. Предчувствуя неладное, я остановился и замер на месте. Правда не утаю, от испуга по всему телу озноб стрелой прошел, инда ноги подкосились, и клюшка из рук выпала. Мне сразу пальнуло в голову-то: воры! А потом, остепенившись, наклонился, поднял с земли свою кормилицу–клюшку и с ней на вора напролом пошел. Подкрался и цап его за шиворот. А хватка-то у меня, сами знаете, мертва, как петля! Гляжу, а это Яшка Дуранов, мой тезка. «Дядя Яков, тёзка! – притаившись казанской сиротой, взмолился передо мной он. – Выпусти, грит, весь век не забуду, и чего только не запросишь для тебя выполню, – божился он. – А я конешно знаю, что от него подарка, кроме как «петуха» ожидать нечего. Говорю ему: – Давай сейчас же выкуп, тогда отпущу, ато в правление сдам тебя и тогда от властей ты получишь по заслугам-то как следует, от тюрьмы-то не отбояришься».

– Ну, как же?

– Пожалел я его, сжалился над тезкой и отпустил ни с чем. А для отпуги, чтоб неповадно было в дальнейшем, я приказал перед тем, как отпустить его: «Ты мне не божись, а наклонись и возьми в горсть земли ешь!» – строго приказал я ему. И взаправду, мой Яшка наклонился, сгреб с земли горсть пыли и языком подцепил ее в рот. Небось сладко было. «Лаптюй, лаптюй отсюдова, да не оглядывайся, и мне больше на глаза не попадайся!» И он задал такова дёру, что только пятки засверкали! – заключил рассказ о случае с Яшкой Яков.

Во время сторожения, пока он на посту по охране коорперативной конторы и вверенных ему для охраны двух лавок, у Якова Спиридоновича времени свободного предостаточно и даже с избытком. Если летом на улице, то он изучающе наблюдает за облаками, по звездам определял время, если же зимой отогреваясь, сидя в конторе правления, то часы-ходики, висевшие на стене, всегда сверял с пением писарева петуха, которого Яков Спиридонович считал за эталон точного времени. Сверив часы, он занимался подсчетом и изучением сучков в полу, которые пуповина