3 .
Хайдеггер
Если хоть в чём-то за всё это время Гоголь мне не соврал, так это в своей решимости не возвращаться домой сегодня ночью. Вот он и рассказал свою фантастическую историю про Полтаву и то, что с ним в ней произошло; и которая странным образом мучила его довольно долгое время. Теперь, Гоголь избавился от своих хвостатых демонов и может отпустить все свои тревоги – если до этого они были в действительности. Я так и спросил его: раз я выслушал весь твой рассказ до конца, зачем тебе продолжать сходить с ума и устраивать здесь цирк? Разве нельзя вернуться домой – пусть и так поздно? Это всё равно лучше, чем не вернуться вообще. Ну, или хотя бы зайдём внутрь, переночуешь у меня.
– Эх, Хайди, я вовсе не так страдаю, как ты себе это представляешь. Точнее, мне действительно плохо, но совсем в другом плане. Я знаю, что со мной не всё в порядке – но это не так плохо. Наоборот – теперь, я чувствую себя просто фантастически кошмарно и это прекрасно. Мне хочется теперь ощутить себя в абсолютном одиночестве, чтобы, наконец, избавиться от него. И я знаю, что сделать это могу только сейчас. И вместо того, чтобы уговаривать меня пойти домой – ты бы лучше порадовался за то, что я освободился от главного врага всего разумного человечества, только смотри, не умри от зависти. Неловко выйдет, если на следующей репетиции окажется, что ударник вернулся в строй, а вот гитарист отправился в нокаут.
– Слушай, а хоть что-нибудь из твой истории правда?
– Хайди! Я ведь много раз тебе уже говорил: зачем портить хорошую историю скучной правдой?!
После этих слов, в приподнятом настроении, Гоголь развернулся и ушел. Действительно, один чёрт знает, куда занесут его ноги и что у него на уме; хотя, из его истории следовало, что даже прислужникам зла это не под силу. А мне, тем временем, давно пора уже ложиться спать.
Глава 11 Апрель
1. Штефан
Одного слова достаточно, чтобы люди, которые знали тебя и те, которых ты сам никогда не знал, запомнили тебя навсегда.
О тех, кто слишком много говорил, я вспоминал как: «Болтун был» и всё тут, даже слова не могу вспомнить из его речи, потому что слова его для меня весили не больше пухового пера. В моём прошлом осталось много тех, к которым всё это относится.
Вряд ли я увижу их ещё хоть раз, они исчезли где-то там, вдалеке, много лет назад и практически перестали для меня существовать. Однако иногда, то в одиночестве тихим вечером за чашкой кофе, то с друзьями за каким-то разговором, они то и дело возникают в моей памяти, как назойливые призраки, которые даже после смерти приносят всем вокруг одни только несчастья. Там они всегда много говорят – в мыслях начинается какой-то дикий звон каждый раз, когда они приходят из глубин моей памяти. Но ни одного слова, когда-либо ими сказанного, я не могу вспомнить и только редкие отрывки их фраз иногда мелькают у меня в голове – перефразированные, потерявшие лапки́ цитаты, почти такие же нелепые, какими они сами были тогда, когда я их знал.
О тех, кто постоянно молчит и от кого разговора длиннее трёх фраз не дождаться, я вспоминаю, как о непроницаемой пустоте, которой они сами себя окружили. О них говорить куда труднее, потому что их молчание означало для всех постоянное, неугасаемое желание исчезнуть. В воспоминаниях за их образы трудно уцепиться.
О себе скажу, что я немногословен и намного чаще говорю в мыслях, чем вслух, ни к кому при этом не обращаясь. И больше всего я общаюсь лишь с такими же как я. Но я не идеален и часто могу говорить много лишних слов. Помню, как Гоголь сказал о Хайдеггере, что он на лекциях он один молчит не как глухонемой, а как тот, кто понимает, что лучше ему молчать. Хотел бы я, чтобы и про меня могли так сказать.
Одного слова достаточно для того, чтобы тебя запомнил тот, кому ты его сказал. Но для Насти их потребовалось целых семь: «Я никогда не относилась к этому серьёзно». Вместо всего этого предложения можно было сказать и одно слово, подчеркнув в нём иронию и издёвку: «Серьёзно?!».
После этого, мне ни о чём не хотелось думать. В моих мыслях образовался вакуум. Единственным, чему я ещё мог посвятить себя, было искусство. И это принесло свои плоды: несколько новых концертов всего в течение месяца и почти полтысячи подписчиков в инстаграме – спасибо за это Андрею, периодически выкладывавшего истории, когда из меня админ бы вышел такой, что новых фотографий приходилось бы ждать целый месяц. Правда, из-за свалившегося на нас сомнительного успеха Хайдеггер, Гоголь и Андрей стали воображать себе невесть что, и на наших репетициях уже не показывать того, на что были способны раньше. Только я в своих мыслях оставался холоден и целенаправлен на больший результат, даже если выбранное мною направление уводило нас в пустоту.
Трое моих спутников, которых я вёл за собой не жалея сил, явно относились к этому путешествую как к забавной прогулке. Они видели мою работу так же, как на неё смотрели все, и просебя говорили: «Это всего лишь хобби». А я отвечал им, даже не словом, а взглядом: «Серьёзно?!». Нет, мой «хоббит» в своём пути туда и обратно неизменно видел тот свет, единственно который подкреплял его жизненные силы, позволяя мириться со всеми невзгодами по дороге и переносить день за днём. И эта разница между нами грозила рано или поздно оставить каждого на своём пути. А как может плыть корабль, если все члены его экипажа оказались за бортом?!
Весна не может длиться вечно, а наступающее за ней лето должно было вернуть меня в те места, которые привычно засели у меня в памяти, как далёкие воспоминания. Но трагедия была совсем не в этом – да что там, простая данность, необходимость вернуться домой. Более чем просто печально было видеть, как наш союз разваливается раньше срока. А началось это, когда один из нас пропал навсегда.
Свет гаснет. Тёмный экран загорается от света прожектора и глазу теперь поддаются образы, которые сливаясь в единую картину, рассказывают истории своему зрителю фантастические истории. Персонажи никогда не встретятся со своим молчаливым наблюдателем – более того, они даже не подозревают, что все являются героями фильма, которые нужны просто, чтобы развлечь нас на следующие два часа.
Иногда, мне кажется, что со своим отцом я могу встретиться только здесь. Да и то, лишь краем глаза, сквозь мрак пустого кинозала, освящённого лишь отражённым от экрана светом. Он так молчалив и сосредоточен, хоть ему и не всегда нравится то, что происходит на экране, он верен своему образу, как герои с той стороны огромного настенного экрана для проектора. Первое время я похрустывал чипсами, вкус которых должен был напоминать крабовое мясо, но в чистом виде это блюдо я не пробовал никогда, потому охотно верил картинке с упаковки. Затем, я потягивал, стараясь не случайно не сёрбнуть, остывший зелёный чай без сахара. А когда кончился и он, единственным, что наполняло мой желудок, были впечатления от фильма. Неудивительно, что с каждой минутой, проведённой в кинотеатре, голод становился всё сильнее и сильнее, а сытость наступила лишь в самом конце, когда финальный кадр сменился бегущей полосой из титров. Мы терпеливо дождались, пока и они закончатся, и лишь затем маленький тёплый кинозал наполнился скупым тусклым светом, чтобы сразу не травмировать наши глаза, привыкшие к темноте. Стройная низкая женщина бальзаковского возраста, одетая в платье, поднялась со своего места и тихо, не нарушая даже теперь интимность обстановки, спросила нас, как нам понравился фильм. Сама формулировка вопроса заставила отца, молчавшего всё это время, дать развёрнутый ответ. И он не стал скупиться на слова, заранее их обдумав, не вставая со своего мягкого кресла, и сказал:
– Фильм – явная и качественная пародия на картины братьев Коэн, Линча и Тарантино. Богатая красками и персонажами, история этого режиссёра остаётся верной его оригинальному авторскому стилю, местами пугая, а порой явно стремящаяся рассмешить зрителя. Если сюжет и «хромал», то великолепная операторская работа сглаживала все острые углы, превращая развлекательную повесть в искусное авторское кино, радующее и взгляд, и вкус настоящего ценителя.
– Бла-бла-бла-бла-бла, пап, – не выдержал я.
– Штефан, а что ты скажешь об этом фильме, – примиряющее улыбнулась эта милая женщина, работающая в этом кинотеатре администратором.
Язык у отца был сегодня подвешен куда лучше моего. По-русски он говорит теперь как на родном, ловко жонглируя словами и образами – для иностранца настоящий подвиг, который был бы не возможен, если не помощь мамы, видео с ютуба и долгих разговоров с коллегами по работе. Он действительно был исключительно одарённым человеком; так, как он, я не смог бы скажет даже по-немецки. Я говорил лишь на языке тех, с кем разговаривал в жизни – грубом, малопонятном постороннему человеку. Поэтому, я ответил без словаря под рукой – так, как говорил на самом деле:
– Мне понравилось. Скучно не было.
Получилось не так уж и плохо. На лице у отца надолго застыла мина уязвлённой гордости. На нём я вижу её уже не в первый раз. Ему она подходила больше, чем мне моя маска-череп и казалась натуральнее любого карнавального персонажа, не уменьшая чудаковатости того, на ком висела. И всё равно нужно было приложить неимоверные усилия, чтобы видеть её у себя в доме каждый день и не скинуть её с лица вместе с парой зубов. В терпимости я был почти так же силён, как и отец.
На улице шел дождь, а зонтов у нас не было, поэтому пришлось задержаться в прихожей кинотеатра ещё ненадолго. В нашем времени образовалась дыра, которую нечем было заделать. Женщина администратор скрылась в одной из комнат, оставив нас наедине с кассиром, глухим к посторонним событиям и словам, о котором забываешь сразу, как отводишь от него взгляд.
– Меня огорчает твоё поведение в последнее время, – сказал отец, – оно мне очень не нравится.
Именно это я и хотел сказать, когда говорил о ничем не заполненной дыре во времени – сущий ад и кошмар. Даже себя я не разочаровываю так, как его; особенно, когда сам не понимаю, что успел натворить.
– Что на этот раз? – спросил я, стараясь думать только о дожде за дверью.
– Пока мы спим, ты уходишь на ночь глядя; возвращаешься только к обеду, совсем забросив учёбу, общаешься с какими-то тёмными личностями, пропадаешь в сомнительных компаниях. Вместо всего этого ты бы лучше подумал о себе, об учёбе, об отъезде, которому пора уже начать готовиться. Ты был в этом городе не так долго и вскоре тебя уже здесь не будет.
«Вот сука!» – донёсся до нас крик пробежавших мимо мужиков, даже не повернувшихся в сторону прозрачной двери, у которой мы стояли.
– Прости, – выдохнул он, мгновением позже, протирая глаза, – я должен был уделять тебе больше внимания и времени – возможно, тогда ничего из этого не произошло бы. Но в самом начале мне было очень трудно – нам всем было – и не многим лучше стало сейчас, появились другие заботы. Я говорю всё это не со злости; я напуган, я переживаю за тебя и это, иногда, приводит меня в ярость. Нам бы сходит к психоаналитику, но свободного времени у меня не так уж и много; я стараюсь проводить его с тобой, и каждый раз надеюсь, что от этого станет легче и мне, и тебе. Хорошо, что мы можем вместе фильмы. Видишь, хоть что-то мы делаем вместе и твой старик ещё не так уж и плох.
Даже когда он говорит, что беспокоится, видно, что просебя он думает: всё идёт как надо. Он плохо меня знает – не будь это правдой, он ни за что не стал бы проводить со мной разговоры, когда мне больше всего хочется этого избежать; особенно сейчас, когда мне некуда бежать. В такие минуты мне кажется, что самой крупной моей ошибкой было родиться в этой семье, где каждый одинок и все друг для друга кажутся незнакомцами, которых вынуждены полюбить, сами до конца не понимаю, за что.
– Может, всё-таки решим: это я разочаровываю тебя или ты меня? Лично мне – всё равно. Я даже никогда не думал обо всём, что ты мне только что сказал.
– Я не шучу.
– И я. Говорю же: меня ничего не волнует, даже этот дождь – ничто не трогает. Я стою здесь только потому, что ты боишься промокнуть.
– Ты знаешь, что в этом городе идут кислотные дожди? У нас даже шапок нет, а под этой «водичкой» мы запросто можем и облысеть.
Дождь, отсутствие дождя – мне было уже всё едино. Что там, что здесь – мелкие удары таранили мне голову, грозясь вот-вот проломить череп. Внутри меня бурлила чудовищная сила, которая взорвала бы моё тело, если бы не успокаивающий шум дождя, тысячи маленьких стрел которого приводили меня в равновесие. Я старался не оборачиваться назад, чтобы не видеть отца, оставшегося под крышей кинотеатра, пока я шел вперёд. Но он сам напомнил о себе, догнав меня и легонько толкнув в плечо. Он натянул затылок своей куртки до макушки и стал двигаться вместе со мной в сторону дома, советуя не отставать. Мне стало легче – на какой-то миг в этой буре всё будто прояснилось. И я последовал за ним.
Проливной дождь – явление такое же недолговечное и мимолётное, как вдохновение или вспышки гнева. Мы не прошли и половины пути до дома скорым шагом, как ливень притих, а затем и вообще перестал идти. Из-за грозовых туч показалась полная луна. Мы с отцом даже остановились и посмотрели друг другу в глаза, почему-то почувствовав себя мокрыми идиотами.
Домой я идти не стал – просто не видел в этом никакого смысла. Отец был другого мнения и ушел с хорошо знакомой мне миной на лице. Однако, за него можно порадоваться хотя бы в одном: он точно знал, куда должен попасть; вернее, не знал, куда ещё ему пойти. А моя свобода перемещения вписывала меня в самые некомфортные условия неопределённости – я знал лишь то, куда точно не должен был попасть в ближайшее время. В конечном итоге, я решил идти туда, куда смотрят глаза, не особо вдумываясь, куда эта дорога могла меня завести.
Всё это повторяется не впервые, но к некоторым вещам привыкнуть невозможно.
Неожиданность – слишком слабое слово, чтобы описать то, что произошло со мной по дороге. На пути я встретился с Настей. Я шел мимо торгового центра и любовался его подсветкой, напоминавшей во время дождя линии на ярких кроссовках, а отражённый свет заполнял всё моё внимание. Издалека я её не заметил и узнал только тогда, когда приблизился к ней вплотную. Если бы только я увидел её раньше, чем она меня, мне легче было бы скрыться, свернуть куда-нибудь за угол, чтобы наши пути не пересеклись. Но теперь бежать было некуда. Мы остановились только подойдя так близко друг к другу, что могли почувствовать тепло между нами.
– Блин, – начала она, – я так рада, что тебя встретила. Честно, даже не ожидала больше тебя увидеть.
– Да… Привет. Я тут просто гуляю. А ты как? Чего нового?..
Каким же идиотом я казался себе тогда – и вопросы задавал соответствующие. Но у неё был собственный взгляд на происходящее. В её глазах я не казался таким уж дураком. С самого первого раза, как я увидел её, она умела удивлять – иногда, не совсем приятно. Настя была такой задолго до того, как я её встретил и оставалась до сих пор.
– А я с Юрой рассталась, – продолжала она, – совсем недавно – несколько дней назад – он меня бросил сразу после измены. Своей. Так взял и… сказал, что… и вот так.
Не уверен, что знаю того, о ком она говорит – скорее всего, об одном из компании своих старый друзей с Песков, но это не точно. Скольких парней, не подозревающих о существовании друг друга, она знала?! Она натянула на себя грустную улыбку, едва сдерживая слёзы. О сокровище моё, чем бы я только не пожертвовал в тот миг, лишь бы только глаза твои оставались сухими.
Впервые за долгое время, по протяжённости равное веку, я протянул к ней руки и положил их ей на плечи. Совершая путешествие во времени, я кивнул на кофейный киоск через дорогу и предложил Насте направиться туда. Ни один напиток, не важно сколько градусный, не успокоил и не привёл бы её в порядок лучше, чем обыкновенный, безалкогольный кофе, выпитый с кем-нибудь, кто согласится её слушать или непринуждённо помолчать вдвоём. Я бы предпочёл никогда её не видеть, но раз мы встретились и теперь уже она повисла на моих плечах, то предложив свою помощь, я бы не принял теперь от неё отказа. Но она согласилась сразу – казалось, что она приняла бы любое моё предложение и пошла бы куда угодно. Она никогда не стала бы просить о спасении вслух, но любую помощь приняла бы с радостью. Я протянул ей стакан с тёплым крепким напитком и она взяла его обеими руками, беря как королева берёт от короля, как нищенка от нищего – от равного к равной.
Какое-то время, мы ничего не говорили друг другу – я размышлял. После того двойного дня рождения Гоголя и Хайдеггера, я будто плыл по кристально чистому течению, по пути ни на чём не задерживая внимания, даже на вопросах, над которыми многие часы корпел до этого и ответы на которые получал за считанные мгновения. Я отпускал их с той же лёгкостью, с которой они приходили ко мне. Я заставил себя думать, что это будет длиться вечно. И мы так никогда не скажем друг другу ни единого слово, но и без этого всё поймём. Теперь, глядя на ту, которая успокаивала одним только своим присутствием и придававшую всему этому долгому путешествию смысл, я испугался самого себя. Зеркало, через которое я смотрел на мир, снова трещало по швам, грозя в любую минуту распасться на тысячи осколков, оставив меня с новым миром наедине.
– Мы долгое время не могли поговорить друг с другом, – сказала она, стоя почти вплотную ко мне и давая даже намёка, кого именно она имела в виду под этим «мы». Затем, она подошла ещё ближе.
Секунда мне понадобилась для того, чтобы понять, какими тёплые чувства она ко мне испытывает. Мы поцеловались и я даже не успел осознать, как же это произошло. Я почувствовал вкус кофе во рту, хоть из своего стаканчика не успел ещё сделать и глотка. Самым неожиданным было то, что я не придал всему этому никакого значения. Даже удовольствие от всей этой нежности было словно навязано кем-то извне. Но я ничем этого не выдал, не давая ей повода неправильно всё растолковать и ввести её в ещё большее уныние, чем она была до этого. Тем временем, с тёмного вечернего неба снова пошел тёплый дождь.
Так мы застряли под навесом кофейного киоска ещё на десять минут, боясь сделать шаг в сторону, чтобы не промокнуть. Если бы только это был Париж или Берлин, которые от дождя становятся только красивее… Но это был лишь центр сырьевой промышленности, наркотрафика и детской проституции на окраине чужой страны. Куда нас только занесло и что свело нас вместе именно здесь? И ведь не сильно это небо, эти капли отличаются от тех, что идут над Римом или Мадридом; романтику этого места мы создаём сами – только для нас двоих. Хоть Настя и не улыбалась, достаточно было заглянуть ей в глаза, чтобы убедиться, насколько ей хорошо. Она вернулась. И достаточно было просто представить, что это время она провела в отпуске, а теперь снова здесь. Так что же, и я, получается, вернулся к ней? Нет, я не поворачиваю назад, ведь двигаться могу только вперёд. То, что возвращается ко мне, становится новым. Я вообще не верю в то, что можно развернуться в обратную сторону; можно просто забыть на время о том, что идёшь только прямо. Старое становится новым, не умирает, а лишь вечно возрождается вновь.
Если взглянуть на часы, то время суток покажется таким поздним, что его с уверенностью можно будет назвать «ночным». Фантастический вечер, начинавшийся чуть ли не как кошмар, из которого хочется как можно скорее проснуться и завершившийся такими невероятными событиями. Хотя, он ещё не закончился, а продолжался, хвастаясь тем неведомым и загадочным, что ещё только ждало нас впереди. Но что бы ни подстерегало нас на пути, конец должен был оказаться чудесным – после всего, что с нами произошло, иначе быть и не могло. Своё путешествие я продолжал уже не один. Мы шли в противоположную сторону от наших подъездов – придём куда-нибудь пешком, а назад будем добираться пусть хоть и на такси.
На пути, мы проходили свадебный салон. Под ним располагается полуподвальное помещение, над окнами которого были сооружены навесы дугообразной формы. На вершине одного из этих куполов лежала маленькая книжечка в синей обложке. Она была раскрыта на своей единственной странице. Подойдя поближе, я прочитал то, что было выведено на ней старательным ровным подчерком отличницы: имя, фамилия и отчество обладательницы с фотографией пухлощёкой, но милой девочки. На обложке было отпечатано большими буквами: «Ученический билет».
Меня поразила не сама книжечка – в ней не было ничего особенного – а неизвестные обстоятельства, которые её сюда привели. Она притягивала меня к себе своим вопиющим выпадением из нормы, нарушением естественного хода вещей. Моей фантазии было явно недостаточно, чтобы представить себе события, которые в итоге привели к тому, что эта книжечка оказалась здесь, передо мной, в таком необычном месте. Вокруг кроме нас не было больше никого. Такая мелочь, как потерянный незнакомой школьницей ученический задел что-то внутри меня. Я осознавал это, ничего не понимал и изумлялся ещё больше. Я держал чужое удостоверение личности в руках, как патрульный полицейский, только без его обладателя перед собой. И я уже не мог положить его обратно. От ступора меня спасла Настя, выхватив книжечку у меня из рук, тем самым разогнав всех призраков.
– Что это?! – спросила она, прекрасно понимая, потому что прочла всё вместе со мной, – ты её знаешь?!
– Нет. Откуда?!
Почему-то, я совсем не думал о той, кому он принадлежал – меня она совсем не интересовала. Всё моё внимание занимал сам ученический.
– Ладно. Выбрось его. Пойдём уже.
Мне, как и ей, хотелось поскорее уйти оттуда – пора было возвращаться домой. Но эту книжечку я выкидывать не стал, а взял с собой. Не знаю, как я объяснил бы это Насте, но к счастью, она об этом не спросила; и больше об этом мы не говорили. Я поцеловал её, когда мы уже прощались, собираясь разойтись каждый к своему подъезду. Я предложил ей встретиться завтра. Она ответила, что подумает и пожелала мне спокойной ночи. Я оставил ученический в кармане куртки и, как обычно, до самого утра не мог сомкнуть глаз. Перед рассветом снова пошел дождь. Только под его равномерный, успокаивающий шелест за окном, разрывающий ночную тишину, мне удалось заснуть.
Проснулся я рано. Даже не позавтракав, оделся и вышел. По картам я нашел школу, в которой училась владелица книжечки. Судя по записям, она была в девятом классе. Это была не так далеко отсюда – полчаса пешком, на автобусе столько же, так уж устроен в этом городе общественный транспорт. И я решил пойти туда перед колледжем, отдать ей билет и, если удастся, спросить, как она потеряла его. В другое время, я, скорее всего, даже не стал брать его в руки, а просто прошел бы мимо. Но этот ученический я нашел в момент самой настоящей радости, которую не испытывал уже давно – не знаю уж почему, но тогда я твёрдо решил его вернуть. Я просто знал, что должен был сделать это и не мог поступить иначе.
Школа находилась в одном из самых безнадёжных мест в городе, но это всё равно не мешало называть себя престижной и среди хаоса одноэтажной застройки, её внешний вид отдалённо напоминает выдержанный стиль. Дорога к ней была грунтовой, а вокруг не было ни одного здания, на котором можно было задержать взгляд – только неуклюжие заборы, пара заброшек и доносящийся отовсюду лай собак. Таких мест здесь хватает и они создают впечатление о городе как о разросшейся деревне. Музыка, которую я слушал по пути – была единственным спасением, только она позволяла забыть о том, где я нахожусь и зачем пришел сюда. Чем ближе я подходил к школе, тем больше я думал над тем, что скажу девочке при встрече. Но ни одна подходящая мысль так в голову и не пришла.
Охранник у входа поинтересовался, кто я и зачем пришел сюда. Я ответил ему, что должен отдать одной девочке её вещь и назвал наши с ней имена, а так же класс, в котором она училась – ни солгав, ни сказав всю правду. Он отвёл меня к расписанию, узнал номер аудитории и проводил к лестнице на второй этаж. До конца урока оставалось двадцать минут. Не хотелось врываться в класс прямо посреди занятия, но и ждать так долго среди этих скучных однообразных коридоров с низкими потолками и стенами, выкрашенными в синий цвет, мне не хотелось. И только тогда я задал себе вопрос: что я здесь делаю? Так и не получив ответа, я стал спускаться вниз.
На первом этаже я встретил мальчика, сидящего на скамейке и внимательно смотрящего в экран своего телефона. Я спросил его, в каком классе он учится; он ответил, что в седьмом и нужную мне школьницу он не знал. Затем, я обернулся и увидел приближавшуюся к нам по коридору девочку и спросил её, в девятом ли она классе?
– Я что, похожа на девятиклассницу?! – тут же звонко рассмеялась она.
Я показал ей книжечку и спросил, знакома ли она с её владелицей. Нет, такую не знает. Тогда, я решил объяснить ей, зачем пришел сюда и что мне нужно. Выслушав меня, она взяла меня за руку и вместе с семиклассником они повели меня к расписанию. Я не сопротивлялся и во второй раз оказался у стенки, плотно завешанной распечатанными листками с объявлениями.
– На втором этаже! – тут же крикнула девочка и повела меня обратно.
Мне не хотелось возвращаться. Я уже жалел о том, что рассказала обо всём этой школьнице, о том, что пришел сюда и вообще подобрал этот проклятый ученический, из-за которого теперь меня гоняют туда сюда. Я уже начал обдумывать план бегства. Остановившись во второй раз у двери нужной мне аудитории, я отдал книжечку мальчику с девочкой, попросив их отдать её владелице. Девочка энергично выхватила у меня из рук ученический и, развернувшись, постучалась в дверь аудитории. В этот же момент на всю школу прозвенел звонок, но я уже стремительно спускался по лестнице, обернувшись напоследок, увидел, как незнакомая школьница входит в класс и скрывается от моего взгляда внутри.
На обратном пути я заметил, что вся школа, а не только стены, были выкрашены в синий: потолки, двери, обложки ученических билетов и даже полы – всё окрашено в грязно-синий цвет и вызывает беспокойство. Как можно находиться здесь целый день и не сойти с ума?! Я прошел мимо мальчика в синей форме, усевшегося на синюю скамейку и охранника, тоже одетого во всё синее. Выбежав наружу и оказавшись в мире, где только небо было голубым, а я не был таким чужаком, лишь по случайному стечению обстоятельств оказавшимся внутри, я смог вздохнуть с облегчением, словно Сизиф, наконец добравшийся до вершины горы со своим камнем.
По пути к этой школе мне всё время казалось, что я почти не спускаюсь вниз и лишь на обратном обнаружил, что она построена в яме и что нужно было подыматься вверх. Не то, что бы это было сложно, но после всего, что произошло, я был полностью истощён и шел медленно, ощущая тяжесть каждого своего шага. В первом же попавшимся киоске я купил сигариллу и выкурил её. Это было на автобусной остановке – на ней я был единственным, кто утром буднего дня никуда не спешит и кто уже успел выполнить свой долг. Не смотря на это, я идеально вписывался в ритм города, не сливаясь, но и не выделяясь из толпы. Автобусные остановки готовы принять любого, независимо от социального происхождения, целей или рода занятий, но с единственным условием – не задерживаться надолго. Остановка – никогда не главный пункт назначения. Главное свойство любой паузы в том, что после неё дорога всего продолжается.
Затем, произошло ещё одна неожиданная встреча. Хотя, с Гоголем так постоянно бывает, что он появляется из неоткуда – чаще всего, когда меньше всего ожидаешь его увидеть. Не успев ступить и десяти шагов от остановки по пути к моему дому, мы встретились взглядами, остановились друг напротив друга, обменявшись сначала удивлённым выражениями глаз, затем вялыми приветствиями, а после и крепкими рукопожатиями, поинтересовавшись друг у друга, что каждый из нас забыл здесь.
– Сначала ты, – опередив меня, настойчиво потребовал он.
Я бы не прочь рассказать ему всё, как было. Вот только с чего мне начать? Да и в содержании и теме всей этой истории я сам никак не разберусь до конца. Поэтому рассказывать ему об ученическом и моём походе в школу мне не хотелось. Из этой истории я убрал всё лишнее и поведал только ту правду, которую мог ему рассказать:
– Я вышел пройтись с утра, покурил и совершенно не ожидал тебя здесь встретить. Так, что ты здесь делаешь?
Я ждал его встречного вопроса: а почему я решил прогуляться так далеко от дома? Случайно забрести сюда было довольно сложно. Но этого не произошло. Поскольку я сам говорю не всю правду, то знаю, когда то же самое делают со мной.
– Да так же. Знаю, не лучшие места для прогулки. Уже жалею, что дома не остался. Так что, Штефан, раз уж встретились, пройдёмся вместе или ты на пары?
По расписанию у меня было сегодня три лекции и все во второй половине дня – примерно через час. Что осенью, что весной – все эти занятия были списаны будто со страниц одной книги. Аудитории в этом колледже не отличались одна от другой – все они вызывали привычно ровные, сонливые чувства. Ничего отталкивающего, но и ничего привлекательного в них не было. А старого Гоголя, вновь принявшегося отращивать волосы, я день ото дня знал всё меньше. Я не ждал от него объяснений, а просто развернулся и пошел туда, куда он вёл меня. В любом случае, в скором времени и он, и колледж вместе со всем этим городом должны были исчезнуть для меня.
Сегодня Гоголь был не особо разговорчив; да и мне говорить не хотелось – это означало бы так или иначе подходить к теме, которую мне хотелось бы оставить нераскрытой. Будет лучше, если вести беседу выпадет ему. Но он молчал, а мне приходилось задавать вопросы, ответы на которые меня не особо интересовали, потому я и не вслушивался в них. Когда настаёт его очередь спрашивать, то я старался отвечать ему как можно короче.
Пейзаж вокруг нас менялся стремительно, но суть его оставалась всё одной и той же на долгие километры, как и битый асфальт на тротуаре у нас под ногами. Ничто не выдавало в Гоголе его истинных чувств. Как я пытался скрыть от него историю с ученическим, так и ему хотелось держать в тайне от меня свою цель, которая была куда серьёзнее моей.
Недавно, Хайдеггер рассказал мне историю, которую приключилась с Гоголем в Полтаве и как долго Гоголь вёл с ним разговор об этом с загадочным, мученическим видом, а в итоге та оказалась просто сказкой, которую он сочинил на ходу из домыслов и полуправд. Но теперь, здесь было кое-что другое, только сложно было понять, что именно. Если бы я только внимательнее вслушивался в его слова, а после задавал нужные вопросы, возможно, тогда мне удалось бы разгадать его быстрее, чем произойдёт нечто ужасное, но я просто не мог поверить, что такое может случиться на самом деле – даже мысль такая не приходила ко мне в голову. Он ведь сам хотел мне обо всём рассказать, только не почему-то не желал сделать это напрямую. Даже выбранный им маршрут говорил о многом; но в то же время ничего для того, кто не слушает и не хочет услышать.