– Дон Бернар, я занимаю там одну из главенствующих ролей. Я не мальчик на побегушках, который может просто уйти в любое время. Если я открыто заявлю, что хочу оставить партию – это будет значить, что я против их идеологии. А это – нанесёт огромный удар партии; они потеряют очень важную для себя фигуру. Они же назовут меня предателем! А это – очень опасные люди, дон Бернар. И мне – нужна будет ваша защита.
– А зачем вам покидать партию?
– Я и вступил в неё по нужде и по глупости. Теперь: я не хочу иметь никакого отношения к тому, что происходит в стране. Я не хочу ни за что отвечать, я не хочу ничего решать. Я просто хочу: женится, уехать из города в какой-нибудь живописный городок на краю мира и до самой смерти – растить детей и писать картины. А пока я в партии – мне не дадут этого сделать.
– Кажется, я понимаю вас. Тогда, очень хорошо, что вы сказала нам. Конечно, мои люди сделают всё возможное, чтобы вас поменьше беспокоили во время работы. Но вы ведь понимаете – я смогу защищать вас всю жизнь, ведь ваша – будет наверняка длиннее, чем моя. Я не знаю – смогу ли я дожить до конца года. После этого – надеюсь – вам не потребуется моя помощь. Несколько людей, конечно, могут охранять вас всё время – но хватит ли этого?
– Спасибо. Мне это очень поможет.
– Тогда, вы можете хоть сегодня разорвать все те тёмные делишки, которые вы ведёте с Либертадом; сегодня же – и приступаете к работе над портретом. Я не буду ограничивать вас во времени – я знаю, что настоящим шедеврам нужно время, чтобы созреть. Но постарайтесь и не слишком затягивать. Я хочу войти в вечность в виде образа чистого воплощения духа.
Он опустит глаза на какое-то время, чтобы остаться наедине со своими мыслями; затем, он добавит:
– Я буду приходить к вам через день, чтобы вас было, с кого писать. Я приду завтра.
– Хорошо, я живу…
– Я знаю, где вы живёте, – многозначительно перебьёт Бернар, улыбаясь: с одной стороны – доброжелательно, с другой – настораживающе.
Он повернётся в сторону двух горилл, стоящих у него за спиной.
– Проводите господина художника домой. А вам, – он вновь повернётся к тебе, – я советую – обзавестись молоком – я его обожаю.
Ты встанешь со стула и направишься к выходу в сопровождении двух своих новых, молчаливых друзей. Бернар – совсем не будет казаться опасным; и в то же время – безобидные по нашему бытовому опыту люди – порой оказываются настоящими левиафанами.
Вернувшись домой и оставшись в одиночестве, ты решишь, что это – самое подходящее время для того, чтобы выпить кофе и хотя бы на пару минут почувствовать, что ты живёшь самой обыкновенной жизнью, без националистов-фанатиков и без карликов-мафиози.
Кофе – будет волшебным.
Сделав последний глоток и убедившись, что на дне осталась только гуща – ты со звоном опустишь чашку на блюдце. Ты решишь немного прогуляться, пока твоя любовь не вернулась домой.
На улице будет чад – того же цвета, что и жители одноименно республики. Он окутает весь город: и полицейских, переодетых в старушек и переходивших дорогу; детей, смешивающих водку с тархуном; водителей, кричащих: «баран, скотина!» во все стороны. И свет – будет отбиваться от каждой снежинки, смешанной с грязью, комами, лежащий на земле – будет прожигать тебе глаза до слёз в свете закатного солнца; и ты – будешь ходить по улице, прикрыв ладонями глаза, будто потерявшая честь девушка в далёкой восточной деревне. И будешь думать про себя: я люблю снег, но боже – как я его ненавижу! Вот такая – солнечная и снежная – будет стоять погода.
Люди – всегда так мало придают значения погоде – но боже – половина наших решений будет зависеть от неё. Да и вообще – как можно выйти на улицу, когда там: царит такой кошмар?!
Но ты – будешь любить этот мир таким, каким он есть – хоть и крича и завывая от жалости к нему. Ты будешь думать, что он – несчастен – что все старания, желания и мечты людей – ничтожны. И что все умрут забытыми под одним и тем же небом. Но ты – всё равно будешь любить его; хоть и из последних сил, глядя вокруг.
А здесь: будут люди с унылыми лицами мировых посредственностей, что будут идти по никому, даже им, неведомым делам – и вносить свою лепту в создание атмосферы усталости от цивилизации; это – и будет всемирное движение. Будет казаться, что вокруг – не происходит ничего особенного; всё – продолжает вертеться по известным всем законам с такой же унылой формулировкой, что и всё вокруг.
Но ты поймёшь: на самом деле – под декорацией рутины – будет скрываться тайная война, неизвестно кем начатая, с неисчислимым количеством жертв.
Если бы люди знали хотя бы треть того, что происходит у них под носами – они пришли бы в ужас – они закатили бы глаза и отвернулись. И прежде всего из-за того, что их картина мира – рассыпалась в прах. Ты будешь отличаться от многих тем, что тебе будет нравиться треск линз, через которые ты будешь смотреть на мир. Её – нужно будет менять. И всю жизнь ты проживёшь, каждый день – меняя свои мнения. Ты покоришь все вершины – кроме одной – себя, которого ты никогда не сможешь понять.
Ты поймёшь в тот момент – ты никогда больше не будешь таким, как прежде.
Небоскрёбы из стали и стекла – величественные монументы, возвеличивавшие момент соединения; мёртвая зелень лип, клёнов и каштанов; праздные разговоры, доносившиеся из еспрессо-баров и обрывки которых – будут доноситься до твоих ушей бессмыслицей, но в которых для других – смысла будет больше, чем в единой теории пространства и времени – и всё это составит тот натюрморт, серая краска которого говорит за себя: «это – делается вот таки – и никак иначе».
Это – будет тот мир, воздух которого будет отдавать ароматом никотина, кофе, персиков и бензина – твой мир, в котором тебе так посчастливится родиться, мой малыш – и придётся жить.
Ещё тысячи раз – ты будешь проходить этот проспект и тысячи раз ещё пронесётся у тебя в голове эта мысль – и на вкус она будет, как дорогая подделка и дешёвая сигарета, сжатая между двух пальцев бессловесного поэта.
Ты позволишь себе каждую неделю менять стиль одежды. В тот день – на тебе будет плащ. Ты – ни в чём не будешь знать постоянства.
Настанут сумерки – трещина между миров – ты часто будешь говорить эту фразу про себя. Когда трещина сомкнётся – ты войдёшь в свой дом – будет ночь. Ты сделаешь ещё один кофе, заменяя им и алкоголь, и наркотики – ты скажешь себе: скоро – всё станет, как нужно – и тогда: я снова смогу убежать.
Всемирное Движение №4
На руках её – порезы; но с тобой – она будет улыбаться.
Вначале, она будет милой; но затем – она станет твоей девушкой. Она – будет смотреть на тебя, почти с жалостью, что сильно оскорбит чувство твоего собственного достоинства. Человек высокомерны – воспринимает любой вид физического и/или психического насилия – как вызов, который нужно принять и преодолеть.
Жалость – единственное исключение; она – убивает всяческое желание сопротивляться. Твоя искра, побуждавшая тебя сражаться – начнёт угасать. В твоём внутреннем море – начнётся продолжительный штиль. Любовь – это всегда – трагедия. И найдётся ли тот, кто смог бы понять тебя и посочувствовать?!
Люди высоких чувств и широкого полёта – гордые и полные ощущения собственного достоинства – так часто оказываются глубоко неуверенными в себе и полными абсурдных комплексов. В такие моменты – противостояния – не избежать.
– Да что случилось?! – спросишь, утверждая, ты – в твоём внутреннем море танкер с нефтью потерпит крушение, – в последнее время – ты ведёшь себя как-то странно; мне это – не нравится.
Он достанет сигариллу, чиркнет зажигалкой и закурит – впервые за несколько дней ты увидишь, чтобы она курила. Какими короткими покажутся тебе тогда те несколько счастливых дней, когда вы жили в мире и согласии, среди незаконченных холстов. Ты поймёшь: счастье, доставшееся слишком просто – не может длиться долго.
– Да что ты вообще понимаешь?! – с истерикой в голосе спросит, утверждая она.
В тот момент – губительной ссоры тебе удастся избежать: только с помощью унизительных извинений и обещаний; объятий, поцелуев и поглаживаний.
После страсти, лёжа рядом с её обнажённым телом, получив дозу счастья в мозг, в награду за хорошо выполненную работу – ты поймёшь, что всё с твоей новой любовью – может оказаться таким же, как и с Анной или Мэрилин – бесконечно разными и такими похожими.
Но на этот раз – больше всего – ты будешь бояться всё потерять.
Ты посмотришь на стену; тебе захочется пройти сквозь неё. Твоя новая любовь, которая, как окажется – будет любить мягких и милых животных – выскажет вслух пришедшую ей в голову мысль о необходимости завести кота. С этими словами – она заснёт.
Находясь на грани восприятия миров – ты закроешь глаза – и провалишься в сон. После этого – обычный мир исчезнет. Дальше – лежит граница реальности, которую можно только почувствовать, но до которой – так сложно дотронуться.
Под утро: ты будешь ещё в полудрёме; ты напишешь: «Человек живёт на краю известного; катается на аттракционах, пьёт молоко и сопротивляется людскому варварству, с нетерпением дожидаясь конца света». Это – будет всё, что ты сможешь вспомнить о жизни, которую ты проживёшь той ночью. Ты решишь каждое утро записывать то, что тебе приснилось, чтобы никогда не забывать о своих путешествиях в иные измерения.
Раздастся звонок. Твоя новая любовь проснётся и нервно спросит, кого к вам занесло так рано.
Тебе придётся идти через всю квартиру, преодолевая самые немыслимые препятствия только ради того, чтобы открыть дверь – и никого за ней не обнаружить. Ещё несколько секунд ты будешь вглядываться в свистящую пустоту коридора; затем – когда ты решишь уже закрыть дверь, ты услышишь:
– Кхм… я здесь!
Ты посмотришь вниз и обнаружишь Бернара, который, не спрашивая твоего разрешения, пройдёт в дом и станет требовать молока, критически рассматривая всё вокруг, вынося каждой пылинке на стене смертный приговор. Успокаивая негодующую девушку, ты принесёшь боссу мафии молоко и попросишь сожительницу одеться, и какое-то время не показываться.
– Извините, импресарио, что так рано, – начнёт Бернар, устраиваясь поудобнее на высоком стуле, – мне просто кажется, что вам будет легче работать в своей мастерской; однако, я не хотел бы подвергать ваш дом лишнему риску, с которым связано моё присутствие здесь. Поэтому, я сделал так, чтобы о моём визите к вам сегодня знали только четыре человека во всём мире, помимо меня: вы, ваша девушка и два самых верных мне человека, которым я с лёгкостью в сердце смог бы доверить свою жизнь; что я и делаю. Ума – как у блохи; зато верности – больше, чем у лучше собаки… Можете начинать.
Он встанет со стула и положит стакан с молоком на пол; затем – вернётся обратно и примет сложную на для описания позу. Ты возьмёшь в руки кисти и краски; подойдёшь к холсту и начинаешь, возможно, самую трудную и напряжённую работу, которую тебе когда-либо придётся исполнять. Бернар будет обладать редким даром долгое время сохранять неподвижность; разговаривать, подымая, при этом – только верхнюю губу. Чем больше ты будешь слушать его разговоры и смотреть на него – тем больше ты станешь понимать его и уважать; в какое-то время, ты поймёшь, что такое настоящая мафия. Тебе станет жаль их; но ты начнёшь по-настоящему уважать этих людей.
Бернар скажет одной верхней губой:
– У Платона есть диалог – «Софист» – ну, вы, конечно же, читали. В нём философ упоминал проблему разновидностей мировосприятия. Их всего две: эйказия и фантазия. Первое – восприятия мира рационально, передавая в сознание реальные объекты и образы, используя пять известных органов чувств. Второе – лунная сестра эйказии – фантазия – являет собой искажённую передачу, но всё тех же объектов и образов. Об этом рассуждал Кант и ни раз задумывался Шопенгауэр – старые философы очень любили готовые истины, в которые всегда можно найти что-нибудь новое; а если этого найти не удаётся – достаточно перевернуть её вверх ногами и убедить и себя, и других в том, что это – правда. Слова Сократа, записанные Платоном, являлись фундаментальной парадигмой всей западной мысли до тех пор, пока великий умница Карл Густав Юнг не созвал в начале прошлого века братию самых выдающихся учёных, философов и психологов того времени, чтобы найти те нити, которые связывают западную культуру и философию с восточной. Будучи самым талантливым из учеников Фрейда, у Юнга тоже умелся целый ряд последователей и подражателей. Один из них, хоть и был самый робким и скрытным, посмел, однако, выдвинут свою точку зрения на конференции Юнга. В своей длинной речи, во много раз превысившей лимит, этот мальчик отрицал существование и эйказии, и фантазии как таковых. Он выдвинул, обоснованную десятком весьма сомнительных доказательств, теорию существования единого пространства, которому дал незамысловатое название – «imagener» – единство воображения, воображающего и… воображаемого. Тут проглядывается характерная разница между «воображением» и «фантазией». С точки зрения молодого философа – не существует явной границы между такими явлениями, как зрение, обоняние, вкус и сновидения; таким образом: идеи, предметы, физические явления и наваждения – имеют равные права называться не только существующими, но и реальными; все они – познаются в imagener. Очень сомнительная теория, как на мой взгляд.
На какой-то миг – его верхняя губа замрёт, о чём-то усердно раздумывая.
– Ну, вот, к примеру: вы можете потрогать свет? Конечно, в обычном состоянии – человек не способен сделать это. Всё дело в том, что имеющиеся у нас органы чувств – слишком плохо развиты, чтобы познать и прочувствовать этот мир целиком. Мы не можем ощутить многое из того, что нас окружает – мы слишком малы для этого. Я точно не знаю, что по этому поводу думал тот молодой философ, впоследствии, написавший много книг, но умерший в полной безвестности; но у меня есть теория, что существуют люди, которые подошли ближе к действительному восприятию мира и эмоций – во всех смыслах – они чувствуют сильнее и качественнее… у нас даже есть название для них…
Он снова замолчит; только тогда ты заметишь, что всё это время – он ни разу не моргнул.
– Сумасшедшие…, – наконец скажет он.
Он сможет вести такие монологи часами напролёт, пока ты терпеливо будешь работать над его фигурой, оттачивая детали. На самом деле – ты почти не будешь слушать его. А когда твоему телу нужен будет отдых от невероятной физической и психической нагрузки, и ты будешь делать перерывы на чашку кофе – ты заметишь, что, не сходя с места, монологи об искусстве и восприятии плавно, но уверенно перейдут в рассуждении о кулинарии; от той – к стереометрии, истории, мировой литературе и психиатрической теории.
Какая-то часть тебя – будет жалеть о том, что не может насладиться движением мировой мысли, доказывающей единство всех наук, ведя повествование обо всём, не говоря, в сущности, ничего нового. Настоящее словесное искусство.
Другим частям тебя – будет не до того – все они целиком посветят всего себя работе. Наконец, ты устанешь. Ты заявишь ему, спустя восемь часов изнурительной работы:
– Всё, на сегодня – хватит.
Бернар выкажет истинное недоумение.
– Уже?! Я только настроился на серьёзную работу.
– Когда мне нужны были деньги, я за пару долларов за пять-десять минут рисовал портреты людей на улицах и в кафе. Эти рисунки – не стояли, на самом деле, ничего. Если вы хотите настоящий шедевр – времени потребуется в сотни раз больше. А в больших проектах – важен ритм. Я могу несколько дней подряд рисовать вас, пока не скажу, что не исчерпал себя и не откажусь от работы. А так – буду рисовать вас недели и месяцы, стирать и начинать заново, каждый раз делая всё лучше – пока не добьюсь идеальной картины.
Бернар улыбнётся:
– Ничего другого – я и не ожидал услышать, маэстро.
Он спрыгнет со стула. Тебе – будет трудно перестать воспринимать его, как говорящую статую. Но ты устанешь до того, что едва сможешь стоять – не то, что мыслить. Ты вытрешь пот со лба, помоешь руки и упадёшь в кресло.
– Когда я был снайпером, – скажет Бернар, – я находился в неподвижном состоянии, бывало, сутками. Часто я думал бросить всё и попытаться отступить на базу. Но я не сдавался – я добивался всего; я был неуязвим. Дураки не воспринимали меня всерьёз из-за маленького роста; но какое это имеет значение, когда у меня в руке винтовка?! Всё равно: те, кто смеялись надо мной – давно мертвы – по той или иной причине.
На этом месте – он странно улыбнётся.
– Вы были снайпером?
– Когда был молод. Какое-то время – на Донбассе; в после – в Сирии. Но об этом – я расскажу вам в следующий раз. Чтобы качественно изобразить человека – нужно хорошо его знать, не так ли? Когда вы закончите свою работу – вы, наверное, будете уже знать меня лучше меня самого. О витающих у меня в голове мыслях, сливающие в один поток все мировые дисциплины – вы, кое какое, представление уже имеете. К биографии – мы перейдём чуточку позднее. А пока – не хотите ли прогуляться? Скоро вечер – лучшее время, чтобы развеять мысли после такой однообразной работы.
Ты неуверенно пожмёшь плечами. Ты не знал раньше, что лидеры мафии – могут спокойно гулять по улицам; но рассудительно – промолчишь. Ты подумаешь: почему бы и нет? Страх перед этим человеком – окончательно развеется. Останется только нечто, медленно переходившее в редкую форму восхищения.
Вы выйдете на улицу. Ты будешь еле передвигать ноги из-за долгой и (если честно) не очень плодотворной работы. Бернар же – шагать будет очень быстро. Но, в целом, двигаться вы будете с одинаковой скоростью.
Ты будешь плохо представлять его образ целиком. Чем глубже ты будешь погружаться в него – тем размытие он будет казаться. Дойдёт и до того, что, даже смотря на него в упор – ты будешь видеть лишь размытое пятно. Ты повернёшь голову на него и поймёшь: попроси тебя кто-либо описать его – ты не смог бы сделать этого. Максимум – ты сказал бы, что он – карлик; и что у него – лысый череп. И больше – ничего.
Зато, ты получишь возможность совершенно по-новому взглянуть на знакомые тебе ещё с юности здания. Дома – ни один из которых не походил на другой – переливались всеми оттенками оранжевого и жёлтого, представляя собой единство всех стилей и разновидностей гротескно-фантомной архитектуры. Это – будет магия; та самая, которая происходит вокруг нас каждый день, но которую мы не замечаем.
Люди в странных одеждах кислотных тонов, зелёные очки на их глазах и их странные выкрики друг к другу – всё это предстанет перед тобой в совсем иной форме, чем та, с которой ты привыкнешь сталкиваться каждый день. Они будут полны того чувства и той энергии, которой будет полон каждый булыжник, каждая песчинка от окраин – до самого центра.
В последнее время: город живёт и спит не спокойно. Его мучают кошмары, которые приходят к жителям в тот момент, когда они более всего уязвимы – в тот час, когда они всё спит. Внезапно – эротические, сюрреалистические и просто приятные сны – оборачиваются в единых для всех кошмар. Видения такой силы, что увидев их и чудом проснувшись – думаешь: «Приснится же такое!».
Люди станут избегать открытых разговоров об этом. Высказаться они смогут только перед лучшими друзьями и психологами, работы у которых станет в разы больше; а выслушивая их – слышащий будет молчать, грустно осознавая: «Мне ведь снится то же самое; и я – не знаю, что делать».
Не думать о пережитом в другой реальности кошмаре – они не смогут; и, невольно, откроют ему путь в реальный мир. Что-то страшное грядёт. И когда время настанет – ни город, ни тот маленький мир, которые построили для себя его жители – никогда уже не будет прежним. Страх перед будущим можно будет поймать носом – его запах будет витать в небе над городом. Он смешается с ароматом кофейных зёрен, дешёвого пива, старой штукатурки, мокрых дорог и бензина, став единым целым с ними.
Никто не будет знать, когда это произойдёт: через одиннадцать минут – или через сто лет. Но это – будет – и никто не останется в стороне. Мир – должен будет измениться. Кто не признает этого – будет обречён на поражение, потому как противен самой природе.
Откуда будет исходить угроза? Со стороны Либертада? Со стороны мафии? Со стороны власти? Всё это – будет не так уж важно.
По всему городу: будут ходить люди в военной форме. Их можно будет увидеть повсюду: во дворах, в метро, в кофейнях и барах, в переполненных автобусах и супермаркетах; единственное, что будет успокаивать жителей – это то, что солдат не будет оружия. Все они будут ходить с пакетами магазина «Клевер», что должно было внушить мирному населению вкус повседневной рутины и успокоить его. Не многие знали, что в этих пакетах – были пистолеты и коробки с патронами. Бернар – будет знать – и с ненавистью смотреть в спины проходящим солдатам.
– Военных здесь теперь больше, чем воров, – слегка преувеличит Бернар, – такое чувство, будто в стране уже несколько лет идёт война и к нашей столице движется многочисленная армия врага; и что наше правительство, даже перед лицом катастрофы, хочет сохранить всю информацию в тайне.
Ты – ничего не скажешь в ответ; только посмотришь вверх – на серое небо.
Страх будет витать в воздухе как пух летом, среди тополей. И поверить в то, что началась война – будет совсем не трудно. Город – и без того ставший пристанищем самых немыслимых извращений – потихоньку начнёт становился местом, где даже самому себе нельзя до конца доверять.
Бернар внезапно остановится напротив башни с дирижаблями и подымит голову вверх. Тебе тоже придётся остановиться, хоть и больше всего тебе будет хотеться пройти мимо этого места, будто его и нет вовсе.
– Скажите, маэстро, вы когда-нибудь летали на воздушных кораблях? – спросит Бернар.
Ты откроешь рот, собираясь уже что-то ответить, но застынешь на месте – так как один их воздушных монстров прямо у тебя на глазах подымится в небо. Только тогда ты, понизив голос, скажешь:
– Нет, ни разу.
– А я – родился в воздухе. На седьмом месяце беременности, когда моя мама летела с моим отцом из Киева сюда – у неё внезапно начались схватки. Мне не хотелось ждать ещё два месяца – я хотел родиться как можно быстрее, – он улыбнётся, как будто вспоминал лучшие времена своей жизни, – когда мои родители покинули так насточертевшую им восточноевропейскую страну – их было двое; когда они приехали в этот город – их было уже трое. Повезло, что на борту был молодой акушер – ни то, возможно, ни меня, ни моей мамы – давно не было бы в живых. Хотя, про маму не знаю – она всегда была сильной женщиной.
У тебя в голове, невольно, пронесётся мысль: один знаменитый учёный как-то сказал, что для полного психического здоровья ребёнка – во время его родов должна царить полная тишина. Любой случайный звук во время одного из самых важных процессов в жизни человека – может обернуться ужасными последствиями. На борту такого монстра, как дирижабль – это было бы невозможно. Вывод напрашивается сам собой. Что же сейчас творится у него в голове?
Вы подымитесь на самую вершину Башни Дирижаблей – туда, откуда воздушные корабли отправляются в плавание. Бернар укажет на один небольшой кораблик.
– Этот – мой.
Позднее, он расскажет тебе удивительную историю о том, как ему удалось купить дирижабль и организовать всё так, чтобы он мог стоять в одном месте с патрульными дирижаблями полиции, которая, как известно – его злейший враг.
Но пока вы будете стоять там – Бернар медленно, с чувством, приблизиться к своему кораблю и подымится на его борт. Он жестом пригласит тебя присоединиться. Тебе придётся впервые в жизни подняться на борт чудовища, которое ты так долго боялся, и которое так старался не замечать.
Когда летающий замок подымится в небо, сравнившись со шпилями самых высоких башен города, на которые раньше ты мог смотреть только как муравей смотрит на верхушку дерева, Бернар скажет:
– Надеюсь, импресарио, вы не сочтёте меня слишком сентиментальным, – тогда его голос притихнет и станет более скромным, – у таких как я – не может быть друзей – только подчинённые, шестёрки, которых в любой момент – не жаль пустить в расход. Поэтому, всё, что я делаю – я делаю только ради себя. Я хочу, чтобы вы поняли одну вещь: если для того, чтобы спасти ноготь мизинца моей левой ноги – мне придётся сбросить вас вниз отсюда – я, не задумываясь, сделаю это. И надеюсь, что вам – это более чем понятно; было бы крайне неразумно с вашей стороны строить в голове какие-либо воздушные замки.
Ты совсем не удивишься тому, что он скажет. Ты сухо кивнёшь, дав понять, что тебе всё – понятно. Но что и говорить: ты немного расстроился. Ведь кроме Вооружённого Философа и Монро Ражаева – у тебя никогда не было до того момента настоящих друзей. И каким бы опасным для жизни ни были бы ваши отношения с Бернаром – тебе захочется до самого конца видеть в этом низкорослом, циничном убийце своего друга и защитника. Что и говорить – тебя всегда будут привлекать всякого рода – сумасшедшие. Извращения проглотят тебя без соли.
– Мне всё больше кажется, что время, в котором мы живём – слишком прозаично; в нём – так мало поэзии, которая смогла бы перевернуть всё вверх дном, – станет размышлять вслух Бернар, пока ты будешь наблюдать уносящиеся вдаль городские пейзажи и обросшие гнилью времени серые башни, тянущиеся к небесам, – мне кажется, что современные и усатые литераторы – забыли то, что было известно охотникам, земледельцам и рыбакам тысячи лет назад. Знаете: как вечером у костра, после утомительного дня, за стаканом чего-нибудь горячительного, рассказать хорошую историю, немного приукрасив действительность выдумкой и слегка поэтичным языком, под лёгкую музыку, создающую волшебную атмосферу легенды, которая может случиться с каждым – стоит только покинуть свою пещеру – и отправиться в удивительное путешествие за золотым руном или в поиск конца света. Мир перестал быть волшебным, когда две с половиной тысячи лет назад греки не открыли, что Земля – круглая. Раньше: этот жестокий мир, где на каждом шагу человека поджидает опасность – казался более поэтическим, мистическим, полным смыслов, которые ещё предстояло открыть. Наша Земля – стара. Я многое бы отдал, чтобы снова почувствовать её молодой. Современности – чертовски не хватает этого чувства – легенды. А что есть современная легенда? Современная история? Вот, оборачиваясь назад, импресарио, что вы можете сказать о прожитых вами страницах.
На секунду – ты задумаешься.
– Ничего особенного, – ответишь ты, вспоминая всё, что с тобой произошло, – побеги, извращения, скитания, бедность, страх, признание, богатство, снова извращение, любовь и отвращение, – ты снова сделаешь небольшую паузу, – но куда бы я не пошел – со мной всегда есть моё искусство. И как бы тяжело мне ни было – оно спасает меня. Но в целом – жизнь, как жизнь – мало чем отличающаяся от быта самого обычного человека. И если вы говорите про необходимость вновь ощутить подъём культуры и почувствовать себя героями легенды, – ты посмотришь вниз – прямо в глаза одному из самых опасных людей в городе, – сначала – нужно стать самым обычным человеком. Чтобы был ренессанс – сначала, должен быть декаданс. А Славные и романтические времена – всегда наступают внезапно.
Бернар улыбнётся, будто ты был его учеником, который, наконец-то выучил урок.
– Да, – скажет он, – я тоже замечал, что в истории, час от часу – происходят моменты неистового выброса энергии. Это было в Египте – в третьем тысячелетии до нашей эры – с его невероятным подъёмом. В пятом веке до нашей эры – это произошло и с греками и их демократией, философией и культурой. В двенадцатом веке – в Европе возникновением готики; и в Аравии – с их необъяснимым прорывом в области искусства и науки. В пятнадцатом веке – с Европейским Возрождением. В двадцатом веке… И всё это – происходило за считаные десятилетия – в течении одной человеческой жизни. Но, как это всегда бывает: после бури – настаёт штиль. Когда славные времена кончаются – люди забывают то, чего они достигли и с каким трудом это им далось. Зато потом – общество снова делают скачок; и так – без конца. Это – и есть история – переходящие друг в друга циклы. И знаете – между всеми этими циклами – существует закономерность; таким образом – можно предсказать, когда общество сделает очередной скачок и когда снова окажется в яме. После прогрессивной эпохи – общество долго время пребывало в упадке; согласно мое теории: новый пик людской силы – произойдёт… в наше с вами время – в середине первого века третьего тысячелетия. Знаете, ведь я – родился в самом его начале – я никогда не жил в двадцатом веке. А вы? Кажется, тоже нет, хотя и не знаю, сколько точно вам лет.
– Я тоже. Но, вы – правда считаете, что в наше с вами время – общество сделает тот шаг, который подымит его на более высокий уровень развития?
– Да, именно так я и считаю.
– Наверное, когда это произойдёт – книга, которую мы пишем вместе с вами – не просто изменит стиль письма, но и перепутает все нити, связывающие сюжет в ней. Кем же мы будем после этого? Ведь точно – не собой. Прозаическая поэзия – перейдёт в поэтическую прозу?
– Да, именно так, – натянет Бернар улыбку до ушей, от переполнившего его восторга.
– Но признайтесь: вы ведь – ничего так не боитесь, как этого, – внезапно осмелеешь ты, – и я вам нужен только для того, чтобы преодолеть свой ужас, перед которым, вместе с вами – содрогается весь город, если не всё человечество. Вы – на самом деле – боитесь нового. Знайте: я – не боюсь. Великие открытия совершают единицы – отважные, готовые пойти на риск. Двадцать первый век – начало третьего тысячелетия – будет веком духовных открытий. Заметьте: тройка – она ведь так похожа на два открытых круга, креплённых вместе – 3 – небо и земля; и человек между ними; и их единство. Оно – будет духовным, или – не будет вообще. И, дон Бернар, я тоже хотел, чтобы вы знали: я – создам третье тысячелетие; и начну делать это – прямо сейчас.
Твой собеседник пронзит тебя взглядом, котором карлик в доспехах смотрит на голого великана – но так ничего и не скажет в ответ. А затем: улыбнулся и громко рассмеялся.
– За такое, – скажет он, – убить вас – мало; поэтому – живите. Это – и будет вашим наказанием за вашу дерзость, импресарио.
Небесный корабль будет бороздить серые облака до ночи, после чего – спуститься обратно на землю, где к тому времени – давно уже царила тьма.
Разоблачение Пятое
«Из человека можно сделать жандарма, но можно ли сделать из человека – человека?» – прочтёшь ты надпись на стене. А ниже: «Оставание на месте – это стремление сохранить то, что давно уже мертво; но куда идти, если не стоять не месте?». Ты несколько минут будешь стоять перед этой странной стеной, о чём-то раздумывая, а затем – пойдёшь вперёд.