– Подонок, – злобно и больно прошептал он.
– Прости… меня, – в ужасе прошептал я в ответ, только сейчас осознав всё, что сказал.
– Не ты, скотина! Хочешь знать, да?! Она умерла. Десять лет назад. Она ничего никому не сделала. Она была единственной из всех, кого я знал, кто поддержал меня, когда я принял решение покинуть Метрополитен-оперу. Когда я сказал, что отказался работать в одном из лучших оперных театров мира, она лишь спросила: «Когда вылетаем?». Она всё понимала – всегда. Она была самой разумной из всех, кого я знал. И я был другим. Мы занимались любовью всю ночь. А через пару дней – мы собирались сесть на самолёт до Киева – мы возвращались домой… Это было ночью. Она возвращалась домой сама – меня не было рядом… Её труп нашли весь в порезах и следах сексуального насилия… В Киев я приехал один – спустя месяц – убийцу так и не нашли. Когда я сидел в автобусе и ехал из аэропорта Борисполя в центр Киева – я думал, что убью себя.
Последние слова – он произнёс, широко раскрыв красные от слёз глаза. У него было звериное лицо. Мне показалось, что сейчас – он набросится и разорвёт меня. Что и говорить – возможно, он будет прав. Сильнейшие люди – ломаются и превращаются в зверей, когда задевают их слабые места – от одной, случайно брошенной фразы.
Я приготовился к смерти. Напоследок, я прошептал:
– Прости меня…
Но он не услышал моих слов. Маэстро быстро взял себя в руки. Его лицо вновь приобрело гордые и уверенные черты. Он выпрямил спину, встал со стула и собирался уйти, заложив левую руку за спину, с осанкой и грацией короля, только что объявившего войну в лицо своему врагу. Внезапно, у самого выхода, он остановился и обернулся ко мне. На его лице была лёгкая улыбка:
– Это было десять лет назад. С тех пор – я научился жить с этим. Я стою прямо – против ветра. И смотрю, со спокойным выражением лица, на всё, что со мной происходит. Я прощаю тебя. Но больше – мы встретимся лишь однажды.
И он ушел. Ушел, как и пришёл – с гордо поднятым подбородком, с руками истинного маэстро, дирижирующим оркестром жизни. Таким – мог быть только сильнейший из людей. Но он – всего лишь музыкант. И я мог – только смотреть ему в спину, не заслуживая прощения за такое гнусное предательство…
Но он всё равно простил меня?!
Такие люди, как он, рождаются раз в столетие – они-то и творят его…
В больнице, я видел двух женщин, которые сидели у травматологического отделения, ожидая новостей о состоянии их сыновей. Я спросил у медсестры, что случилось с их сыновьями. Она ответила:
– Они солдаты.
Я уточнил:
– Они получили ранения, сражаясь на фронте?
– Да.
– Вражеский снаряд?
– Почти. Они стреляли друг в друга. Они воевали за разные флаги.
Медсестра поспешила уйти по каким-то своим делам. А я ещё какое-то время смотрел на матерей, чьи сыновья пытались убить друг друга в эту долгую, бесполезную гражданскую войну. Обе матери плакали, опустив головы, чтобы никто не видел их слёх.
В тот же день, когда я выписался из больницы, я направился к реке, у которой встретил бабушку, которую недавно видел на этом же месте – она сказала мне тогда, что завидует моему счастью. Теперь – улыбалась она – улыбалась искренне, потому что её вёл за руку её двадцатилетний сын, которого недавно выпустили из плена по обмену заложников. Он целый год пробыл в заточении – целый год его мать проливала за него слёзы. Теперь – они оба счастливы и идут мимо меня – у которого не осталось сил ни плакать, ни смеяться; разве что – просто идти вперёд, молча наблюдая, что происходит вокруг.
Остаток своей жизни – я посвятил скитаниям. Утром и вечером: я садился в один и тот же – и когда тот был доверху забит людьми, и когда был пустым, как космос. Я доезжал до конечной остановки. Затем – оглядывался по сторонам. И когда я в тысячный, миллионный раз убеждался, что ничего нового не произошло, я садился на тот же автобус – и ехал к другой конечной остановки.
Спустя несколько недель, я сел на поезд до столице, чтобы продолжать свои странствия по автобусным маршрутам уже по ней. Там – я продолжил свой бренный быт, совсем позабыв о бытие. Своего друга – водителя автобуса – я так и не встретил. Мне не оставляло ощущение, что его и не было никогда – что он был просто плодом моего воображения – наваждением из другой жизни. И все те года – я провёл в неизлечимом одиночестве. Болезнь – от слова «боль». Боль возникает тогда, когда некому поведать о своих страданиях. Поделись человек словами о своём несчастие – глядишь, ему стало бы легче.
Время, между своими странствиями по каменно-железно-бетонной пустыне, я потратил на то, что писал стихи. Я бродил по городу в неизменном одиночестве. Но когда приходил домой, после утомительного дня, проведённого в роли безымянного пассажира, которым может оказаться любой, кто садится в автобус – я садился за письменный стол и начинал неторопливо выводить строки на бумаге; а затем – беспощадно уничтожать её. Мне становилось легче.
Однажды, совершенно случайно, я встретил оператора, который записывал выступление маэстро. Я подошел к нему. Поначалу, он упрямо отказывался меня узнавать и уже собирался бежать с мольбами о помощи. Но, наконец, он-таки вспомнил меня:
– Да, маэстро что-то говорил про вас…
– Где он сейчас?
– Я вам не скажу. Даже не просите. И спрячьте кошелёк. Нет – значит, нет. Но если вы так сильно просите, я могу передать от вас ему сообщение.
– Я не умею правильно говорить. У меня намного лучше получается писать. Не подождёте, пока я набросаю ему коротекькое письмо?
– Ладно – немного подожду.
Я содрогнулся оттого, что этот оператор может прочитать моё послание маэстро – но так тому и быть. Хотя бы – он передаст ему его – в этом, почему-то, я не сомневался. Я достал блокнот и вырвал из него несколько листов, на которых, максимально разборчивым подчерком, написал:
“Понимаешь, вся проблема в том, что я не был до конца искренним с тобой. Вся моя боль заключается в одной фразе: что я люблю тебя. Безнадёжная штука – я это понимаю и не строю понапрасну воздушных замков. Но любовь остаётся. И приносит с собой – лишь агонию страстей. Но, возможно, даже к лучшему то, что всё происходит не так, как я того хочу. Если человек немедленно получает всё, что он хочет, жизнь лишается чувства борьбы, самой жизненной энергии – страдания, которое я никогда бы не променял на лёгкое счастье. Из этой неразделённой любви – и рождается вся поэтичность. Это – навоз, для прорастания музы. Это происходит оттого, что когда больной любовь человек прекращает заниматься искусством – то есть, складывает меч в ножны – на его шее тут же сжимаются челюсти упомянутого тобою волка. Моё искусство – это единственное моё оружие против него – бесконечного отчаяния и человеческой дикости. Такое – я придумал оправдание для себя. Фрейд или Фройд (что с немецкого значит – счастье) описывал жизнь, как бесформенное тело, в котором таятся демоны чувств, которым даёт энергию, как кровь телу, желание – страсть. Эта сюрреалистическая картина – удивительно точно отображает одну из сторон жизни. Подавление установленных природой желаний – ведёт к неврозам и психическим расстройствам. Я становлюсь в своём мастерстве всё лучше и лучше – оттачиваю навык борьбы с волком жизни. Но, за свой приобретённый тяжким трудом талант – я, как и все творцы, расплачиваюсь вечной меланхолией. У меня – получается побеждать мир – у меня получается побеждать смерть. Но они – остаются. Я пишу тебе всё это для того, чтобы ты понял одну вещь: я должен сказать тебе «спасибо». За что? Как ни парадоксально – ни за что. Просто – за то, что ты есть. Просто – за красивые руки”
Я дописал последнее слово и передал исписанные блокнотные листы оператору. Он взял их и небрежно сунул в карман. Он сказал, что ему пора уже идти и что он опаздывает. Я догадывался, что это неправда. Он же – прекрасно это знал. Он развернулся и быстро зашагал прочь. Я же – продолжил свои странствия…
Я стоял под тёмно-голубым, холодным небом, в бескрайне травяной пустыне, во всём наряде, будто иду на встречу к королю. Я стоял, оперевшись локтем об маленький, красный столик-стойку. Я пил еспрессо из маленькой чашечки. Вокруг меня – была вся бескрайность этого мира. Я смотрел в пустоту. Маленькими глотками, почти не глотая, я пил давно остывший кофе, стараясь растянуть его подольше. Это – была неотъемлемая эстетика момента – великолепнейшее скопление молекул и атомов – что я не мог сдержать улыбки. Внезапно, я увидел на горизонте облако пыли, быстро приближающееся ко мне. Вскоре, я смог отчётливо разглядеть перекрашенный под цвет неба, квадроцикл – очень необычной раскраски. А вскоре – и всадника этого механического быка. Квадроцикл остановился в пятидесяти метрах от кофейной стойки. Маэстро, в одном из лучших своих нарядов, встал с него и направился ко мне, стряхивая со своего костюма пыль – он шагал медленно, со всей возможной в данных условиях грацией. Я видел, как он улыбался. Я же – попросту не мог сдержать смеха.
Он налил чашечку горячего кофе из термоса и сказал мне:
– Я получил твоё письмо, – он ненадолго замолчал, а затем, спросил, – тебе есть, что к нему добавить?
Я покачал головой.
– Тогда, – он сделал глоток чёрного напитка, как истинный Гаргантюа, – позволь рассказать тебе одну даосскую притчу. Шли, однажды, два монаха через лес. Внезапно, один чуть не раздавил улитку, медленно ползущую мимо. Второй монах толкнул первого, не дав тому покончить с бедным слизняком, сказав: «ты чуть было не раздавил создание, пережившее тысячи жизней путём бесконечных реинкарнаций. Не лиши мира одной из его частей. Так, пусть она ползёт дальше, совершая, таким образом, своё дао». На что первый возразил: «Но она же съест урожай, над которым так усердно трудился наш брат. Ради кратковременной жизни этого создания, ты обрёк своего товарища. Её нужно раздавить». За их спором наблюдал третий монах. Не придя к остаточному решению, оба направились к старому учителю, чтобы тот рассудил их. Третий последовал за ними. Придя к старику, первый высказал свою точку зрения. Учитель внимательно выслушал его, постоянно кивая головой. Наконец, мудрец сказал: «Да, ты прав!». На что возразил второй, высказав своё виденье ситуации. Учитель внимательно выслушал говорившего и сказал ему: «Да, ты тоже прав!». Тогда – возмутился третий: «Но как они оба могут быть правыми, если их мнения противоположны?!». Учитель подумал и ответил третьему: «Пожалуй – да, ты тоже прав!». Тогда, учитель встал и раздавил как раз проползавшую мимо улитку, чтобы больше не было о чём спорить.
Он выдержал небольшую паузу; затем, сказал:
– Нам – дружище, больше не о чём спорить.
Сказав это, он развернулся и ушёл. На этот раз – навсегда. Он сел на свой квадроцикл и уехал. Я долго смотрел ему в след, пока его силуэт не исчез. Весь мир тогда был голубым.
Я – ушел к себе домой, где долгие годы писал стихи, пока смерть не настигла меня, спустя сорок лет – а маэстро, к тому времени, уже давно был мёртв.
Е ки бут, е ки на бут…
Книга Синего
Коротенькая хроника пяти любовей
(в двух перпендикулярных сюжетных линиях),
которые могли быть частью биографий каждого из читателей
B.S.: читать – после расставания
1.1
Пойми меня – это всё, что я прошу.
Сидя в одиночестве в тёмной комнате в новогоднюю ночь, с чашкой кофе в руках и со стопкой непроверенных школьных тетрадей на столе – смотря в окно на безумие небес, оккупированных фейерверками, всё, что я прошу у звёзд, которых не вижу, но которые точно есть – это понимание.
Это – всё, что мне нужно. Ведь в этом мире уже придумано всё, что только возможно; что нового я могу сказать о нём?! О чём мне говорить с Богом – с ним можно только молчать. Как могу я описать этот мир, если в нём всё, что противоположно – едино. Что я могу сказать о нём – пусть даже прожив уже больше половины века.
Нет.
Я прошу – лишь взять идею понимания и преследовать её. Она может дразнить тебя и прыгать в руки; а может спрятаться за вершинами гималайских гор. Я не прошу понимать всё, что я говорю – я не прошу верить мне на все сто процентов – не надо. Но мне нужно, что бы ты услышал мой голос и попытался подумать о факте моего существования – ведь я есть.
Возможно, у меня получится сказать о мире нечто новое. А может, все идеи, которые покажутся тебе новыми – будут всего лишь повторением античной мысли, сто раз до меня скопированной и перефразированной немецкими постмыслителями. Я сама – ещё не знаю этого. Я поклялась себе, что буду говорить только правду – но правду ведь можно говорить по-разному. Я ещё не знаю, какую одну из многих правд выберу для своей части этой истории. Но мне кажется, что я начинаю понимать.
Я не предлагаю тебе новую идею. Я хочу, что бы ты придумал её себе сам. Ведь в погоне за истиной – каждый находит лишь то, что давно уже было внутри него.
2.1
Не надо понимать меня – у меня самой это плохо получается. Моя история – совсем не захватывающая. Совсем не интересная – я ведь обычный человек. Мне ещё совсем немного лет. Но, кажется, я уже – такая старая.
Ещё с периода моего раннего взросления, я дала себе слово, что проживу эту жизнь на полную – на сколько у меня хватит сил. Тогда, я думала, что это – самое правильное из решений, какие только могут быть.
Ну вот, блядь, теперь – я могу сказать следующее: «Что, бля, значит: жить на полную?! Это значит – каждый день заниматься суицидом, то есть, давать насиловать себя старой шлюхе смерти?!». Я изменилась. Я чувствую, что меняюсь каждый день. Каждому своему дню – я даю свою цифру и свой цвет. Не по порядку – нафиг его – а по настроению.
Я – не сопливая девчонка – нет. Я хочу, что бы ты знал это заранее. У меня яйца крепче, чем у половины мужиков на этой Земле. Меня разрывают на части чувства – но я даю им хороший подзатыльник. Я не поддаюсь вредным привычкам – они не по мне. Жить – спокойно жить – моя вредная привычка. Может, кто скажет, что я не умею развлекаться, или что разучилась развлекаться, да? Но нет – я просто не хочу этого. Какую музыку я слушаю? Всю – но моя любимая – тишина.
Мне не нужно, что бы ты меня понимал. Если мне самой это не удалось – так какие у тебя шансы?! Да и нужно ли тебе меня понимать, если уж ты взял в руки мой дневник?! Просто – посмотри на этот маленький кусок моей жизни. Слейся с ним – не важно, какого ты пола или возраста – почувствуй себя мной. Я – уже не маленькая – но какая из меня большая?! Посмотри на мою жизнь сквозь треснутые очки моих глаз.
Ты не научишься ничему новому – но возможно, сняв мои очки и надев снова свои – у тебя пронесётся мысль: «Что это?». Но даже тогда – ты просто зря теряешь время, как и я – вздумавшая написать это от скуки. Но не важно – тебе ведь всегда можно остановиться. А мне – нельзя.
И я не знаю, что будет дальше. Я не знаю, что скажу о себе в следующую секунду. Но я знаю, что в каждом моём слове – будет частичка меня.
1.2
О боже – как же меня достало всё это! Как же трудно так жить. Да – кто спорит – многие на моём бы месте просто стали бы довольствоваться тем, что имеют. А чего мне, собственно, не хватает: социальное положение, уважение сверстник, расположение старшего и младшего брата – этого добра куры не клевали – прошу: берите, сколько хотите; ни то – я сдохну – просто подавлюсь ими!
Я всегда делила женщин на два типа; и делала я это – всегда справедливо, основывая свои выводы на твёрдых фактах и собранных данных, как и подобает добросовестной представительнице моей профессии. Вот, на кого я делила женщин: на тех, кто с приходом моего возраста со всем смиряется и живёт после этого спокойно, убедившись, что с годами – всё становится только проще; и на тех, кто становится только ещё более раздражительнее и нервознее. Себя – я всегда причисляла ко второму типажу, хоть я – никогда, повторяю – никогда не показывала этого при людях, если того не требовали обстоятельства. А требовали – упаси боже тех, кто посмел вывести меня из себя!
Спокойной и сдержанной – я становлюсь только после процесса, физически исключающего чистоту помыслов, но почти всегда приносящего наслаждение; а именно – после хорошенькой ебли.
И вот сейчас, когда Максимушка уже не может предложить мне своим фаллосом-недоростком ничего нового, я пребываю в состоянии высочайшего катарсиса за весь прошедший день, вечер – чёртову ночь.
Он перекатывается набок, тяжело дыша. Я же – тянусь за порцией яда для лёгких. Сигареты после секса – последнее святое, что осталось в этой жизни, похожей на лицо Максимушки – всё оно заросло прыщами и угрями – не способно привлечь ни одну девушки и оставляющее после себя лишь отвращение и облегчение, что это, наконец-то, кончилось. Чего и говорить – хорошего я мнения о жизни; да и о Максимушке.
И всё-таки, Максимушка – тот ещё счастливчик. Сколько там ему? Три дня назад, вроде, исполнилось шестнадцать – помню, как он хвастался этим перед своими немногими знакомыми. Эти же знакомые, как я не раз слышала, постоянно смеялись над Максом.
И всё-таки, мальчишки его типа – не редко остаются девственниками и в двадцать восемь! Только представьте себе, до чего несчастны эти люди. А этот тюфяк с максимально плоскими грудями и аномально огромными сосками – стал одним из немногих представителей своего вида, кому удалось познать во всех отношениях опытную женщину – и это ещё до совершеннолетия!
После секса – и не важно какой продолжительности – я всегда любила молчать и больше всего ценила тех, кто разделяет мои вкусы по завершению этого сакрального ритуала. Однажды, мне приходилось ебаться с зеком – тот ещё буйвол был! Но после грандиознейшего траха за тот год, я была больше всего удивлена и польщена тем, что этот лысый мужлан с татуировками по всему телу – не произнёс ни слова. Он даже выдыхал – как будто внутрь себя. В тот момент, когда я курила свою привычную сигарету после секса, я понимала, что плевать мне на то, что его обвиняли в убийстве семи человек, двое из которых – были деться. Я не знаю, зачем он сделал это. И не хочу знать. Если мужчина умеет со смыслом молчать после секса, то в моих глазах – ему можно простить всё.
Опять-таки, я не прошу меня понимать.
Но Максимушка – это совсем другой кадр. Сразу мало-мальски переведя дух, он начал бубнить нечто нечленораздельное себе под нос – якобы обращаясь ко мне – запинаясь, без всякого шарма и даже без пошлости (что и было – самым пошлым из всего, что я когда-либо слышала). О таких людях я думаю очень грубо: у них то, что выходит из анальных отверстий – лучше и приятнее того, что выходит из оральных. Вслух, конечно же, я такой гадости никогда не произнесу.
Стыдно признаться, но я так и не разобрала ни слова из того, что говорил «герой этой ночи», хоть приблизительно представляла содержание сего монолога. Разобрать его трепет после оргазма оказалось труднее, чем разбирать его корявый, крючковатый подчерк. А «ведь что может быть труднее?!» – наивно думала я когда-то.
Эта ночь прошла быстро; и вот – небо наполнилось предрассветной синевой. Максимушки натянул свои шмотки и вяло так крикнул на весь дом:
– П-пока, – попрощался.
А мне не оставалось ничего, кроме как вздохнуть с облегчением полной груью:
– Фу-ух, – а потом, – э-эх.
Мой голос пропал в пустоте моей старой квартиры. Я принялась готовить себе кофе, не видя сна ни в одном глазу – кажется, я совсем разучилась спать. Эх, Даниэль – до чего мы с тобой докатились! А ведь когда-то казалось, что ниже уже – некуда. Я включила свой старый, маленький телевизор; и с самого утра на меня набросилась сводка самых жутких новостей.
– Эх, что же это делается?!
Страна разваливалась на части. На моей памяти – это происходит уже в пятый раз. И всё время – мы преследуем одни и те же проблемы, только в разном их толковании. Боже, разве смогли бы мы представить себя, свою страну и всё, что мы любим – без этих вечных проблем?!
Нет ничего раздражительнее, чем новости. Но я не могу сидеть в тишине; сразу, как только кризис в государстве пропадает из моего поля зрения – даёт о себе знать кризис внутри меня. И уж поверьте: второе – куда страшнее первого. Уже много лет, как я не могу почувствовать ничего, кроме тоски и отвращения.
Уже давно – я никому не нужна… Да и чёрт с ним – не ваше то дело. Ох, нужно поторапливаться. Кажется, я снова опаздываю в школу: к этим молокососам, настолько же тупым, насколько же я – бесчувственная. Ох, даже не знаю – что хуже?! Ну, да нафиг. Быстрее, быстрее! Лишь бы только ничего не забыть. Так…
2.2
В тот день – в школе пахло свободой.
Я точно не знаю – что произошло. Всё пронеслось с такой скорость, что я могла лишь смотреть, в бессилии что-либо изменить. Прошёл новый год. Прошли короткие каникулы. Мы снова в школе. Ничего не должно было измениться – каждый год всё остаётся прежним. И в этот раз, хоть моя подруга Курильщица говорила, что в новом году – произойдёт что-то невероятное, захватывающее, и жить будет интереснее и осмысленнее – всё равно всё должно было оставаться прежним. Так было всегда. Но в тот день – запах школы изменился. Этому нет оправданий – но здесь пахло свободой.
Наша учительница – Даниэль – как всегда, опаздывала. Так что, пока весь остальной класс привычно сходил с ума, я и трое моих друзей встали кольцом на задней парте. Мы ушли от обезумевшего мира; нас было четверо: Шагал, Пума, Курильщица и я – меня звали Лис. Люблю я такие минуты – когда вместо бесполезных уроков можно просто побыть вчетвером; даже, если двое из нас – всего лишь глупые мальчишки. В тот день – мы смеялись, как в последний раз; уже не вспомню – с чего. Но, кажется, это всегда бывает так: ты радуешься жизни сильнее всего за миг перед тем, как окончательно разочароваться во всём и потерять веру в себя. Со мной – всегда так: минуты счастья слишком быстро переходят в минуты отчаяния.
Даниэль появилась внезапно, как Гитлер в Польше – чтобы обломать нам всё веселье. Как говориться: беда не приходит одна – её всегда сопровождает завуч по имени Гарпия – чудовище, во всех смыслах этого правдивого слова; таких – нигде не сыскать. Гарпия начала с того, что оглушила весь класс своим криком – только потом она начала говорить. Точнее – разрывать глотку.
Даниэль же – просто стояла в сторонке, хоть она и могла сказать Гарпии, чтобы та – поутихла; ведь это её класс в конце-то-концов!
– Как думаешь – она хоть иногда бывает жизнерадостной, – спросила я шепотом Курильщицу, указывая на Даниэль; отчасти, потому что мне действительно было интересно, отчасти, потому что мне нужно было отвести мысли от рёва Гарпии.
Курильщица тихо засмеялась:
– Жизнерадостной?! Как вообще можно радоваться жизни?! – она поправила свои золотые волосы, – мне вот: нравятся многие фильмы и книги, и почти все картины – потому что они выражают грусть, которой так много в нашем мире. Радость – слишком редкое явление, Лис. И никто почти никогда не бывает по-настоящему жизнерадостным.
Наш лагерь быстро распался – его покинула даже Курильщица. Я и глазом моргнуть не успела, как осталась сама. Я не слышала никого – пусть она кричит и измывается над всеми и над собой, раз уж она такая несчастная. Курильщица всё верно говорит – как часто есть достойный повод по-настоящему, без лишней романтики и лжи, быть счастливым?!
Всё своё внимание – я посвятила только что вынутой из рюкзака «Книге выдуманных существ» Борхеса. Случайно, листая страницы, я наткнулась на главу «Гарпии» и прочитала: «…гарпии неуязвимы и жутко вонючи; они пожирают и превращают в свои «следы» абсолютно всё…» – как с нашего завуча списано.
Понятное дело – так долго продолжаться не могло; непонятно – почему мы всё время говорим о счастье и спокойствии?! Эти два сокровища заслуживают только лучшие из людей. И то – на несколько минут, секунд. Мои – длились ещё, от силы, минуты две, пока Гарпия не обратила на меня внимание.
И как всегда – скандал, шум, крик и пляска смерти. Не успела она завершить свою оскорбительную тираду в мою сторону, как я сказала о ней всё, что думаю – не жалея слов. Я чувствовала себя героем, который, наконец-то, может вступить в бой с чудовищем. И больше ни Гарпия, ни кто-либо ей подобный – не огрызнётся в мою сторону, десять раз перед этим не подумав.
Меня отправили к директору. Мне прочитали ещё одну лекцию. Спокойному, не похожему на других, молодому и красивому директору я сказала только: что школа – яд. Я хочу играть, рисовать, читать в запой, танцевать до упаду и говорить по-французски – а не всего этого.
Он слабо усмехнулся и сказал:
– Тогда, возможно, стоит тебя отчислить?! От «всего этого» – избавиться намного проще, чем ты думаешь.
Я сказала:
– Нет. Подождите, пожалуйста, ещё один год и я сама от вас уйду, как головная боль.
– Если будешь продолжать в таком духе – у меня не останется выбора. Ты ведь понимаешь, что тогда – твоя жизнь может пойти не в лучшую сторону.
Как же мне было этого не понимать.
– Я постараюсь. Но скажите Гарпии, что бы тоже вела себя сдержаннее.
– Такая уж она женщина. Она – хорошая женщина – ты просто её не знаешь… Хорошо, Лис – ты хорошая девочка; и, учитывая твою успеваемость, я закрою глаза на этот случай. Я даже не посмотрю, что твой мат было слышно на два этажа. Но больше – такого повториться не должно.
Спустя минуту, Даниэль сказала мне вернуться обратно. Она была неплохой учительницей – хоть и очень мерзким человеком; не таким, как Гарпия, конечно; но за километр от неё пахло разлагающейся человеческой душой. Посидев на уроке Даниэль – сразу можно понять, что это был за человек. Она любила издеваться над людьми; любила убеждать их в том, что они – лишь тупые, бесполезные уроды, которые неясно, зачем родились и которые никогда не добьются успеха в жизни. Понятное дело – ничего такого она не говорила. Но очень многое – было ясно и без слов. Каждую перемену – она выходила на улицу курить. Она была единственным курящим преподавателем. При всём при этом – она была уважаемым преподавателем и крепко держалась на своём месте. Как – для нас навеки останется тайной.
Я вошла в класс, выдержав молчаливые взгляды однокашников, у которых в жизни никогда не хватит духа сделать хоть четверть того, что сделала я. Как же они меня достали – как бы я хотела уйти и не видеть никого из них – никогда.
Даниэль продолжила урок. Ко мне – она относилась холодно, за что я ей очень признательна. Самые тёплые отношение из нашего класса – она поддерживала с Курильщицей, которая, вроде, приходилась ей каким-то дальним родственником; что, впрочем, странно, так как у Курильщицы были светлые волосы и голубые глаза, а у Даниэль – видок типичной полу-ирландки, полу-русской: слегка рыжие волосы, тёмные глаза. Надо будет спросить у Курильщицы.
Даниэль, помимо работы в нашей школе, оказалась ещё и входила в состав преподавателей образовательной организации, в которую я ходила дважды в неделю на курсы французского. И вот, со второго года моего обучения моему любимому языку, её назначили быть учителем нашей группы из восьми человек – замечательных людей, таких же франкофанов, как и никуда не годящаяся я.
Напротив меня сидел Влад.
Он много улыбался; он любил красивые шарфы и свитера. Всё свободное время, как он мне рассказывал, он посвящал рисованию: всем и на чём угодно. А делал он это по нескольку часов в день – вот уже сколько лет. А иногда – он мог рисовать целые сутки напролёт и не взять в рот ни куска до самого заката, когда не оставалось сил даже сидеть. Он был настоящим художником. Как и все художники – самым ненадёжным человеком во вселенной.
И всё же, я никак не могла понять, почему, когда наша группа смеялась над тем или над этим – я всё время поворачивала голову в его сторону – то есть прямо. А он на меня – то есть прямо – почти никогда не смотрит. Как же терпеть теперь не могу я круглые столы!
Мы почти никогда не разговариваем. И видимся мы очень редко – всего дважды в неделю по два часа. Но, возможно – это и к лучшему. Видеть его каждый день и каждый день биться головою стенку – было бы просто невыносимо.
Курильщица сказала:
– Забудь ты про этого пидараса! Не видишь что ли, как он на тебя смотрит.
– В это время – я смотрю на звёзды.
Дни проходят – а в моей жизни – так ничего и не происходит. Хорошо, что я могу прожить сотни чужих жизней, читая книги. Могу придумывать свои – и тут же от них избавляться. На кой чёрт мне сдались книжные выдумки нелепых писак – если я не могу разгрести то «дэрьмо-ярмо», что есть в моей совсем не интересной и не удивительной жизни?! Я – совсем не похожа на своих ровесниц. Конечно – так могла сказать любая из них. Но они – дуры – раз в день максимум пользуются мозгом, чтобы доказать непонятно кому, что они – не тупые. Смех и слёзы, да и только.
Я не хочу выходить из дома без причины. А где взять их-то – причины?! Но я так люблю гулять по ночам – под светом фонарей в темноте беззвёздной пустоты окраин.
Я всегда считала, что встречаться нужно – только для любви. Для всего остального – существуют книги. Но раз нет никакой любви – то смысл вообще выходить из дома?!
Нафиг всё…
1.3
Я проснулась оттого, что мне на голову прыгнул кот. Самое удивительное было не то, что у меня нет кота – а то, что я заснула. После такого – впору задуматься – я ли это на самом деле?!
Эти мыслишки напомнили о себе спустя пять минут, когда я встала с кровати и собиралась проделать привычный ритуал: блуждания по квартире, сигареты, кофе, спешка в школу. Но я обнаружила, что вещи, мебель и даже обои – ничто не было таким, каким я помнила вчера. Лишь спустя десть мучительных минут бесцельных блужданий по комнатам, я вышла из прострации и догадалась, что я не у себя дома – а в директорской квартире. Вот же он, бестолочь: лежит, старый чёрт, на диване, упершись щекой в кулак и наблюдает, как его любовница сходит с ума; и улыбается, негодник!
– Ах ты – глупышка моя.
Те немногие доверенные люди, которые знают о нашем романе, спрашивают меня: «Как такой старухе удалось соблазнить молодого директора при разнице в возрасте почти в пятнадцать лет?!». А я им отвечаю: «Если бы я знала – он ведь сам меня добивался».
На самом деле, разумеется, всё было совершенно иначе. Просто, я никому никогда не раскрываю своих тайн – разве что родственникам – от моих-то разве что-нибудь скроишь?! К тому же: директор – всего лишь один из очень многих моих трах-игрушек – и ведь даже не самая лучшая.
Сильнейшее приворотное зелье, которое совершенно бездейственно против женщин – заставляет мужчин безотказно влюбляться даже в таких, как я; но только на одну ночь – дальше, нужно ещё одна порция зелья. Передозировка – смертельна; а в умеренной дозе – доставляет невероятное удовольствие обеим сторонам.