– Последнее – вы вряд ли когда-нибудь узнаете. Это – большой секрет. И всё же: скажите – зачем вам всё это нужно?
– Ну, – ты смущённо улыбнёшься и отведёшь глаза, – вы мне немного понравились – вы очень умная; с вами можно приятно поговорить. И, кажется, я люблю вас.
– Это вы – только сейчас говорите. Вот увидите меня утром без макияжа, как я ем бутерброды – сразу разлюбите.
– Мне тоже говорят, что я ем как свинья.
– Бутерброды, – скажет она, – я ем с соусом; а он – вытекает. И ем я его так, что кажется, будто он есть меня.
– Значит, мы будем есть пиццу. Или зубную пасту. Или консервы. Хоть умру с голоду или попаду в больницу от гастрита – а всё равно не скажу ни слова, кроме того, что ем так же, как моя любовь.
Она выплюнет сигарету и засмеётся детским смехом.
– Вы сами поняли, что сказали? Я – ничего не поняла.
– Я тоже. Пойдёмте?
Она подымит глаза в небо, из пустоты которого – вам на головы – будет падать снег. Безлунное, беззвёздное небо. И над вами – пронесётся звезда, падающая вниз, оставляющая за собой след из космической пыли. Впервые в жизни – ты своими глазами увидишь комету. Восхитительное зрелище – всемирное движение, стремящееся к смерти. Ты подумаешь: как же эта звезда, на которую мы загадываем свои желания – похожа на нас. На лице у тебя – проскользнёт детская улыбка. Всё – метафора.
– Что ж, – скажет она, – ради такого случая – можно немного повеселиться.
Она спрячет пачку «Мальборо» глубоко в карман куртки.
– Тогда, вперёд.
Ты увидишь: она – будет улыбаться.
Внутри: все будет охвачены праздничной эйфорией, смысла в которой будет не больше, чем в расчёсывании лысого – но возможно ли будет это доказать?
Продолжительное пребывание в этой толпе, захваченной патриотической волной, сможет привести к вынужденному самоубийству единственного другого, среди одинаковых. Но вас – будет двое – и ничто не сможет вас сломить. Тогда – вы будете существовать – только друг для друга.
И каково будет открытие, что два, абсолютно незнакомых человека – могут быть счастливы в самом сердце обезумевшей толпы.
Эту ночь: вы проведёте в долгих дискуссиях, слыша друг друга – через слово, из-за шума, исходившего от тысячи голодных поросят, не нашедших места у материнского вымя.
А под утро: когда всех будет уже клонить ко сну – и шум, и гам стихнут – вы тоже замолчите. Вы оставите толпу и уединитесь в комнате счастья. И долго будете любить друг друга в какой-то коморке с окном, глядящим на восток. И из-под красно-синих облаков вдали – подымится новое солнце.
Так и нужно прожить жизнь: каждую неделю переживая её по-другому; каждый день – проводя под новой звездой…
Разоблачение Четвёртое
Месье Пьер Жобе будет любить: китайские иероглифы, финики, фламандские натюрморты и персидских котов. Месье не будет любить: лысых людей, масло льна и подтяжки для штанов. О первых четырёх вещах: он сможет говорить часами – содрогаясь и задыхаясь; а если злоупотреблять тремя последними – можно будет в буквальном смысле – попасть на рога. Он будет страдать многочисленными неврозами, полные названия которых знал, разве что, только добрый доктор Альцгеймер.
Он будет сидеть напротив тебя, смотреть тебе в глаза и посёрбывать капучино из чашки. В такие моменты, тебе захотеться сознаться в тройном убийстве, чтобы тебя посадили в тюрьму для особо опасных преступников, где таким людям как Пьер – тебя не достать. Ты словишь себя на мысли, что твой творческий ум превращается в гнилое яйцо уже через несколько минут после общения с Пьером.
– Так вот, – начнёт он, – не суй это в рот! – закричит он, моментально приведя себя в порядок, – пардон – иногда со мной такое бывает – говорю, то есть, кричу всякие вещи – бессознательно. Знаете, как это бывает – когда твой внутренний мистер Хайд рвётся наружу.
– Да, конечно, – кивнёшь ты, – только Хайд – был более гуманнее. А вам – действительно нужно лечиться. Я совершенно серьёзно – у вас проблемы.
Он элегантно взмахнёт рукой, дескать, как устал я от всего этого; он слегка приподнимет свой третий подбородок.
– Пустяки, – пропищит он, – так, о чём я? Скажи, я тебе скажу. Ах, да: у китайцев есть такой красивый иероглиф с кучей палочек, который означает «благодарность, которой император одаривает лучших придворных художников». Нет – я совершенно серьёзно! Ваша последняя работа – на вкус как финик и прекрасна как фламандский натюрморт. Просто прелесть! И я готов приобрести её за…
Он напишет цифру за бумажной салфетке и протянет её тебе.
– Ну, что вы думаете?
Глядя на клочок бумаги, весь исписанный нулями, ты скажешь:
– Знаете, как-то маловато.
Он нервно засмеётся, поправляя воротник.
– Засунь её себе в жопу! – закричит он на всё кафе, затем, сделает жест «mea culpa» и добавит, – извините, но больше – я действительно дать не могу. Иначе, у меня будут проблемы. А ваша работа – действительно хороша. Я повешу её у себя в кабинете.
– Повесил бы, – поправляешь ты, – так правильно говорить.
– Я могу дать вам ещё сколько скажете, – прошепчет он, – но в документах – мы должны указать – именно эту сумму. Так, мы договорились.
Ты вздохнёшь.
– Ладно, по рукам.
Вы подымитесь со своих мест, чтобы пожать друг другу руки.
– Вынь это! Вынь! Что с тобой? – закричит Пьер и поправит себя, – приятно иметь с вами дело.
На лбу у него выступят капельки пота.
Интересно, – подумаешь ты, – как он закончит свою жизнь? Наверное, задыхаясь и содрогаясь, он будет биться в конвульсиях в своём золотом кабинете, среди фламандских натюрмортов и картин современных художников; и будет умолять вынуть что-то. Хотя, кто знает.
– Я, наверное, кажусь вам странным, – скажет он, со всей возможной для этой фразы гордостью и надменностью, – о, я – далеко не всегда был таким. Ты слышишь?! Суй дальше! Я был молодым – и уже тогда – глубоко погрузился в омут человеческого горя и страдания. Я и сейчас – вхожу в него всё глубже и глубже. В «Libertad» я вступил только из-за их активной помощи нуждающимся, которую они оказывали десять лет назад. Всунь! Всунь! Действительно, много что изменилось с тех пор. То ли дело раньше: когда могло пройти хоть сто лет – и ничего не измениться. Лет с двадцати – я помню – я хотел безвозмездно помогать другим, даже лысым; ведь было уже понятно – бедным я не стану никогда. А взамен – я получил только страдания, головные боли и бессонницу. Меня осуждают все, кому не лень – надо мной смеются – даже такие уважаемые люди, как вы, сейчас. Я не жалуюсь, нет. Глубже, тварь, глубже! Я – просто восхищаюсь вашими работами. Ими – но не вами. Простите, но вы – как и большинство гениальных художников – просто наглая, надменная тварь, извините. Трах! Трах! Трах! Но на ваших полотнах: я вижу отпечаток вечности. У моего отца был один друг – он жил во Франции, но родом был из Праги – он говорил: «Работы художника – должны быть его личностным поиском в хронологическом порядке». Вы можете представить, кем был бы Пикассо, если бы начал лепить скульптуры после своего розового периода? О, да, сучка! Всунь! Сунь! Высунь! И я ценю вас, как человека, картины которого через десять лет – будут стоить в десять раз дороже. А-на-ки-та-ка! И как художника, который посвятил столько лет тяжелому труду искусства; вы уже почти подошли к концу ваших поисков, не так ли?
– Я сам, пока, не знаю этого. Но спасибо вам, месье Жобе.
– Знаете, а ведь я – поэт. Цвай! Драй! Фиа! Фюнф! Уже двадцать лет. Правда: уже долго – я ничего не мог написать. Но сейчас: я работаю над большой сосательной поэмой.
Ты попробуешь представить, на что это будет похоже.
– В ней, – продолжит месье, – я попытаюсь, с помощью порядка слов, выразить духовный упадок человека. Правда, мне нужно больше времени. Знаете, поэзия – она ведь рождается из рутины серых дней, бесконечно уходящих вдаль. Мне говорят, что в следующем году – я вполне смогу получить Нобелевскую Премию Мира. Я буду кричать: «Всунь! Всунь! Всунь!» на всё Осло! Знаете, в детстве: я был очень несчастен. Настоящим воином милосердия – может стать лишь человек, переживший много горя; а предназначенное, взамен, для него счастье – разделить поровну между теми, кому можно помочь; и пытаться не думать об остальных, до кого рукам никак не дотянутся. «Libertad» – глубже, глубже суй, скотина – организация, на которую мы работаем – изменилась до неузнаваемости с тех пор, как я в неё вступил. Увы: не в самую лучшую сторону. Нас ждёт крах, если они придут к власти. Поэтому, я заявил о своём выходе из партии. Когда патриотизм заходит слишком далеко, – он скривит лицо и застонет; приведя себя в порядок, он продолжит, – он становится нацизмом. И из-за дикостей нескольких сумасшедших – под обвинения попадает целая нация. Вам следовало бы прислушаться к моим словам. Зря, очень зря, что люди часто пренебрегают ценными истинами в потоке слов таких невротиков, как я. Извините, кажется, я заговорился. Наверное, мне уже пора. Я зашел сюда на несколько минут, чтобы поговорить с вами. Я шел по золотой дорожке, ведущей к горе дерьма.
Он встанет и уйдёт. Ты закажешь себе ещё чашку кофе и будешь думать, почему твоё искусство не ценят и не интересуются обычные люди – почему оно представляет какую-то ценность только для таких людей, как Пьер? Наверное, это – самая тёмная из сторон жизни художника, 80% которой – состоит из коммерции.
Однако ты подумаешь, что между Пьером и тобой – есть одна общая черта – вы оба коллекционируете мнения и взгляды на этот мир. Ты будешь долго собирать их, надеясь, что сложив их в одном уравнении – ты сможешь получить полную картину мира. Но среди них – не было похожих. А если взять все высказывания великих об этом мире – станет ясно – в целом, никто ничего о нём не знает. И ты, и Пьер – к тому моменту уже давно поймёте э то и успокоитесь.
Ты подумаешь: а какой мир глазами этого сумасшедшего, так напомнившего мне меня, если бы судьба сложилась бы иначе? Он будет занимать чужими проблемами; но кто разберётся с его собственными?
Ты вытрешь рот салфеткой, оставишь на столе пару скомканных, мелких купюр, встанешь и уйдёшь. Чем богаче ты будешь становиться – тем беднее ты будешь выглядеть для окружающих – это и будет вся горькая правда о твоём артистическом заработке.
Отвратительно будет смотреть на мир таки, каким он предстанет перед тобой. Страна расколется на две части. Методы революции – отнюдь не назовёшь «мирными» или «эволюционными». Тебя не будет покидать чувство, что ты – связался не с теми людьми. Да что там – ты давно уже будешь подозревать это – просто не захочешь видеть очевидного. Тогда – ты заглянешь под маску Либертада и увидишь под ней – чудовище с острыми клыками. Как же печальна и невозможна борьба со всем этим варварством.
У тебя будет машина; ты купишь её, чтобы ездить на ней за покупками. Но выйдя из дому, чтобы направиться в кафе на встречу месье Жобе – ты решишь оставить машину и поехать на метро. После этой встречи – ты решишь пройтись пешком; а если устанешь – проехаться автобусом. Тебе больше не нужно будет жить на Космосе – ты купишь себе небольшую квартирку поближе к центру. В офисе Либертада – тебе нужно будет появляться только несколько раз в месяц; остальное время – ты сможешь полностью посвятить искусству и богемным тусовкам.
Идя по улицам, заваленным снегом – ты увидишь безымянную бизнесвумен, спешащую куда-то, не замечая ничего вокруг. Увидишь подростков, заливающих водку в бутылку с водой. Троих детей, лет десяти, с сигаретами между красных губ. Группу активистов, с флагами Либертада. Трансвеститов, курящих в сторонке, откуда они будут смотреть на мир. Пробку машин и грубый говор отовсюду. Толпы людей – будут шнырять вокруг по самым разным делам; и каждого из них – будет своя уникальная историю, которую ты никогда не узнаешь. Они отгородятся от внешнего мира заборами – откуда их будет невозможно достать.
Ты пройдёшь мимо мест, где прошло твоё детство. Ты поймаешь себя на том, что не сразу узнал их. Ты поймёшь, что невозможно будет вернуть то, что когда-то было. Ты вспомнишь свои старых друзей; ты поймёшь, что жизнь – всегда: жестоко отнимает самых старых и лучших друзей.
Даже на снегу – ты будешь ходить бесшумно. Ты – будешь незаметен. Тем, кто случайно обратит на тебя внимания – ты покажешься самым обычным, спокойным, порядочным и уравновешенным человеком. Но переступив порог своей пустой квартиры и оглянувшись вокруг – ты закроешь за собой дверь, упадёшь на колени и во всю глотку закричишь, пряча лицо за ладонями, скрывая его не от чужих глаз, которых не будет, а прячась от себя самого.
Но как творец – может быть счастлив? Счастливый человек – никогда не станет поэтом или художником. Настоящее искусство – создаётся из страданий. Творчество – это способ бороться если не со злом, то хотя бы с никчёмным собой. Такие дела.
Возвращаясь домой по вечерам – ты сможешь часами бросать теннисный мячик в стену, находясь при этом в тысячи разных мест – но только не в своей квартире, только не на этом диване, не у этой стены, не с этим мячиком. Вся твоя жизнь – это грёзы наяву. Ты будешь учиться им с детства; они станут частью тебя, когда тебя будут называть «молодым человеком»; они станут частью твоей жизни, когда ты станешь художником.
Ты выглянешь в окно и увидишь людей, для которых тебя нет: ты не человек; ты даже не предмет.
Когда ты проголодаешь: ты пойдёшь на кухню и полчаса будешь листать книгу шеф-повара с иллюстрациями экзотических блюд с неповторимым вкусом. А затем – ты вскипятишь воды и зальёшь ей миску с лапшой быстрого приготовления со вкусом курицы.
Так смогут проходить дни, недели…
Часы и секунды сольются воедино, пронизывая пространство копьём вечности; и время перестанет существовать.
Ты перестанешь считать себя последним другим среди одинаковых; скорее – мертвецом, который больше жизни и смерти – будет бояться забвения.
Ты доведёшь себя до того, что будешь целыми часами бродить по улицам с фотокамерой в руках, снимая терабайты информации, по стоимости, приближающейся к пустоте. Выйдя на улицу, ты сможешь встретить человека, которого видел сотни раз, но на которого впервые посмотришь; и если это – незнакомая тебе девушка – ты сможешь абсолютно бесцеремонно подойти к ней и сказать:
– Привет, – и добавить, – я – тот самый художник, о котором ты, возможно, слышала, а возможно и нет. Как твоё имя? Хочешь пойти со мной на свидание?
И если тебе не дадут между ног или не пошлют ко всем чертям, пригрозив расправой в первые несколько секунд – ты уже будешь считать себя победителем.
Если это – незнакомый тебе мужчина – ты сможешь сказать ему:
– Здорова, парень, – и добавить, – я – тот самый художник, картины которого вокруг, но которых ты не замечаешь. Хочешь выпить со мной в баре? Я угощаю.
Мужчины станут соглашаться почти всегда. Но больше – ты никогда их не увидишь.
Ты сможешь, шутки ради, сказать парню про свидание; а девушке – про выпить в баре – и посмотреть что из этого выйдет. Совмещать не совмещаемое в одной пробирке и смотреть, взорвётся ли оно сразу или через пять секунд, какого цвета будет дым – станет основным твоим занятием. Всё остальное время – ты посвятишь искусству. Так и будешь жить: рисовать, снимать всё вокруг, оставляя за собой десятки тысяч фотографий и разговаривать с незнакомцами, задавая им одни и те же вопросы:
– О чём ты мечтаешь?
– Что тебе нравится?
– Что ты ненавидишь?
– Чем ты хотел заниматься в детстве?
– Чем занимаются твои друзья?
– Чем ты гордишься?
– Кем бы ты хотел быть?
– Ты счастлив?..
Вопросов будет много. Сами вопросы – будет куда важнее, чем ответы на них.
Однажды, тебя спросят:
– Зачем ты это делаешь.
И ты найдёшь, что ответить:
– Я считаю, что наше общество, в связи с многими предрассудками, стесняется заводить новые знакомства без всяких предлогов. Я – хочу общаться с разными людьми.
Ты – будешь самым одиноким человеком на Земле. У тебя не будет друзей; только тысячи знакомых. Ты не будешь нормальным человеком – никто никогда не назовёт тебя таковым. Ты и не был им никогда.
Когда месьё Пьер придёт забрать свою картину, он даст тебе денег, которых хватит, чтобы погасить твой непомерный кредит в банке в одну выплату; молодая девушка банкир будет так удивлена, что сначала подумает, что ты ограбил банк и сразу после твоего ухода – позвонит в полицию – где её успокоят, сказав, что ты – знаменитый художник и что для знаменитых художников резкое обогащение за один день – обычное дело.
Забрав его деньги, ты скажешь месьё Жобе, что деньги – тебе вовсе не нужны; что тебе – их девать уже некуда. Поэтому, забрав их, ты предложишь Жобе взять себе в подарок любую картину, которая ему понравится в твоей новой мастерской.
– Берите, пока можете, – посоветуешь ему ты, – вы ведь знаете, что произошло с моей прошлой студией?!
– Знаю. Поэтому, ради искусства – я приму ваш щедрый подарок.
Он остановит свой выбор на скромной миниатюре, предпочитая её большим, мощным полотнам на полстены. Перед уходом, ты спросишь его:
– Почему именно эту картину?
– Мне показалось, что она – больше всего похожа на меня. Я бы нигде и никогда не смог бы её достать; и мне нравится иметь себя, нарисованного вами, у себя в кармане. Когда я закончу свою поэму – вы будете одним из первых, суй, сука, суй то, кто прочитает её. Спасибо.
К месьё Жобе – привыкают не один месяц, иногда – не один год.
– Спасибо. Я чувствую, что я – наконец-то самый счастливый. Корова, труп, засунь то глубже! Человек на Земле! Удачи вам!
Он – действительно покажется тебе самым счастливым из всех, кого ты встречал за последний год.
Через два дня – ты узнаешь, что месьё Пьер Жобе отправился в Тибет, где совершил самоубийство, прыгнув с горы с криками: «Суй это глубже, счастье!..» – это будут последние его слова. Но тогда, когда он ещё будет жив, он скажет тебе, что всегда хотел умереть счастливым. Он умер так, как никогда не смог бы жить – не помогая этим никому, вдалеке от горя и проблем, среди гор, и магии, которую никогда не сможет постичь своим умом человек.
Ты подумаешь, что это – не такая уж и плохая идея – убить себя в Гималаях, среди видов, трогающих сердце и волнующих душу; умереть с мыслями, что помог стольким людям, но себя – спасти не сумел.
Он – умрёт; а ты – останешься жить.
После сообщения о смерти месьё Жобе – последует перечень социальных акций поддержки, организованных и спонсируемых покойным. Его назовут «Героем Года» – во внеочередной раз – это звание заслужит человек, которого принято в обществе называть «сумасшедшим».
Партии «Libertad» – будет не хватать «самого щедрого и отзывчивого человека нашего времени» и «власти, которые довели этого несчастного до самоубийства – поплатятся за всё; ведь месьё Жобе – умер за всех нас!».
К мыслям о самоубийстве в состоянии эйфории – тебя подтолкнут соблазнительный взгляд платяного шкафа с хорошим крюком для вешанья; так же – бурные разговоры стульев о качественной древесине, на журналы про которую – у тебя будет подписка.
Ты почувствуешь, как сходишь с ума. Божественное время.
Ты вспомнишь про девушку, вместе с которой, какое-то время, был счастлив в той кабинке в баре, что в подвале – во время внеочередного съезда партии. Ты отроешь в горе бумаг салфетку с номером её телефона и бросишься набирать его со своего смартфона – потому что она – будет единственным человек, рядом с которым ты будешь чувствовать себя счастливым; и не одиноким. Может быть, хотя бы её удастся напомнить тебе, что ты – человек? Он возьмёт трубку и спросит, кто говорит.
– Дорогуша, это я. Извини, что так долго не звонил – но я всё это время думал о тебе. Давай, может, встретимся как-нибудь, выпьем кофе или пива, или рома, или неважно чего. А?
Ты всегда будешь таким – кого отымел – в того будешь по уши влюбляться; и ничего с этим – нельзя будет поделать.
Девушка по ту сторону трубки кивнёт – ты почувствуешь это всеми своими органами – но не ушами. Она добавит к молчанию:
– Да. Хорошо.
Ты обрадуешься, что наконец-то избавишься от скуки и отвращения с помощью человека, который сам испытывает и скуки, и отвращение.
В кафе ты придёшь на полчаса раньше неё. Пройдёт два часа. И она, с сотней пропущенных от тебя на телефоне, будет здесь.
– Прости, я съел два наших ужина, – скажешь ты, – и выпил четыре наших кофе, бутылку вина и рома. И ещё кофе. Я – больше не могу. Поэтому, если хочешь, я возьму тебе кофе с собой и мы уйдём отсюда – как можно дальше.
Она улыбнётся и кивнёт.
Когда вы выйдете из кафе, она спросит тебя:
– Так, что случилось?
– В моей жизни ничего не происходит. Я ждал тебя целых два часа – и они прошли как сон без сновидений. Что вообще происходит вокруг? И что нам с этим делать? Понимаешь?
Она вздохнёт.
– Ты – не первый и не последний, кто страдает этим. Вечно: люди страдают всякими тупыми кризисами. Вот я, например – я не могу иметь детей. Про сирот и суррогатных матерей – даже не говори в моём присутствии; всё это – такая лажа. Вот – почему я так много и курю, – она достанет сигарету и чиркнет зажигалкой, – вот поэтому.
– Ох, прости меня, я не знал.
– Не разыгрывай сцен – всё в порядке. Я не говорю, что мои проблемы – чем-то лучше твоих, потому что я больше страдаю и прочее. Тот факт, что миллионы людей во всём мире – где-то в другом полушарии – страдают больше, чем ты, успешный, знаменитый и богатый художник – ещё не означает, что ты намного счастливее их; возможно – только менее несчастен. Понимаешь, о чём я говорю? У каждого свой камень на душе; и вообще – счастливых людей – нет. Есть – только мы и те, кто лучше притворяются. Так что, меньше парься по этому поводу. Ты художник – вот и твори; занимайся искусством, хоть в этом и нет никакой пользы для других – тебе это поможет. А если время уходит от тебя, как песок сквозь пальцы – то это, возможно – даже к лучшему; может быть, так – будет потом легче его понять.
Ливень. Мириады капель воды будут беспощадно падать с небес – и только для того, чтобы упасть вам на головы. Ты укроетесь под навесом одного кофейного киоска, под которых от погоды будет скрываться ещё четыре с половиной человека. Вы закажите по чашке кофе: латте и еспрессо. В это время – погода окончательно сойдёт с ума: за стеной воды невозможно будет разглядеть конца вытянутой руки, а оставленные праздными владельцами велосипеды – будет просто сдувать и уносить в неизвестность. Вы будете пить кофе и думать: «Выживем или всё-таки нет?». Все будут молчать, содрогаясь от стихии – даже молодая девочка бариста по ту сторону окошка. И латте не найдёт лучшего времени, чтобы спросить у еспрессо:
– Слушай… а давай жить вместе? У меня и комната свободная есть… если хочешь.
Четверо с половиной человек и твоя спутница уставятся на тебя. Ты глубоко вдохнёшь, мысленно терзая себя за такой необдуманный поступок. Тебе не было неловко перед незнакомыми людьми, которых ты приглашал на свидание, впервые встретившись с ними – но перед ней – тебе будет неловко говорить о таких вещах. Тебе захочется выйти из-под навеса, чтобы тебя ветром сдуло прочь отсюда – чтобы не пришлось выносить этих пронзающих насквозь взглядов.
– Давай, почему бы и нет, – скажет она, быстро потеряв всякий интерес, отворачивая голову.
Четверо с половиной человек тихонько хлопают в ладоши, поздравляя тебя. Ты сделаешь вид, будто тех – не существует.
Когда дождь немного стихнет – вам удастся добраться до твоего дома – промокнув до нитки, износив ноги и растеряв последние силы. То, что произойдёт с тобой – будет ни радовать, ни огорчать; у тебя не то, что бы не будет никаких мнений по этому поводу – ты просто устанешь. И мир, и жизнь вокруг – покажутся такими знакомыми и давними, что потеряют всякий смысл, повторяемые до бесконечности. И, кажется, ты на миг приблизишься к тайне этой «игры в бисер».
А с Либертадом, показавшим своё истинное лицо, неотличимое от свиного ануса – ты решишь завязать навсегда. И с ним, и со своей сестрой, которая тогда – совсем перестанет быть последней колонной, удерживающей в равновесии хрупкое здание, под названием: «твоя история». В тот вечер, измученный до смерти – глядя на свою новую любовь, лежащую голой на твоей кровати – ты найдёшь в себе силы взять краски и кисти, и встать у холста. Ты сделаешь пару мазков; затем – ещё. Ты будешь работать несколько часов. Затем – ты посмотришь на свою работу усталыми, измученными глазами, пытаясь понять, что вышло у тебя на этот раз.
Будет тихо и темно – часы остановятся и перестанут отбивать время. А значит – всё будет дозволено. Ты свалишься на пол и заснёшь. В комнате – останется только картина; и этот мрак.
Побег Третий
Действительно ли ты будешь тем, кем всегда хотел быть?
Напротив тебя: будет сидеть карлик вагнеровского роста и примерно таких же амбиций. Как ты узнаешь вскоре, его будут звать – Бернар.
Бернар – будет любить маленьких лошадок, молочные коктейли и велосипеды с низким сиденьем. Бернар – не будет любить, когда кто-нибудь не возвращает долг, жёлтый цвет и джипы.
Он подложит себе под причинное место три подушки, чтобы составить мнимую видимость одинакового роста со своим собеседником. Но его маленькие ножки, лежавшие почти ровно, позорно будут выдавать его.
Несмотря на маленький нос, клоунскую одежду и по-младенчески лысый череп – этот человек – будет опаснее самого дьявола. Ты догадаешься, зачем этот человек назначил тебе встречу; лучше было бы оставаться в неведении. Ты будешь всеми силами пытаться скрыть страх.
Ему принесут стакан молока. Он опустошит его в два глотка – меньше, чем за полминуты – и громко стукнет пустым стаканом по столу, как судья молотком, вынося приговор. Этот жест – окончательно приведёт тебя в ужас – и ты будешь еле сдерживаться, чтобы не кричать о помощи, которой не будет. Его маленькие, мефистофельские глазки – будут смотреть вглубь тебя. Доброжелательным, но в то же время – угрожающим голосом он скажет:
– Знаете, почему вы до сих пор живы?
Ты сглотнёшь ком в горле и попытаешь сохранить остатки спокойствия. Ты ответишь, что ни одно живое существо на этой планете – не знает точного ответа на этот вопрос. Сохранять чувство юмора перед лицом смертельной опасности – умение избранных. Твой собеседник улыбнётся, размыкая молочные губы, выставляя напоказ маленькие, но острые – как у акулы – клыки.
– После того, как вы уложили целую бригаду шестёрок моего босса – тот требовал, чтобы ещё до утра ваша голова была у него на столе. Вы помните, как убили тех людей? Мне не важно – почему вы это сделали: из-за денег или других каких-то причин – не важно. Но мне принесло неописуемое удовольствие смотреть на выражение его лица, когда он узнал об этом: честное слово – будто всю его семью уложили. Он кричал, что сам хочет содрать с вам кожу – правда, этому не суждено было случиться. На следующий день – он скоропостижно скончался от злости. По крайне мере, это – официальная версия. Вы – очень везучий человек; вы предали босса в самое подходящее для этого время – во время переворота. В любом случае – его убили – и даже не знаю, кто это сделала?
Бернар оглянется по сторонам.
– Неважно, – продолжит он, – в любом случае – я на вас зла не держу. Напротив: мне вы – даже нравитесь. Я читал о ваших последних успехах в мире искусства. Мне было очень интересно с вами познакомиться, – с его лица исчезнет улыбка и примет более серьёзное выражение, – мне угрожает смертельная опасность. Многие считают несправедливым, что место босса, управляющего уже столько лет – занял именно я. Они смеются смеяться над моим ростом! Пока что – я не знаю, кто именно угрожает мне; но вы ведь понимаете – король умер, да здравствует король. И так: снова и снова. Я не боюсь смерти. В конечном итоге: она – это всего лишь прямая линия, стремящаяся в бесконечность, на экране кардиографа; и она – куда длиннее, спокойнее и интереснее кривой линии жизни. В этих вопросах – я – философ. Не смерть, а забвение – вот, что меня больше всего пугает.
Он замолчит. Напряжённая тишина продлиться несколько минут, пока ты вполголоса не поинтересуешься, при чём здесь твоя скромная творческая фигура. Бернар изобразит удивление.
– Вы не догадываетесь?! Вы же художник – не так ли? Так нарисуйте мой портрет. Но не простой. Это – должен быть шедевр. Я не хочу, чтобы вы просто изобразили моё лицо. Я хочу, чтобы вы нарисовали душу. Я знаю – только вы можете это сделать. Я слышал, что хоть вас и поносят на каждом углу – многие художники считают вас одним лучших современных художников нашего времени. Я хочу, чтобы мой портрет – был вашим величайшим шедевром. Я хочу, чтобы он висел на фронтовой стене в выставочном зале, названом в вашу честь. Я – хочу этого. И хочу, чтобы вы согласились. Иначе – вы знаете, что я могу сделать со своей властью; но меньше всего хочу этого. Я сделаю вас богатым и могущественным. Для вас – я не пожалею ничего. Но вас же не это интересует, правда? Вы хотите создать шедевр – я знаю это. Так создайте же его! Согласны?!
Ты и так будешь не бедным; у тебя и без того будет целый склад шедевров. Но рассудив, что отказывать новому боссу мафии, с которой у тебя и так – всегда были напряжённый отношения – ты решишь, что разумным решением будет согласиться. К тому – мафия будет ценной поддержкой, если вдруг партия, из которой ты уйдёшь – резко сменит свою милость на гнев и решит избавиться от своего вчерашнего героя.
– Согласен, – ответишь ты решительно.
– Чудесно, – выдохнет он, не сильно удивившись.
Он протянет к тебе свою маленькую ладонь, чтобы скрепить договор крепким мужским рукопожатием. Не без усилий – ты сделаешь всё так, как полагается.
– Я хочу, чтобы вы начали рисовать его так быстро, как это только возможно. И я очень надеюсь, что вы меня – не разочаруете.
– Да; дон Бернар, насчёт оплаты…
– Оплаты?! Да, конечно же, я заплачу столько, сколько скажете. Что, правда – я не думал, что вы заговорите об этом сразу – я думал, вы не такой алчный.
– Деньги – мне не нужны, дон Бернар.
– Правда?! И что же вам нужно?
– «Libertad» – с испанского «свобода». Мне нужна свобода от неё.
– Свобода от свободы?!
– Вы знаете, о чём я говорю. Я состою в оппозиционно-революционной партии, из которой намереваюсь выйти. Понимаете, её возглавляет моя сестра, которая несколько лет назад пропала. И вот, оказывается, что она зря времени – не теряла. Не знаю, какие извращённые планы у неё на мой счёт – и меньше всего хочу узнать. Я надеюсь, что вы поможете мне защитить себя, если эти сумасшедшие потребуют объяснений.
– Но… разве вы не можете просто оттуда уйти? – от удивления, покажется, что Бернар растеряет всё своё красноречие.