– Здравствуйте, не хотели бы вы выйти сейчас со мной? Моё имя Д. и я очень рад с вами познакомиться.
– С чего бы это?
Я прикрыл веки, оставаясь хладнокровным внешне и завывая от ужаса и страха внутри; пожал плечами, дескать, не моя это идея – да она, вообще, больше нужна тебе.
– Не знаю даже. Просто, в какой-то миг мне показалось, что тебе очень нужен друг – мне он тоже нужен и я знаю, как выглядят такие же как я. Извините за беспокойство.
Я сделал какое-то несуразное движение, чем-то напоминавшее поклон и уже собирался покинуть этот проклятый автобус, доставивший меня бестолку непонятно куда. Уже шагнул за порог, как услышал, что за моей спиной тоже кто-то делает шаги к выходу. Что же послужила причиной столь неожиданной перемены? Я сделал несколько шагов вперёд; пока мерзкая машина скроется из виду – и лишь затем повернул голову назад. За моей спиной стоял тот самый золотой дракон в веснушках.
– Мне осталось идти одну остановку до дома. Решил, раз такое дело, почему бы мне не прогуляться с вами. Давно уже просто так, без всякой причины, не гулял. Да и такие интеллигентные незнакомцы без всякого повода со мной в автобусе давно не заговаривали. Так что, пойдёте?!
Я слабо улыбнулся и кивнул – раз он счёл меня интеллигентом, следует хоть раз в жизни по-настоящему так себя повести.
Он оказался из той скверной породы образованных людей, которую я называю «демагоги-педанты». Такие люди, обычно, заканчивают первый или второй класс скрипки – сами ни туда, ни сюда – зато говорить, что другие играют неправильно – это с радостью. Однако он и не мог оказаться никем иным. Завышенная самооценка и утрированное самолюбие шли ему к лицу, – каким бы оно было без них?!
Мы шли по окраинам города: грязные трущобы с прогнившими стенами и кечей кислотных надписей-хищников на заборах и самих зданиях. Внешний образ мира нисколько не задевал меня – меня всегда больше интересовало то, что находится под всеми этими ярлыками и развалинами. Я находился в состоянии подвижной медитации, когда я мог прочувствовать мир, не замедляя шага. Мы шли молча и каждый наш шаг отличался от предыдущего – каждая секунда этого мира не была похожа ни на что другое. Нас окружила тишина – она проникла внутрь нас самих. Но тишина – не то же самое, что и молчание.
– Каково это – жить на окраине?
Он удивлённо посмотрел на меня.
– Каково это жить на окраине – то есть, каково жить в моём районе?! – переспросил он.
– Да – именно так я и сказал.
– Вполне сносно; здесь довольно много людей живёт. К этому не просто привыкаешь – спустя какое-то время, начинаешь любить и соседей, и местность, где живёшь; а на недостатки – можно просто не обращать внимания. Я люблю эту местность. Может показаться странным, но иногда – здесь по-настоящему приятно и красиво.
– И всё-таки – как же долго нужно жить здесь, чтобы перестать замечать окружающие пейзажи?!
– Окружающие пейзажи – то есть, здешнюю архитектуру и дворовой дизайн?
– Мне кажется, здесь вообще отсутствует понятие дизайна или какой-либо академической эстетики.
– Ну, конечно. Эти места создавались примерно так же, как создаются миры – по приливу вдохновения и впечатления – а эти штуки, и это общеизвестно, чрезвычайно капризны. А вообще – никаких «пейзажей» я и не замечаю. Что не выйду на улицу: грязь, дерьмо, камешек и снова грязь – рано или поздно, всё это полностью пропадает из поля зрения.
– Об этом я и говорил, – печально произнёс я, – я всю жизнь живу в центре, среди модерных и постмодерных красот – я с трудом представляю свою жизнь в подобном месте.
– Знаешь, – сказал мне золотой дракон, – я тоже раньше жил в центре. Однако, в отличие от остальных, я не лишен чувства некоего «магического эстетизма». Оно переполняет меня в подобных местах упадка и разрухи. Ты, конечно же, имеешь полное право считать меня откровенным чудаком – но во всём умирающем я нахожу тонкую, хрупкую красоту. Я несколько отличаюсь от остальных людей, потому что осматривая места, в которых мне приходится бывать, я всегда больше внимания уделяю деталям, настолько незаметным, что остальные даже не догадываются об их существовании. Вот ты сейчас – заметил ли ты самое важное отличие между нами?
– Нет, – откровенно сказал я, – мы очень разные, но я уже понял, что никогда не смогу найти самое большое, когда ты его уже нашел. Может, это оно и есть?!
Мой спутник расхохотался.
– Да нет же! Всё дело в том, что сейчас, пока мы идём, ты смотришь больше себе под ноги – а я смотрю на крыши и в небо. И вообще, ты знаешь, что если человеческие глаза были бы фотокамерами, то они имели бы разрешение в около полутора миллиона мегапикселей. Многие из нас отчётливо различают более ста тысяч оттенков, видят свет и тьму; ощущают контуры тел и обтекаемость предметов. И не смотря на это – просто не замечают ничего – абсолютно ничего, что происходит вокруг. Я не хочу быть таким. И я делаю только то, что может сделать любой человек с хорошим зрением: ощущаю цвета, отдаюсь во власть краскам и оттенкам; то же самое много лет назад делал мой учитель – непревзойдённый и непризнанный никем гений цвета – Ван Гог. За свою жизнь он нарисовал сотни подсолнухов, но ни один – одним и тем же оттенком жёлтого. Он искал его идеальное состояние, в котором подсолнух будет не просто идеальным, но больше похожим на правду, чем натуральный этот донор масла и семечек. Он стал моим учителем – но я лучше него, потому что ещё при жизни осознал, что идеальную пропорцию невозможно создать, потому что у каждого человека – есть свой жёлтый.
– Почему именно жёлтый? – поинтересовался я.
– А что такое жёлтый? Какое чувство можно выразить, произнеся одно только это слово?! Жёлтый – появился сразу после чёрного; это был свет первых тысячи солнц. В искусстве есть два основных образа, передающиеся этим цветом: солнце и счастье; а также безумие и бесконечная тоска. Поэтому – жёлтый. В живописи мало настолько противоречивых цветов.
– Когда я впервые тебя увидел, ты сразу стал ассоциироваться у меня с жёлтым, – заметил я, – так что, твоё восхищение этим цветом уже стало заметным даже для окружающих тебя незнакомцев.
– Всё, что я делаю – это живу и вижу. То же самое делал бы исцелившийся слепой, сорок лет видевший перед глазами жёлтый или зелёный. Я хочу найти идеальные цвета. И когда я смотрю на район, в котором ты, дружище, видишь помойную яму – я вижу бесконечность красок и образов. Осознаёшь ты это или нет – но мы с тобой живём в волшебном мире, сотканном из магии, увидеть которую у многих из нас просто не хватает ума, – он ненадолго остановился и осмотрелся вокруг; я последовал его примеру, – посмотри: мир вокруг нас – действительно фантастичен.
А тишина вокруг нас всё продолжала сгущаться. Она преследовала нас вплоть до странного пятиэтажного дома из золотых кирпичей – за шаг от пустоты, которой кончался город; и начиналась неизвестность. Дракон гордо посмотрел на меня:
– Три года назад, мы вместе с соседями вместе ходили покупать краску и разрисовывали стенку за стенкой – самым трудным было разукрасить последний этаж, но и мы и с этим справились.
На этом месте – наши пути должны были бы разойтись. Близилось к закату – сумерки не за горами. А за ними – лежали бескрайние просторы ночи, которая всех нас превратит в чудовищ, если мы вовремя не найдём себе убежища. А меня ожидала ещё долгая, утомительная и наверняка опасная дорога домой – на месте, в лучшем случае, я буду к часам, таки, к десяти. А самым страшным в этой неприятности было то, что в своих несчастьях мне некого винить – кроме себя самого.
Я протянул руку, чтобы этим кончить ритуал прощание с драконом – и на этом наша краткая дружба прервётся. Какой маленький роман – два незнакомца, не назвавшие даже своих имён, на какой-то миг, стали близкими друзьями – и только для того, чтобы затем не увидеть друг друга больше никогда.
Я вернусь к себе домой – думал я. Я снова буду жить свою жизнь – и именно в форме навязчивых тавтологий. Когда счастливый; когда грустный. И в один прекрасный, солнечный день – моё сердце перестало бы отбивать этот джаз – а значит и миру бы я больше не пригодился бы.
Но этого так и не произошло. Ах, чёрт! Одно слово от чужого человека – и полжизни пойдёт совсем в другую сторону. Вот он я внизу – вот подымаюсь к небесам.
– Постой, – сказал он мне, – темнеет и до остановки путь не близкий. Чего и говорить – до дома тебе долго добираться. Можете зайти ко мне и переночевать, если хотите – утром возвращаться будет куда легче.
Я улыбнулся и ответил:
– Я не хотел бы тебя смущать – я ведь незнакомый человек. Но я мне бы действительно намного легче было бы возвращаться на рассвете.
– Так, пойдёмте.
Мы зашли в подъезд. Все стены внутри были обвешены разорванными древними объявлениями и надписями на всех языках, но выведенными только красной краской – самих стен за всем этим бесстыдством видно не было совсем. Он сказал, указывая на них:
– Всего: шестьдесят восемь языков, три из которых – мёртвые. Вот эта надпись гласит: «Эхо минувших лет пусть во век будет слышно здесь». Раньше, в этом доме жил старик – я застал время, когда он ещё был здесь, но совсем немного. Когда ему исполнилось сто лет – он выглянул в окно – и больше никто никогда его не видел. Даже не спрашивайте, зачем он делал все эти надписи – в каждом районе есть свои сумасшедшие. Нашего – мы любили и никогда не стремились понять, – говорил он с гордостью, подымаясь вверх по лестнице.
До верхнего этажа мы дошли в молчании. И только у самой его двери я вспомнил одну вещь:
– Сегодня же двадцать восьмое февраля.
– Да; а что?!
– Последний день зимы. Точнее – последняя зимняя ночь.
– Эм… ладно. Вижу, ты очень сообразительный, – съязвил он, улыбнувшись.
Я пропустил его яд мимо ушей. Он продолжал говорить:
– На самом деле, никакой зимы никогда и не было. Всё это – лишь бесконечный поток времени. И сегодня – конец только календарной зимы. То настоящее время года, когда на улицах северных городов царствуют не люди, а холод; настоящая зима – бушует только внутри самого меня – была, есть и будет всегда.
Я озадаченно смотрел на него – никогда не встречал людей, с такой любовью поумничать и выделится – пусть даже из двух человек. Чтобы выразить то, что я полностью согласен с его словами, не сужу его за них и даже, в какой-то степени, поддерживаю, я сказал:
– Внутри меня – тоже.
Он ничего не сказал. Мы вошли в его квартиру – и ни на что, что я видел ранее, она не была похожа. Все стены в ней были покрашены в кислотно-жёлтый цвет. Всё сияло королевской чистотой; линолеум выглядел так, будто его только-только заменили. Практически вся мебель в этом более чем странном помещении отсутствовала. Здесь не были ни телевизора, ни шкафов, ни диваном – ни желания привыкшему к комфорту человеку оставаться здесь ещё хоть на секунду. Здесь не было ни зеркал, ни стульев, ни столов, ни каких-либо украшений – здесь царил самый настоящий «пустотный» порядок. Нечему здесь было нарушать чистоту.
Из вещей здесь была лишь стиральная машина и аккуратно сложенный в углу гардероб; походная плита. Здесь был чайный сервис на трёх особ; всего четыре стены и одно огромное панорамное окно. Это помещение напоминало больше танцевальную студию, чем человеческое жилище. Квартира была совсем маленькой, но из-за давно поселившейся здесь пустоты – казалась огромной.
– Каждый раз, возвращаясь домой, – начал он, – я испытываю жамэ вю – чувство, противоположное дэжа вю – то есть, действие, произведённое не одноразово, но кажущееся совершенным впервые. Эта квартира кажется странной даже для меня.
– Как же можно так жить?! В такой-то пустоте?!
– Здесь не так уж и пусто. Здесь всегда много света, даже когда за окном идёт дождь; из-за моих жёлтых стен кажется, что в мире всегда солнечно.
– Сложно представить.
– И не нужно. Достаточно просто жить здесь – жить – и всё. Мне больше ничего не нужно – у меня есть всё для своего полного комфорта.
В левом углу, возле окна, лежал матрас; перед самим спальным местом хозяина жилища я обнаружил ещё два неожиданных предмета – книги: Ницше «Так говорил Заратустра» и «Холмы» Иосифа Бродского. Позднее, он признался мне, что первую читает по утрам – для пробуждения духа; а вторую по ночам – для пробуждения души.
Он поставил чайник на плиту и тут же забыл о нём, уставившись в окно – на мрачные своды домов, ставшие лесом современного мира. Камни и грязь – так можно было сказать об этом месте, добавив в душках – магическая красота.
– Меньше, чем на троих в магазине китайских чайных сервисов не было – а так купил бы на себя одного. Как видно, повезло, что у них не было комплекта-одиночки – гости у меня редко бывают; но если бы они пришли – было бы крайне невежливо самому пить чай, пока на полу валяются.
Я рискнул задать вопрос, который мучил меня добрых десять минут, которые я находился в этом доме:
– Почему ты живёшь в таком одиночестве? В смысле, тут не просто нет людей – тут и вещей нет. Как можно так жить в достаточно современном большом городе? Ты ведь создал настоящую пустыню посреди нагромождения человеческих тел. В этом месте – царит самое проникновенное одиночество, которое я когда-либо видел – здесь от него не спастись.
– В больших города – почти все одиноки не меньше, – пожал он плечами, насыпая заварку в чайник, – просто я самый искренний одиночка. Я так живу. И ничего больше мне не нужно. И если ты такой невнимательный – а это только твои проблемы – то я поправлю тебя: здесь нет одиночества. Здесь – царит гармония между человеком и всеми краями его множественной личности. В этом месте – все обладают равными правами и не отвечают ни перед кем – только перед самими собой. Здесь царит мир, любовь и порядок – здесь я создал свой мир.
Он налил воду в чайник.
– Только спокойствие и медитация. И никогда никакого отчаяния и суицидальной меланхолии. Есть много разных форм одиночества – я насчитал около пятидесяти.
Спорить с ним было невозможно – да и зачем. Здесь действительно не ощущалось никакой тяжести и грусти – хоть и их отсутствие невозможно было доказать. Можно сказать, ему удалось построить оазис уединённости и мира среди руин жизни, где всё стремится к морковке, привязанной ко лбу – без всяких надежда, даже, её когда-нибудь поймать.
И всё же – пустота в городе, страдающим дефицитом свободного пространства, слабо говоря, настораживала. Ну не могла моя испорченная душа смириться с подобным отклонением в общей картине мира – каким бы прекрасным и правильным я сам не считал бы. И что не говори – это было логово, достойное золотого дракона.
За окном было уже совсем темно. Но даже тусклого света одной единственной лампочки в доме хватало, чтобы освещать эту пустыню. Стало легко и спокойно на душе, как будто вся остальная жизнь осталась где-то там далеко.
Вскоре, чай был готов. Он наполнил им две керамические пиалки – грамм по двадцать – никак не больше; и положил чайник рядом, чтобы вовремя подливать добавку. Он сел по-турецки, чуть ли не облокачиваясь на своё огромное окно; я селя рядом с ним. Моя рука потянулась к пилке с чаем и поднесла её ко рту, который сделал первый робкий глоток. Он был обжигающе горяч. Но сделав второй глоток – я умиротворённо улыбнулся.
– Когда пьёшь этот чай, – поучительно поднял вверх указательный палец левой руки дракон, – нужно представлять, себе огромный красный шар в животе – в области пупка – который медленно становится жёлтым. Нужно чувствовать, как всё напряжение уходит и сама душа становится жёлтой.
– Ты же сам говорил, что жёлтый, помимо всего прочего, ещё и цвет безумия.
– Есть много разновидностей сумасшедших; нам нужно стать самыми лучшими из них – теми, кто спокоен всегда, что бы у него не происходило. И этот чай – один из инструментов, который поможет нам на пути самосовершенствования.
– Что же это за чай такой волшебный? Небось, он из листьев трёхсотлетнего чайного дерева на священной земле?
Он хитро улыбнулся.
– На самом деле, этот чай продавался по акции в супермаркете дешёвых товаров напротив.
Мы вместе недолго посмеялись. Затем, я налили себе ещё чая и сказал:
– Итак, поговорим о тебе – кто ты по жизни, если не секрет?
Вместо обычного ответа на обычный вопрос, он полез в карман куртки, которую не снимал даже у себя дома; и достал оттуда курительную трубку, которую начал медитативно набивать табаком. Он достал бензиновую зажигалку, с приятным звоном открыл её, зажёг и направил к трубке. Не стесняясь меня, куря, он соизволил ответить, выдыхая облака дыма:
– Я работаю в области человеческих воспоминаний, тайн, мыслей и эстетических предпочтений, – он выдохнул кольцо дыма, – у древних скандинавов было поверье, что в волосах человека находятся его воспоминания о прожитой вместе с ними жизни. Ведь правда: волосы всегда с нами, что бы мы не делали. Те же скандинавы верили, что волосы растут вместе с человеческим опытом. Если у кого-то умирал близкий человек, то трупу отрезали локон волос и давали его плачущему в качестве памяти об утрате. Так, они могли думать, что их любовь всегда с ними – в этом локоне волос. Хотя бы их воспоминания. Состричь человека на лысо – означало лишить его прошлого и страшно оскорбить. Я занимаюсь тем, что привожу человеческие воспоминания в порядок. Корректирую – лишнее отсекаю. А в других местах – наоборот. Я придаю материальной памяти человека правильную форму. Иными словами, меня можно назвать мастером человеческих воспоминаний.
– То есть, ты работаешь…
– … парикмахером – совершенно верно.
Он засмеялся и от смеха поперхнулся дымом. Отдышавшись, он, наконец, вспомнил о чае и сделал поочерёдно два маленьких глотка, опустошив всю чашечку. Затем, вновь наполнил их из чайника.
– А кем работаешь ты? – спросил он.
– Если говорить твоим языком, – начал я, – я – мастер странствий в небесные миры, – я сделал продолжительную паузу, потягивая чай и развалившись на его тёплом полу.
Я изрядно его помучил свои молчанием, но продолжил говорить, только когда он нетерпеливо заметил:
– Ну?
– Да тур-гид я – тур-гид. Или ты думаешь, что я буду как и ты: скандинавы, древние мифы – нужны они мне, чтобы любить свою работу и считать её особенной?! Я и без того так считаю. Да и при всём желании – у меня не получилось бы как у тебя. Тоже мне – «Мастер воспоминаний человеческих». Я – намного проще.
– Работа у тебя действительно – поинтереснее.
– Она – волшебна. Если честно, то я чуть ли не жизнью обязан. Без неё, я бы наверняка где-нибудь себя давно прибил бы. Таким как – обычно, сложно бывает жить. А так – я редко, когда сижу на месте: разные люди, разные города – и все приходят и уходят – один я остаюсь на месте, скача галопом по европам. Так что – моя рутина, чаще всего, лучше многих праздников.
– Нет – ты всё равно знаешь, что такое скука. Каждому человеку, кем бы он ни был приходилось сталкиваться с ней – даже богов она не обошла стороной.
Я налил себе ещё чая.
– В этом ты прав. Помимо всего прочего – я просто человек. Ты даже не представляешь, на что я однажды пошел, чтобы преодолеть скуку. Ради этого, собственно, семь лет назад и я согласился на эту работу – чтобы постоянно двигаться и нигде – нигде не задерживаться надолго. Я думал – там, она никогда меня недостанет. Я менял страны чаще, чем носки. Моими случайными знакомыми можно населять города. Но проходили годы – и всё это стало для меня таким обыденным. Париж, Пекин, Прага; Киев, Кёльн, Копенгаген – можно целую ночь перечислять сотни городов, в которых мне приходилось не просто бывать, а чуть ли не летать. Скука и там меня достала. Клиент говорит: «Вау», оставляет деньги и уходит. А я всё ещё горю в этом котле.
Он затянулся своей трубкой.
– Молодец, что высказался. Но я не совсем разделяю твои чувства. Когда я занимаюсь волосами – в моей голове играет джаз. Я берусь за ножницы и расчёску, и начинаю творить. Никто не делает это с такой отдачей, как я. Когда я занимаюсь работой, в голове у меня мелькают образы и фигуры – я ничем не отличаюсь от художника в своей мастерской, занимающимся лучшим в своей жизни шедевром. И прихожу в невиданный восторг от переполняющих моё тело эмоций. И да – мне скучно и тоскливо, только когда я сижу без работы. А затем, в конце рабочего дня, я иду на остановку и сажусь в забитый доверху автобус. Шагаю сюда, прихожу домой, завариваю чай и раскуриваю трубку. Эта многолетняя традиция сохранилась и сегодня; только, как сам ты можешь заметить, сегодня я не один. Я ощущаю темп этой жизни. У меня на языке и на нёбах – всё ещё горит пламя невиданных страстей. Но теперь – я стал спокойным. Так происходит изо дня в день – из года в год – неизменность. Я похож на мастерски сделанный часовой механизм, отбивающий один и тот же ритм – вечность. Иногда, правда, как и все – я чувствую себя одиноким. Я гордый, сильный талантливый – ты даже назвал меня «золотым драконом». Я выгляжу на двадцать, хоть мне скоро исполняется сорок. Я остановился когда-то там – много лет назад – и с тех пор, я просто существую, ежесекундно ощущая наслаждение, которое может длиться не десять минут, а оставаться неизменным на протяжении многих лет. Но у меня не получается любить кого-либо – когда другим легко привязаться ко мне. В своё время, я менял девушек чуть ли не каждый месяц – и ни с одной не был счастлив. Это как приговор – вечно быть одиноким.
– Говорят, золотого дракона невозможно победить; но золотому дракону невозможно полюбить.
– Да, именно так оно и есть. Я горд, одинок и спокоен. Кто знает, может – это и есть просветление?!
Мы долго ещё болтали, подливая чай друг другу. Дыму, практически, некуда было выходить и вся комната наполнилась табачными облаками. Допивая последние глотки чая, я спросил его.
– Тебе никогда не хотелось уехать в Африку?
Он удивлённо переспросил:
– В Африку?!
– Ну да – это же жёлтый континент. Его даже из космоса видно как жёлтый. Ты же любишь этот цвет – так никогда когда-нибудь поехать туда?
– Африка переживает сейчас то, что в Европе назвали бы «средневековьем». Думаешь, я – всю жизнь живший в более-менее цивилизованной стране – смог бы там жить?! Нет, ни за что. Да, местами, там красивая природа. Но я всеми руками поклонник naturmort. Так что, нет – никогда.
– Разве тебе никогда не хотелось просто взять и уехать куда-нибудь, где ты ещё никогда не был?!
Он искренне задумался.
– Хотелось – в Японию. Да, я чувствую, что это – моя страна. Никогда, правда, там не был. Я знаю, конечно, что Токио – далеко не рай на земле. Но почему-то, мне всегда хотелось там жить – там, где человечество сделало шаг вперёд – среди миллионов людей, уникальной архитектуры и технологий. Это тебе не какая-то дикая Африка. Это – страна будущего. И да, больше всего – я хотел бы увидеть тайную жизнь этого города – которая присуща всем местам на Земле, да и за её пределами, наверняка.
Так продолжалось всю ночь – хоть мне и казалось, что целую жизнь. Он много раз ходил в тот угол, где стояла его маленькая переносная плита; и возвращался обратно с полным чайником, каждый раз напевая новую мелодию. Он практически не вынимал изо рта трубку – в ту ночь пассивное курение, наверняка, сократило мою жизнь в половину. Так и прошла эта ночь – она длилась дольше века, хоть и сказать о ней – не так уж и много.
За окном показались первые лучи солнца. Небо из тёмно-синего переходило в светло-голубой; а горизонт окрашивал жёлто-киноварный цвет. Свет стал шастать по безымянным дворам и тихим подъездам старых панелек, которых люди называли «домами». Весь мир ещё спал – были только мы одни среди сонной пустыни чужих судеб, которые проносились мимо нас, а мы их даже не замечали.
Начался новый день – так происходило уже десятки тысяч раз – а я всё никак не мог привыкнуть к этому. Наступило завтра – где же та граница, что отделяет сегодня от завтра? Для меня – вся жизнь – одно сплошное вчера.
Я посмотрел на восток – в той стороне был мой дом. Именно туда я должен был идти – но меньше всего я хотел бы оказаться там сейчас. И я решил идти на запад – туда, где кончается день, где заходит солнце. Я буду идти к своему будущему – я повернусь к прошлому спиною. В тот момент было ясно видно то, что никогда больше я не смогу жить по старым правилам, которые я сам себе и установил. Пришло время переосмыслить всё, что я сделал. И, чёрт возьми – я сделаю это и ничто, даже моя собственная лень, не сможет меня остановить.
На завтрак у него было лишь хлеб, масло и одно из редчайших вин, которое принёс ему один богатый друг, как и я, много путешествующий по миру. Я сделал один глоток – вино показалось мне сладковатым на вкус – больше всего, это напоминало самое обыкновенное десертное вино. Когда я сказал ему об этом, он сначала рассмеялся, а затем посмотрел на меня сочувственным взглядом.
– Тот, кто принёс мне его, сказал, что вкус этого вина зависит от уровня счастья пьющего его. Чем оно приторнее – тем несчастнее у тебя жизнь; а вот противно кислым его может ощутить лишь самый счастливый человек на Земле.
«Хорошо хоть, что оно не приторно сладкое» – подумал я в шутку, разумеется, не поверив ни единому его слову – видишь ли, нашел он волшебное вино, которое меняет свой вкус как я настроение.
– Хочешь пройтись по улице, пока все спят, – шепотом спросил я у дракона, чтобы кто-нибудь, ненароком, не услышал нас – ведь это был большой секрет.
– Почему бы и нет, – ответил он, – и куда же мы пойдём?
– А разве это имеет значение?!
– Без значения – не бывает и смысла. А мы – далеко не пыльные профессора, чтобы вот так – жить без особого смысла, а так: чтобы было.
Я улыбнулся и сказал:
– Как насчёт того, что бы пойти на запад.
– Запад?! То есть, ты предлагаешь выйти за черту города?!
– Никогда там не бывал. В смысле – никогда не приходилось так далеко заходить. Интересно посмотреть – как это находится на грани между городом и полем. Это почти похоже, как стоять между одним миром – и другим.
– Не знаю, но кажется, что я всю жизнь только то и делаю, что стою на этой черте и никак не могу решиться: направо или налево; вперёд или назад? Вот так и живу – не рискуя даже двинуться с места. Но сходить туда – что и говорить – совсем неплохая идея.
Мы оделись и вышли из дому. Солнце слепило глаза, а мороз резал открытую миру кожу. Наконец-то можно почувствовать, что приближается весна – со всеми её неприятностями и страшными переменами. Даже эти конструктивистские коробки казались мне жизнерадостнее, чем обычно. Подумать только – всё это и без грамма галлюциногенов!
Мы шли сквозь заросшие, старые дворы. На каждой улицу был хотя бы один заброшенный дом, покинутый строителями или жильцам ещё в те давние годы, когда нами правили менее несправедливые монархи. Жить в таких краях – очень тяжко; хотя, вряд ли местные часто задумываются над этим. Винить людей в том, что им довелось родиться в таких местах – нельзя; сама жизнь в подобных условиях превращает умы в туманный лес, откуда неизвестно что может выползти.
Мы прошли до самого края. За последней пятнадцатиэтажной коробкой мирно спала маленькая церквушка, готовая приютить заблудившихся и ставших на неверную дорогу. А за ней – бескрайнее, пустынное поле, которое как ничто иное могло служить наглядным примером «неверного пути». Казалось – можно годами идти по жёлтой, холодной траве – и так никуда и не попасть; разве что, в смертельную ловушку пустых пространств. Вот она – граница города. А за ней – дикий, непонятный, хаотичный мир. Вскоре, люди будут строить новые дома; поглощать и осваивать эту землю, выращивая на вспаханных полях новые бетонные пещеры. Но до этого времени – сразу было ясно, кто здесь хозяин.
Тут небо всегда было голубым; трава была жёлтой и не имела конца. Мы шли вперёд, прорывая себе туннель в этой бескрайности. Каким же безумцем нужно быть, чтобы решиться на такое безумие – просто, ради любопытства?!
Если бы пустота могла бы хоть как-то выглядеть – она выглядела бы так: поле, за которым нет ничего, кроме новых полей.
Мы шли так, пока не упёрлись в одиноко стоящее посреди пустыни дерево, под тенью которого так же тоскливо скрывалась скамейка. Мы сели на неё и стали смотреть на контур башен города, оставшегося вдалеке.
Затем, мы вернулись. После встречи с пустотой, дорога вела нас только в одно место – в бар. Гуляли мы до самого вечера, заполняя поселившееся в нас «отсутствие всего».
Под утро, я обнаружил себя уткнувшимся лбом во влажную и липкую барную стойку. Я посмотрел на себя со стороны – кто же это там стоит в углу? Я видел только алкоголика – и больше никого. О, эволюция! Бармен, ещё виски!
– Ты перебрал. Пока ты спал, я взял твой кошелёк, чтобы оплатить твой счёт – так вот, с тебя ещё пять долларов, торчок. Я записал их на твой счёт. И если ты сейчас не уберёшься отсюда – я вышвырну тебя пинком.
Пора бы привыкнуть к человеческой грубости и подлости – но я не могу. Я встал и, шатаясь, поплёлся к двери. Голова моя раскалывалась на части – и только-только начинала понимать, что за бардак здесь происходит.
На часах обе стрелки были в зоне шестёрки – первый свет первого дня. Настала весна – и я стал свидетелем зарождения новой жизни. Я не помнил ничего из того, что произошло вчера. Только то, что мы с золотым драконом, ни с того, ни с сего, решили здорово повеселиться. И теперь, я иду, мучаясь от боли в тоже время – наблюдаю красоту окружающего мира. Пригород: частные виллы, чистые улицы, всё ещё горят фонари. Я пытаюсь привести себя в порядок. Ведь это – как начало новой жизни; и я должен войти в неё достойно – ведь мир так прекрасен.
Я шел так часа три – шел только для того, чтобы идти – останавливался только один раз у кофейного киоска, откуда вышел с картонным стаканчиком в руках, купленным за последние деньги, и чёрным напитком в нём. Я стал свидетелем того, как пробуждается этот мир.
Я переходил из района в район – видел поразительные и ужасные химеры в местной городской архитектуре. Дома, попадавшиеся у меня на пути, становились всё выше; машин становилось всё больше; моя походка набирала твёрдости и уверенности. Этот город открывался мне всё с новых сторон. Я смотрел на его стеклянные небоскрёбы и на убогие лачуги; переводил взгляд на дома из красного кирпича, детские площадки, пожарные лестницы, уличные граффити. Я запивал свои впечатления кофе. Я прочувствовал эрос города и его филос. Он никогда не стоял таким передо мной. Это был незабываемый опыт – мне показалось, что я понял всё. Хорошо, что это длилось недолго.
И всё же, в мазохистской искренности между мною и городом – я был один; более одинок, чем когда-либо.