Наша самая прекрасная трагедия

В Никополе мы оккупировали киоск с едой. Уже темнело, а это была наша первая трапеза за день – на неё было не жалко денег. И только затем мы стали считать деньги на обратные билеты – их едва хватило. Сидя в скудном зале ожидания вокзала, я думал о таких элементарных мелочах, как страховка – её у нас, естественно, не было. Но эти грустные мысли ненадолго занимали моё внимание. Ведь у нас, всё-таки получилось! Мы в городе, пусть этот город и Никополь, а на руках у нас билеты домой. Осталось всего несколько часов и мы отправимся домой. Рано было радоваться – это ясно дали понять все события того дня. Но, скажу тебе правду, всё худшее было уже позади. Дальше – только прекрасное. У восемнадцатилетнего друга спирита оказалась бутылка сладкого вина. На какой-то миг, старое, бедно обставленное, серое здание никопольского автовокзала стало самым светлым и радостным местом на всей Земле, которую с новой силой стал поливать дождь, но это уже не было важным. Наша общая трагедия объединила нас, как не смогло бы сблизить таких разных людей ничто иное на земле – и потому, это было прекрасно. Ничто не мешает нам быть весёлыми теперь, когда всё плохое позади и близиться финал.

Затем, одежду можно будет отстирать, а грязь смыть с тела. Несколько часов сна и сытный обед – и как будто ничего и не было. Только память остаётся – для каждого из нас. А что мы можем извлечь из неё для других, кого не было с нами? Только слова – а какой в них смысл, сколько весу? Фразы, вроде таких, что скучно не было или обычная прогулка на пару дней у реки. Юмор как щит, способный отразить все напасти. Но только в конце, мы могли позволить себе шутить над этим.

В родной город мы вернулись в одиннадцатом часу ночи. Мы не вынесли из поездки ничего, кроме воспоминаний – да каких! Могут пролететь месяцы и годы; и в жизни, и в памяти многое успеет произойти. Но одно всегда останется неизменным – это было и прошло. Испытания. Трагедии. Любому жителю нашей страны известно, что это такое, Штефан. В своей Германии ты не смог бы этого понять. Открывая новый мир, ты узнаёшь в нём себя.

Глава 6 Ноябрь

1. Штефан

С каждым днём становится всё холоднее. В этих краях лето сухое и знойное. А о приближающейся зиме говорят, что она будет не из лёгких. Потому, самое время одевать теплее. Зимний пуховик был только у мамы – ещё из Берлина. Больше мы из тёплой одежды ничего не брали – лето было слишком жарким, чтобы думать об этом. И вот настали холода. Папа обменял двести евро и купил себе лучшую зимнюю куртку из всех, какие смог найти на рынке неподалёку. Жену дяди Альберта, тётю Марию, можно было встретить только закутанной в плед. А вот у самого дяди любой украинский ветер вызывал только смех. Всем своим видом он давал ему понять: «Дуй, сколько хочешь, я и не такое видал, мне всё – нипочём».

Я же, ни боюсь ветра, ни насмехаюсь над ним. Мне он нравится. Я хожу по улице в лёгкой кофте до тех пор, пока всё тело не покрывается гусиной кожей и не начинает дрожать – а затем, ещё немного. Сам не знаю, почему до сих пор не простыл. Раздражает не ветер, а постоянные перепады температур до шестнадцати градусов разницы между днями – отметка на термометре так и скачет, как на батуте. Бывало и такое, что папа надевал с утра свою куртку, чтобы не замёрзнуть, а к вечеру снимал её, обливаясь потом. Я всё чаще замечаю, что больше похож на дядю, чем на отца, если самый старый и самый молодой член семьи могут иметь между собой нечто общее. Но один стар и совершенно очевидно, что его не заботило ничего, кроме собственного спокойствия и безмятежности жизни. Меня же всё волновало, всё трогало – я хотел быть знаменитым – так же сильно, как старики стремятся к покою. Но вот, что странно: ветер внушал мне чувство беспечности, напоминал, что всё ещё впереди, а дядю Альберта он настраивал на игривый лад, придавал ему чувство юмора.

Как должен пройти день у человека, который однажды поставил себе цель стать всемирно знаменитым? Каким образом ему следует провести своё время, если он – немец, с белорусскими корнями, живущий в Украине? Вот и я не имею ни малейшего понятия, как; а потому, приходится импровизировать.

В один из таких холодных дней, я сидел на скамейке посреди бульвара и наблюдал за тем, как люди в оранжевых жилетах работают, покрывая асфальтом дорогу. Я уже много находил за день и присел, чтобы отдохнуть. В наушниках играл русский рэп, по которому я изучал нешкольный курс языка. Физический труд и хип-хоп – одно идеально сочетается с другим, особенно, когда ты сам не работаешь, когда сидишь совсем один. Из дому я вышел, потому что там всё вдруг начало давить на меня, заняться было нечем и ничто не приближало меня к славе. По любимому телеканалу дяди Альберта в это время должны были передавать короткую сводку новостей. Поскольку меня сейчас нет рядом с ним и я не могу подглядывать за ней из-за его плеча, приведу свою:

«На данный момент, погода в регионе соответствует вашему внутреннему состоянию, чего нельзя сказать о ваших друзьях. Пока вы бездельничаете, мечтая прославиться, Хайдеггер наполовину сошел с ума, скрываясь от посторонних глаз – даже от тех, кто ему близок. Гоголь слепит очи солнцу своими тёмными мыслями, обдумывая план то ли всемирного господства, то ли очередного романа, который никто в здравом уме читать не станет, а до остальных он просто не дойдёт. Андрей устроился на работу официантом – достойный труд, по крайне мере, достойный его. В настоящее время, вам кажется, что вы проводите время лучше всех остальных и что у вас всё отлично. Но присмотритесь к себе повнимательней. Может быть, это поможет вам справиться с иллюзиями насчёт вас самих».

Вот такая у меня была краткая сводка последних новостей в это холодное, переменчивое время.

Из дому я вышел с фотоаппаратом. Я был занят тем, что искал на улице разных людей, наводил на них свой объектив так, чтобы не привлекать их внимания и нажимал на кнопку, будто выстреливал из ружья. Я давно хотел сделать серию снимков прохожих и городских пейзажей под названием: «Кем мы могли стать? Кем мы стали? Кем мы станем?». В каждом удачном кадре, зритель смог бы отыскать свой смысл. Только мне было бы известно, что это – всего лишь люди в естественной для себя среде. Созерцание, лишённое всякого смысла, как и всё остальное.

Но для меня всё это было не так просто, как может показаться со стороны. Из сотен фотографий, из которых могло выйти бог знает что, я должен был отобрать тридцать шесть – именно такое количество снимков приемлемо практически для любой выставки или публикации – три дюжины, это не так много, но и не мало. К тому же, далеко не всем нравится, когда в их жизнь врываются незнакомцы с фотоаппаратами – хотелось, чтобы внешний вид людей был обезличен, вставлен в окружающую среду, хотя проводной темой всех снимков должна быть именно фигура человека.

Хуже всего, когда некоторые замечают меня и начинают насмешливо позировать. Им не понять, что я снимаю не их, а то, что в них. Я – документалист и идеалом для меня является полное исчезновение человека с камерой в руках. Оставаться должна только реальность, которую он запечатлевает. Я хочу раствориться в этом мире и тогда, возможно, у меня получится отразить на века настоящую жизнь и человеческую судьбу. «Кем мы могли стать? Кем мы стали? Кем мы станем?». И не такими вопросами начинаешь задаваться, когда учёба занимает так мало времени, а ничего больше, в сущности, не хочется делать. Хорошо, когда есть хоть какое-то занятие.

Постепенно, в моей работе у меня появился ритуал. Это было как курение сигарет, только намного меньше вреда для тела. И удовольствие – куда сильнее, хоть и появляется не сразу. Заменить курение оно вряд ли способно, для этого лучше подойдёт бег, но дополнить эту привычку ему точно под силу. Поэтому не стану рекомендовать свой образ жизни – в нём не так много пользы для здоровья. У меня вошло в привычку даже ложиться спать лишь полностью исчерпав все свои силы и мысли. А днём, я выходил из дома только с фотоаппаратом – даже когда шел за продуктами, я брал его с собой, чтобы это поскорее вошло в привычку.

Каждый вечер я думал над тем, что я сделал за сегодня, что мне нужно будет сделать завтра. И каждое утро, я вспоминал об этом. Постепенно, несколько недель такого распорядка дня и мне стало казаться, что я живу в искусстве, полностью погружён в себя, даже когда говорю с людьми, даже когда смеюсь вместе с ними и провожу много времени – сам я нахожусь где-то глубоко в себе, один, и это чувство не покидает меня никогда.

Но было и другое наблюдение, которое порожало больше всего. Меня всё чаще посещают мысли, что в этом мире, в этом фильме, я – артист второго плана, а главную роль играет кто-то другой. Бывает так, что у персонажа есть какая-то своя функция, и сначала ему уделяют много внимания; а затем, когда его роль отыграна, о нём начинают забывать, он всё реже мелькает в кадрах и в конце концов, его заменяют кем-то другим, кого ждёт та же судьба, а сам он, актёр заднего плана, исчезает окончательно – не умирает, а именно исчезает. Я был хозяином собственной судьбы; но авторские права на историю принадлежат кому-то другому.

Жизнь, полна магии творчества, превратилась в рутину. Должно было что-то произойти – я ждал этого, хоть своим видом ничем себя не выдавал. И вот, в один из таких дней, случилось то, к чему следовало быть готовым заранее.

Всё произошло на той же мостовой, в тот самый день, неотличимый от всех остальных. Я фотографировал прохожих, в надежде однажды случайно наткнуться на шедевр – всё как всегда. Но вот, мой взгляд в объективе застыл на одной моднице, сидевшей на скамейке по другую сторону бульвара. Иногда кажется, что такие как она, живут исключительно для того, чтобы радовать своим внешним видом всех вокруг. Подобных ей можно встретить практически везде, где встречаются люди. На страничке в инстаграме у таких как она, череде сэлфи нет конца – все как будто разные, но каждая практически неотличима от другой. Любая мелочь в её внешнем виде говорила о принадлежности к этому многочисленному племени. О, мне нужна была её фотография – только не одна из тех, что она делает десятками каждый день сама, а сделанная мной, со стороны. Ни одна большая коллекция не обходится без жемчужины, украшающую её всю, придающей ей смысла. И я не думал ни секунды первым своим щелчком; затем, вторым, третьим…

Во все предыдущие разы, я фотографировал человека только один раз – это было негласное правило моей полевой работы. Если снимок не получался с первого раза, думал я, то не получится уже никогда. Только один кадр, только одна попытка. Но в этот раз, всё было иначе. Из всех, кого я фотографировал за эти недели, ещё никто не вызывал у меня подобных чувств. Одной фотографии было мало – мне хотелось жать на кнопку ещё и ещё, пока она не исчезнет, пока камера не поглотит её целиком.

Мне нужно было подойти поближе, чтобы снять её так, как я того хотел. Я рисковал нарушить ещё одно фундаментальное правило своей работы: всегда оставаться на расстоянии. Но здесь, как и в случае с количеством снимков, я не смог не сделать исключения.

И вот, она повернула голову в мою сторону и дала понять, что моё присутствие раскрыто уже давно.

– Кончай уже, я устала сидеть и ждать пока ты закончишь.

Не смотря на холод во всём теле и чувство, будто оно превратилось в камень, я сделал последний кадр – самый прекрасный из всех. И только затем, я отвёл взгляд от глазка фотоаппарата. Немного поморгав, я открыл рот – не исключено, что когда-то я знал, что должен был ей ответить, но не успели эти слова дойти от мозга до языка, как они пропали безвозвратно. И тут, она встала и ушла. Я остался стоять на месте. Она не обернулась – даже не проверила, пошел ли я за ней. Исчезла вдалеке, оставив после себя только несколько фотографий – лучших из всех, которые мне только удавалось раздобыть.

2. Андрей

Закурю, облокотившись на оконный подоконник. Как скуп наш мир на чудеса и впечатления. И приходится выдумывать их самим.

С детства я живу в районе пьяниц, старух и полуразвалившихся домов. Под крики уличных бродяг, я достал бы сигарету, закурил, была бы только сигарета, если бы только я курил. Чиркнуть спичкой или зажигалкой, поднести огонь к табачному концу – всё равно, что согласиться, вступить в сговор с полоумным миром. Поэтому, я и не курю – так, изредка, без удовольствия, беру их в дар от тех, кого люблю. Бывало, что нервы скрипели так, что хотелось бить кулаками в стенку. Тогда, я принимал нюхательный табак. А лучше бы просто бегал. Но бегать негде. Чтобы бегать, нужна воля. Зачем она? Лучше – просто табаку.

Совсем недавно, поступил на электрика в техно-колледж. Думал, что сбежал со школы. Но, как и там, на парах почти не появлялся. Разнообразней жизнь от этого не стала. Зато, кажется, я стал звукорежиссёром. С рок-группой, у которой ещё не появилось названия, судьба свела меня случайно. Один мой школьный друг, все зовут его Хайдеггер, написал мне, разбираюсь ли я звуковой технике. Я рассмеялся и сказал: да, со «звуковой техникой» я умею обращаться. Тогда, он спросил, есть ли у меня свободное время, а его у меня было даже больше, чем нужно. Так, слово за слово, он познакомил меня с одним немцем, который затеял этот движ – такой классный, хотя и не без своих причуд чувак, Стёпа. Или Штефан. Или, как сам Хайдеггер его представил, Гёте. Мы быстро нашли общий язык, сработались. Я помогал им сыграть в их колледже на «Дне учителя» в одной юмористической сценке и, конечно же, сел в будку ди-джея и помогал им как мог, хотя делать там особо ничего не нужно было – так, нажать на пару кнопок. Мыслей вроде: что за дно, куда я попал – у меня совсем не возникало. Я жду, пока Штефан напишет песню нашей собственной группе – у меня тоже, может быть, найдётся несколько заготовок в тетрадках со стихами. Но всему своё время. Торопиться нам некуда. Для начала, нам нужно название, страничка в ютубе или инстаграме. Мы уже вошли во вкус.

В один из дней, когда скука сбивает с ног и хочется поскорее найти выход, неважно куда, лишь бы отсюда, я позвонил Штефану. Он сразу согласился встретиться, позвал меня к себе. Не теряя ни секунды, я собрался, добежал до остановки и первой же маршруткой поехал к нему. На остановке я увидел маршрутку, ехавшую в сторону Шевчика и из окна которой мне помахал Гоголь. Бывает же такое – как тесен этот мир.

В квартире Штефана я был не впервые – приходилось наведываться туда и пару раз до этого. То, что в ней два этажа, шесть комнат, каждая размером с две обычных и широкая гостиная, не особо волновало меня, хоть не обратить на это внимания и не испытывать определённые чувства было сложно. При этом он вовсе не был богатым. Наоборот, денег, часто, у него было меньше, чем у меня. В его гостиной мои глаза начинают разбегаться в разные стороны. Только в его комнате, сохранившей скромный вид, мне спокойно. Я стараюсь ходить, не издавая лишнего шума, присаживаюсь на самый края его кровати и начинаю ждать, еле улыбаясь, пока он что-то ищет на компьютере, а затем, жестом подзывает к себе.

Его коллекция снимков чем-то похожа на архив камер видеонаблюдения в Пекине: люди, их лица, какие-то места – и так сотни фотографий подряд. Глядя на его фотографии, кажется, что ему всё время везёт оказываться в правильном месте в нужное время, чтобы застать людей в таком положении, когда их лица, заставшие жесты и позы о чём-то, да говорят. Но у Штефана не было дара настоящего фотографа, который по своему происхождению младший брат художника. Даже имея все инструменты, его фотографии выходят любительскими, им не хватает того, за что мы называем нажатие на кнопку фотоаппарата искусством. Невозможно научиться превращать хорошую фотографию в шедевр, не используя при этом монтажа. Либо это есть и видно, либо нет и заметно.

Оставив меня одного просматривать снимки, сам он удалился на первый этаж, на кухню, приготовить нам двоим кофе. Я ещё немного полистал его фотографии, а затем, свернул галерею и зашел в мессенджер, покопаться в сообщениях. Не очень хороший поступок – это как читать чужие письма. Но это всё равно было намного интереснее, чем лица каких-то незнакомых мне людей. Да и всё равно ничего интересного в его сообщениях я не нашел. Услышав его приближающиеся шаги, я закрыл мессенджер и снова открыл галерею на том же месте, где остановился. Он поставил передо мной кофе. Я поблагодарил и взглянул на него – вид у Штефана был таким, будто я должен ему в чём-то признаться и он ждёт, когда же я это сделаю. Мне стало неловко и внутри я весь сжался. Но затем, смог выдохнуть с облегчением, потому что он сказал:

– Ну, как тебе снимки?

Прозвучало это убедительно – он действительно интересовался моим мнением о его работе. Можно было расслабиться, выпить кофе, поболтать ни о чём – не то, что бы это было увлекательно, но хоть какое-то разнообразие, в сравнении с повседневностью.

– Да так, если честно. Я ведь там никого не знаю.

– Да не в этом же суть – в атмосфере, в чувственности незнакомых лиц.

Не могу сказать, что понял, о чём он говорит – и вслух я тоже этого говорить не стал, но насупил брови так, что он должен был догадаться о моих мыслях на этот счёт. Мне было просто всё равно – не интересно. Он предпринял последнюю попытку изменить моё мнение.

– А что ты думаешь об этих снимках?

Он пролистнул свою огромную галерею в самый низ и указал на свои последние фотографии. Затем, он отвернул голову, ожидая, что моего приговора. Я стал вглядываться в снимки: на них была изображена красивая молодая девушка, сидевшая на скамейке как-то неестественно, будто знала, что её снимают – так выглядят модели на снимках: дерзко, уверенно, обворожительно. И тут, в голове у меня будто зажглась лампочка. Я улыбнулся и сказал:

– Да я же знаю её!

Он удивлённо посмотрел на меня – видимо, на такой ответ он рассчитывал меньше всего. По правде сказать, от себя я тоже такого не ждал.

– Откуда ты можешь её знать? – спросил он и тут же исправился, – в смысле: как? Где вы встретились? Кто она?

Судя по тону, его интересовал ответ лишь на последний вопрос.

– Не то, что бы мы были хорошими знакомыми. Не знаю, как это правильно назвать. О ней я знаю точно лишь одно – зовут её Настей. Мы встречались как-то на фестивале джаза. В обеих наших компаниях были общие знакомые – так познакомились и мы, а затем видели друг друга то в городе, то в кальянных за разными столами. То есть, она меня в лицо знает. Ну, и я её. Вот и всё. А ты как её встретил?

– Никак. Просто, в обычный день, вышел погулять и пофотографировать город. Так и встретил и, знаешь, просто не смог пройти мимо – так она мне понравилась. А что за фестиваль джаза?

– О, он проходит каждую весну в парке «Металлургов». Между собой, мы называем это место дворцом – так когда-то был Дворец пионеров. Но сам я называю его «Дворец Контркультур».

– Почему «Дворец Контркультур»?

– Ну, мне кажется, такое название подошло бы ему больше всего. Там часто любят проводить всякие культурные мероприятия, хотя в обычное время, это любимое место встреч наркоманов и хроников. И ЛГБТ, хотя, не знаю, как они уживаются в одном месте. Сам забредал туда в обычное время много раз – уединённое тихое местечко, лучше в том районе не найти. Много раз там видел скейтеров, граффитистов и им подобных. В общем, для меня это место, где собираются все, кого мы причисляем ко всяким субкультурам. Да и вообще, «Дворец Контркультур» – красивое название, разве нет?

– Хорошее.

– Хотя, наверное, только я его так называю. Само по себе, это – всего лишь пустое наименование, так, вроде, о таких вещах говорят. Хотя, иногда, «Дворец Контркультур» оправдывает своё имя и там действительно классно.

– К примеру, на фестивале джаза? Где ты познакомился с этой, Настей?

– Ну да. С тобой, мы тогда совсем не были знакомы – весна ведь. У меня было восемь банок пива в рюкзаке. Хороший был вечер.

Тут, я вспомнил про кофе, который приготовил Штефан. Он уже совсем остыл – как я и люблю. Он сделал его крепким, после первого глотка я даже скривился, но затем, стал пить дальше. Штефан, тем временем, попросил:

– Расскажи ещё об этом фестивале.

– Ну, – случайно проглотив немного гущи, я положил чашку обратно на стол, – честно, я ждал, что будет гораздо хуже. Фестивали там проводят дважды в год: весной и осенью. Так вот, осенью – там был полный зашквар – слушать можно было только три-четыре группы. Я прямо немного разочаровался в современной украинской музыке. Зато, бесплатно. А вот джазовый фестиваль – был намного лучше. Да и обстановка там, что надо: бетонные плиты, которыми обставлено всё вокруг дворца, заброшенные детские площадки, пустыри, а рядом красивые аллеи и газоны. Толпы народу, оглушающая музыка, слепящее глаза солнце, которое вот-вот сядет за горизонт на другом берегу реки – в тот день, я ощущал всё вокруг себя. И всё было прекрасным – возможно, даже лучшим, чем оно было на самом деле. Всё-таки, я много выпил, праздник ведь. И вот, нам было человек четырнадцать – большая такая толпа. И среди них была как раз твоя Настя. Не обращал на неё особого внимания, мне немного другие девушки нравятся, хоть она и милая.

Я ещё раз взглянул на её фотографию в компьютере Штефана, которую он не торопился закрыть.

– Да, он за полгода совсем не изменилась.

– А ещё что-нибудь рассказать можешь?

– Нет. Я бы рассказал, только было бы что. Если бы я мог, то познакомил вас – тебе, вижу, она очень понравилась. Давно тебе пора кого-нибудь найти, а то, смотри, и с ума сойдёшь от скуки.

Тут я остановился, немного задумавшись о себе. Всё это, вдруг, стало для меня неприятным и мне захотелось сменить тему.

– А ты ещё куришь?

Секундная пауза. Затем, он ответил:

– Если одну сигарету в три дня можно назвать курением.

– А я как раз бросаю окончательно. Знаешь как?

– По одной из тех дурацких формул? Тебе ведь плевать на свою жизнь и здоровье, разве нет? Зачем же тогда заморачиваться?!

– Заморачиваться мне, конечно же, незачем. Разве что, я смогу найти что-нибудь получше. И, кажется, мне удалось отыскать то, что убьёт меня не так быстро, как проклятое курево – и по ощущениям приятней.

Я достал из кармана пачку снаффа, размерами как два спичечных коробка

– К тому же, – продолжал я, – курить сейчас стало немодно и неприятно, когда вокруг столько альтернатив.

– И что это?

– Снафф, нюхательный табак. С ним и сердцу, и лёгким угрожает куда меньшая опасность, чем от сигаретного дыма. К тому же, посмотри, здесь написано: «Сделано в Германии». Немецкий продукт, с твоей родины.

Он покачал головой.

– О нём не впервые слышу, но в Германии не встречал. Многое из того, что мы производим, своим не продаём. Качественным у нас считается японское или английское.

Кажется, он заговорился и его фразы чем дальше, тем менее разборчивы – с ним иногда такое бывает, всё-таки, не на родном языке говорит человек. Сам бы я вряд ли сумел выучить русский, если бы не родился в стране, откуда его слышно отовсюду.

– Я отсыплю тебе немного. Попробуем.

Я делаю для нас по две дорожки, а он говорит:

– Какая разница: умирать от рака лёгких или от рака носа?

– Или от любви? – смеюсь я.

– А это – хуже всего и разница как раз есть. Но я бы выбрал вообще не умирать, если бы я мог.

Я свернул трубочкой одногривневую купюру и первым затянулся табаком.

– Отлично приводит в чувство, – сказал я после этого, – как по мне, намного лучше сигарет.

Я достал пару салфеток из кармана.

– Пардон.

Да, это недостаток снаффа – последствия от него это слизь и сопли. То ещё зрелище. Наверное, Штефану я показался гадким и скользким. Но виду не подал и затянулся своими двумя дорожками, а затем попросил у меня пару салфеток.

– Хорошо, – сказал я, откинувшись в кресле, даже не от снаффа, а от того, что избавился от него, – прости, что с той девочкой ничем не смог тебе помочь. Ты ведь немец, а такие звери у нас, знаешь, редкость. Так что, ты вполне сможешь найти себе кого угодно и намного ближе, чем она. А если честно, то на твоём месте, я бы продолжал заниматься тем, чем все мы занимаемся – нашей группой, музыкой, придумаем ей название, логотип, напишем пару песен – и не думать ни о чём, особенно о бабах. Но тебе, конечно же, решать самому.

Он ничего не ответил. Я закрыл, наконец, окно его галереи сам и выключил компьютер. Затем, я решил сменить тему:

– Несколько дней назад я вырезал пару трафаретов – они сейчас у меня с собой. Ещё вчера думал пойти, найти подходящую стену и обрисовать её, но помнишь, погода была не очень, к тому же, я до сих пор не разобрался со стеной – где именно она, моя стенка. Нужно найти. К тому же, мне не помешал бы помощник – одному с этим справиться трудно; и фотограф – для снимков в инстаграм и группу графферов. А тебе нужны хорошие снимки и занятие, чтобы отвлечь свои мозги от всякой ерунды. Ну что, бездельник, как насчёт заняться чем-нибудь полезным?

Раз в городе есть стена – то найдётся и тот, кто её разукрасит. Я всегда говорил, что любые барьеры, как и девушки – не любят оставаться девственными слишком долго. Вот только найти подходящую стену ещё сложнее, чем спутницу жизни. Порой, приходится довольствоваться малым. Как говорил сам Штефан: Запорожье в десять раз меньше Берлина, но и во столько же и просторней. Здесь намного труднее отыскать стену, ещё никем не тронутую, отвечающую по всем параметрам, какими бы они ни были. Здесь двоим будет легче, чем одному. Наверное, я бы так и не дошел до применения своих трафаретов по назначению, если бы Штефан отказался. Но, к моему счастью, он был не против.

Времени у нас было много. Штефан сказал, что знает одно место, которое должно было нам подойти. Я согласился пойти туда и посмотреть. За трамвайной остановкой и пунктом сбора макулатуры по наклонной шла стена, отделявшая строительный пустырь от зубцов облезлых пятиэтажных домов, как один, неотличимых друг от друга. Я сказал, что для моего трафарета эта стена не подходит – слишком неровная, к тому же, уже плотно обрисованная другими граффити, а баллончик с краской у нас был только один. Он предложил мне сделать фон из старых граффити и уже поверх них сделать свою работу, но мне эту идею я сразу отверг. К тому же, место это было таким, где ходят одни хроники, наркоманы, школьники да пенсионеры. А нам нужно было место, где наш череп, логотип группы «Misfits», был бы виден всем.

Пока моросил холодный осенний дождь, наши поиски подходящей стены, как я сказал Штефану, походили скорее на шатания из стороны в сторону охотников за кладами. Мы прошли множество кварталов, о существовании которых я до сих пор не подозревал; но найти то, что мы так упорно искали, не смогли. Так мы добрались до Набережного шоссе и стали двигаться в сторону огромного торгового центра. Тем временем, дождь всё усиливался. В супермаркете мы сразу направились в алкогольный отдел: пивной ряд, полка импортного товара, немецкое пиво.

Хотелось немного выпить, чтобы легче и веселее было думать и делать то, чего раньше не было.

Когда дождь немного поутих, мы уже допили пиво, у меня появилась мысль – нет, просто гениальная идея – теперь я точно знал, на какой стене хотел оставить свой череп.

– Готовь камеру, – указал ему я, – мы идём под мост.

Это была, скорее, автодорожная развязка. Но идея была ясна: там этот череп был бы виден тысячам прохожих и водителей в день. Но это было и опаснее. Готовить и приклеивать трафарет приходилось у всех на виду. Нам повезло: как раз перед нашим появлением мимо проехала патрульная полицейская машина. Следующая появится здесь не раньше, чем через минут пятнадцать-двадцать, а это значит, что нам пока больше ничего не угрожает – этого времени нам хватит.

У всех на виду, мы пришли, я достал из рюкзака трафарет, приклеил его к сваям моста скотчем, закрасил баллончиком, отклеил, дал Штефану сфотографировать весь процесс с разных сторон. А затем, мы убежали. Бежали так долго и далеко, как могли.

Теперь, мы снова направились за пивом, чтобы отпраздновать свою первую общую победу. Только после второй банки, Штефан сказал мне:

– Знаешь, на самом деле, то, что мы с тобой сейчас сделали – это только игрушки. Да, мне так и хочется написать под нашим черепом «Той», потому что это граффити ничего не значит, просто логотип рок-группы и всё. Нам нужно что-то заметное; а ещё больше нужно то, чтобы что-то означало. Бессмысленной мазни – полно повсюду, чуть ли не каждая стена измазана граффити каких-нибудь двоечников с восьмого класса школы. Но разве мы – одни из них?! Этот череп – был нашим первым шагом – логотип чужой группы. Следующим – будет наш собственный герб. Дальше, будет либо лучше, либо не будет вообще ничего.

Я посмотрел на него и ничего не сказал, лишь кивнул так выразительно, что чуть не упал.

– Знаешь, – начал я, доставая коробочку со снаффом, – я решил, что не буду ограничивать себя в творчестве. Я расписываю футболки, стены, вырезаю трафареты, в вашей рок-группе я звукач. Недавно я познакомился с ребятами, они – укротители огня, артисты, обещали мне показать несколько своих приёмов. Я тоже хочу писать свою музыку, хоть я и не знаю нотной грамматики, но это и не нужно, чтобы сочинить какую-нибудь современную композицию; хочу сочинять стихи, рисовать, знаешь. Я так хочу.

Да, я был немного пьян. Но я знаю, Штефан был тем, кто понял, что я хочу сказать.

После нашего последнего пива, мы позволили ногам вести нас куда они захотят. Так, я даже не заметил, как мы почти дошли до места, которое назвал при Штефане «Дворцом Альтеркультур» – дурацкое название, но мне нравится. Рассмотреть его можно лишь подойдя вплотную; это не то место, которое заранее видно издалека. К нему ведёт лестница, по бокам его скрывает заросли, а с западной стороны открывается вид на широкую реку с островом на ней. Оно напоминает тайную научную лабораторию по созданию сверхчеловека из старых фильмов ещё прошлого века. Теперь, доступ к нему открыт всем и каждому. Это – всего лишь искусная декорация, но от этого не менее красива и значима. И хоть оно и кажется заброшенным из-за отсутствия людей, высоких кустарников и разбитых плит – здесь кипит жизнь.

– Жуткое место, – сказал Штефан.

А я тут же возразил:

– Жуткое?! Да это лучшее место во всём этом скучном мире! Его любят все, хотя, как мне кажется, часто о нём забывают. Поэтому, он в таком ужасном состоянии. Вот не доходят у нас руки привести в порядок место, которое всем так нравится. В Германии, наверняка, не так.

Он ничего не ответил. Отвернулся, принял задумчивый вид. Не хватало только надписи у него над головой: «Вспоминает родину».