Башня обсерватории, железно-бетонные колонны; а внутри: широкие залы с советским декором, стены выкрашены мозаикой, изображающей повседневную жизнь украинских крестьян, космические достижения страны; украшены лучшими работами учеником художественных кружков разных лет. А снаружи: теги телеграмм-каналов, граффити, грубые надписи, бессмысленные знаки – здание, создающее впечатление потихоньку разваливающегося, заброшенного строения, о котором все уже давно забыли. Но нет, даже здесь бурлит жизнь, хоть никому она и не заметна. Медленно, оно движется сквозь время, перешагивая через десятилетия.
От одного и того же количества пива, я опьянел куда сильнее, чем Штефан – по крайне мере, так мне казалось. С заднего двора «Дворца Альтеркультур» открывался прекрасный вид на реку, остров и правый берег, застроенный панельными человейниками. Если перешагнуть через бордюр и спуститься по тропинке вниз, по крутому склону, заросшему кустами и деревьями, то можно было выйти к грузовому причалу – ещё одно лучшее место самого скучного города. В нём одно хорошо – открывающееся панорама, которую испортить сложно. Именно здесь во время прошлого фестиваля джаза мы отдыхали с ребятами, среди которых была и Настя – новая фаворитка Штефана. Именно к этому причалу мы и пошли, а точнее, я пошел, а Штефан лишь наступал мне на тень и следил, чтобы я не свалился вниз.
Отличный кадр – вид на мосты снизу; хорошо, что у Штефана всегда с собой фотоаппарат. Я не обращал на него почти никакого внимания – мне становилось скучно, взгляд мой бегал из одного конца в другой. Красота, спасение от всех бед, была где-то рядом, но я как бы я не старался, она всё время ускользала от меня в самый распоследний момент, когда казалось, что я вот-вот её разглядел – настоящую красоту. Если бы Штефан подошел ко мне в тот миг и заговорил со мной, то скорее всего я послал бы этого проклятого немца куда подальше – не словами, так взглядами, жестами – сам не знаю, что на меня тогда нашло. Хорошо, что, видимо, он сам это понимал, а потому молчал. Мы долго не говорили друг другу не слова, а просто стояли, ходили из стороны в сторону и оглядывались по сторонам. А затем, он неожиданно заговорил со мной – а может, он обращался вовсе не ко мне, а к кому-то невидимому, или к самому себе; кто уж этих пьяных немцем разберёт. А сказал он вот что:
– Мне так нравятся вещи, которые находишь случайно, а они оказываются нужными. Просто берёшь их, смотришь и говоришь себе: «О Боже! Да это же как раз то, чего мне не так не хватало – какое везение!». А иногда, это бывают вовсе никакие не вещи: места, люди, а может даже и мысли, идеи, вдохновение – ты не смог бы жить без них, или точнее, твоя жизнь была бы бессмысленной без этих вещей, но понял это ты только тогда, когда нашел их… Что скажешь, Андрей – очень похоже на нас?
– Дерьмо всё это. Я так устал. О, чёрт. А ведь нам действительно повезло тогда с трафаретом – никто нам не мешал, всё так гладко прошло, что даже не на что жаловаться.
Я сделал глубокий вдох и подтянулся. Ещё было светло, но уже через несколько минут солнечный свет рассеялся во мраке и исчез окончательно, как и мой интерес ко всему на свете. Мы со Штефаном стали двигаться назад – до ближайшей остановки были минут десять пешком. По дороге мы решили, что будем ехать в разных автобусах: во-первых, нам так удобнее, потому что живём мы в совершенно разных местах; а во-вторых, мы устали друг друга и нам обоим хотелось одиночества среди незнакомцем, чтобы посмотреть, наконец, на новые лица. Ещё, пока мы шли, было скучно, надо было что-нибудь обговорить, мы стали обсуждать нашу группу и придумали ей название.
– «Дворец Альтеркультур», – сказал я, – а что, как я уже говорил, звучит неплохо.
– Das klingt gut, – усмехнулся Штефан, а я сделал вид, что понял, что он только что сказал, а затем ещё добавил, – oh, stimmt gut.
Я вздохнул с облегчением: вот и всё, теперь я снова предоставлен самому себе. Потное рукопожатие – и можно перенести непрерывно бегущую строку на следующий абзац. И самое приятное то, что его никому не удастся прочесть, кроме меня самого.
3. Гоголь
Первой эмоцией был гнев. Ему на смену пришел страх, а за ним и смирение.
Дело было утром, в том часу, когда для всего, чем можно занять этот день, было слишком рано и не охота что-либо начинать. Изнывая от скуки, я бросил телефон на кровать, так и не досмотрев какое-то заурядное видео на ютубе, и подошел к окну. Внешний мир был не очень-то и дружелюбен: все листья уже выпали, лучи солнца едва пробивались сквозь занавес из туч. После утреннего дождя весь открытый грунт превратился в грязь – ничего страшного, если только она не была повсюду, превращая любое передвижение в очень плохую затею.
Тогда в дело вступила мама. Её приказ (никак иначе назвать его было нельзя) разозлил меня, после чего ввёл в ступор. Словно я был куклой, подвешенной на верёвке, которую кто угодно мог бить для развлечения. Помню, когда мы впервые гуляли со Штефаном, я показал ему с вершины холма на Город мертвецов и сказал, что никогда там не бывал, и что ни одна живая душа меня туда не затащит, по крайне мере, пока не найдётся надёжного проводника. Его я так и не нашел. Не знаю, в полной ли мере душа моей матери жива, но власти надо мной у неё было больше, чем у любого дышащего существа. Она поручила мне передать посылку нашей бабке, которая теперь жила там – в Городе мертвецов – а я даже не знал об этом. Не удивлюсь, если вскоре выяснится, что оттуда пошли все мои предки.
Маму не беспокоило, что я не был там ни разу – «Вот тебе адрес, остальное найдёшь по картам у себя в телефоне, не зря ведь я тебе его покупала». Не волновало так же, что оттуда живым я могу и не вернуться – «Отдай ей деньги и продукты, и перестань выдумывать себе всякого – нафантазировал себе кучу глупых страхов, а на деле, просто бабушку свою ленишься проведать и сделать полезное дело». Тогда, я попросил её подождать до завтра – привезу всё, что надо, но пусть у меня будет время морально к этому подготовиться. Но она была бескомпромиссной и только выдохнула: «Кончай уже и поезжай!». Я кончил и поехал.
От моего дома до Города мертвецов добраться можно было только с пересадкой. Вся дорога занимала около часа, так что, до заката я надеялся вернуться в родной район и не подвергать себя риску остаться в незнакомом для себя месте на вечер. Пока ехал, я внимательно вглядывался в стремительно проносящиеся мимо пейзажи за окном, которые, не смотря на скорость, с которой гнал наш безумный маршрутчик, почти не изменялись. Подъезжая к одной из остановок, я разглядел на другой стороне Андрея, собиравшегося сесть в один из автобусов, двигавшихся в сторону города. Он, словно почувствовал моё присутствие, повернул голову в сторону моей маршрутки и я помахал ему рукой. Хоть как-то это длинное путешествие от одного края города к другому удалось скрасить. Музыка, которую я слушал в наушниках в пути, пересказывала истории убийц и преступников, сошедших с ума от жизни, которая их окружала. Чем дальше я продвигался вглубь неизведанного мира, тем больше я их понимал.
Мы проехали знак с перечёркнутой надписью: «Запорожье», то есть, выехали за город. Но по факту, населённый пункт, в котором я оказался, числился как часть одного из микрорайонов, то есть, был по статусу чуть ли не самой мелкой территориальной единицей. Он состоял из одной-двух улиц, вдоль которых, соблюдая социальную дистанцию, выстроились пятиэтажные дома и частный сектор. За ними было только поле – бескрайнее, уходящее за горизонт, добраться до которого было так же нереально, как дойти до места, где садится солнце.
Моя бабушка за свою жизнь успела сменить множество адресов. Но именно в этой квартире она провела свою молодость, а к старости вернулась обратно. Что действительно поражало с первого взгляда в её жилищи, так это чистота. «Проснулся швабру сразу в руки, а обратно в угол её лишь под вечер – с перерывом на обед», – сказала она, когда я спросил её об этом. Моя бабушка открылась для меня с новой стороны. Теперь, мне стало ясно, в кого пошла моя мать, вечно недовольная беспорядком, который я устраиваю везде, где задерживаюсь надолго. Пол чистый, покрытый ковром, свободные от пыли полки, блестящая чистотой и свежестью посуда, которая была меня старше лет на двадцать. Порядок царит везде, даже там, где он не нужен, где существует лишь для того, чтобы не тревожить глаз, как, к примеру, стулья, на которые никто не садится уже много лет, но всё равно заботливо прикрытые чистой скатертью, бокалы и рюмки, никогда не пробовавшие спирта.
Я отдал её деньги и продукты, после чего сразу должен был бежать, пока не стемнело, и не стало слишком поздно, пока на улицы Города мертвецов не вышли на охоту ночные хищники, которых я так боялся и придумывал сотни разных историй. Но что-то остановило меня и я медлил. Квартира моей бабушки походила на музей давно ушедшей эпохи – было в ней что-то притягивающее. Стоило очутиться здесь, как сердце переполняло ощущение домашнего уюта. Хотелось задержаться здесь подольше, среди этого спокойствия и остановившегося времени. Теперь, это была не скука, а желание продлить мгновение умиротворения.
Я выглянул в окно на детскую площадку. На балконе я простоял несколько минут и не мог поверить своим глазам, но в данном случае они меня не обманывали. Если перестать двигаться вперёд, на время забыть все страхи и остановиться ненадолго, чтобы оглядеть вокруг, то Город мертвецов окажется вовсе не таким, каким я его себе рисовал всю свою жизнь. Здесь низкая арендная плата, тихий район, хорошая инфраструктура. Сюда начинают приезжать молодые люди из города. В последние годы всё вокруг проснулось от долгого сна и стало оживать, как говорит моя бабушка. У каждого двора есть свой собственный сад – вот бы увидеть его весной, когда всё вокруг здесь цветёт, а воздух свежий – не то, что в грязном заводском центре. Здесь редко что-нибудь происходит. В таких уединённых местах рождается собственная жизнь. Несмотря на отсутствие работы и необходимость каждое утро, а затем и вечер, проводить час, а то и больше, в автобусе или за рулём автомобиля, плюсов в такой изоляции намного больше, чем минусов. Достаточно выглянуть в окно, увидеть детей, беззаботно играющих во дворе, а за ними поле, природу, вдохнуть свежий воздух. У меня много общего с жителями Города мертвецов, который отныне я перестану так называть. Мне хорошо известно, что значит жить в уединении и иметь при этом всё для полноценной жизни, ни в чём не чувствуя себя обделённым.
Конечно, здесь есть и свои проблемы, из-за которых этому месту так же далеко до рая, как до луны. Неподалёку от дома моей бабушки расположились самодельные сараи, наподобие табора бродяг и заброшенные дома советской эпохи, по ночам превращающиеся в притоны для тех, кто не сумел найти для себя места где-нибудь ещё. Но не смотря ни на что, это место, да и весь город в целом, открылся для меня в новом свете и вряд ли я когда-нибудь стану воспринимать всё как прежде. Домой я возвращался обойдя все закутки Города цветов. Уже стемнело, автобусы ходят не так часто. Но возвращаясь в родные места, я не мог отделаться от ощущения, что потерял что-то в тех спокойных и прекрасных местах, которые открыл сегодня совершенно случайно, по прихоти судьбы. Не знаю, вернусь ли я когда-нибудь туда ещё раз, но если это и произойдёт, то сделаю я это с переполняющей сердце радостью, без капли страха и сомнений.
4. Альберт
Когда-то моим главным врагом была рутина. Я любил приключения, а пешую ходьбу больше любого автомобиля, хоть ими я и занимался большую часть своей жизни. Смотреть по сторонам мне нравилось больше, чем вперёд, в одну точку. Да, когда ты можешь рассмотреть пейзажи, сидя за рулём, поездка становится красивее; но далеко с таким водителем не уедешь. Сейчас, рутина стала для меня чем-то, без чего нельзя представить себе жизнь. Лучшее, что человек может сделать в старости – это жить в мире со своим прошлым, со всем, что он когда-либо совершил, и не пытаться изменить настоящее, для этого есть молодые. И мы должны позаботиться о них.
Отто давно не волнует то, что его сын всегда возвращаться домой раньше него. Обычно, отцы беспокоятся о том, где пропадают их дети по вечерам, но у моего брата, занятого до одиннадцатого часу ночи, есть дела и поважнее. Только его мать волнуется за него и каждый раз упрекает за то, что он не думает ни о них, ни о себе, но слова её звучат слабо, неуверенно, им не хватает аккомпанемента из грубого мужского голоса, который придал бы словам матери веса и убедительности. Но вместо этого она сравнивает собственное дитя с сыном какой-то из своих новых подруг, которых у неё завелось не мало. На нашем родном языке она говорит теперь только с мужем, да иногда со мной, но редко, потому что нам особо не о чём говорить между собой и моём большом доме живём, как незнакомцы, жестокою судьбой сведённые вместе. Украинский язык – её новая слабость. Стоит Штефану похвалить её выговор и сказать, что она говорит на этом языке лучше него, в чём нет и доли правды, у неё сразу пропадает желание злиться.
Отто пил чай с сахаром на кухне, а я – с варением. В это время, мы слышим, как в дом заходит кто-то – не кто иной, как Штефан. Накануне, у нас был с братом серьёзный разговор, который многое изменит в наших жизнях. Теперь, когда всё решено, мы ждали одного лишь Штефана – ему предстояло узнать обо всём последним. Я не мог предвидеть, чем всё это обернётся, но уже чувствовал неладное. Я знал, что если сын с отцом за день обменялись хоть парой фраз – это был хороший день, почти праздник отцов и сыновей. Даже я, за то недолгое время, что мы живём вместе, стал мальчику ближе, чем отец, хоть и не мог соперничать с ним. Я предложил Отто сам обо всём сказать племяннику, чтобы часть его гнева обрушилась и на меня в первую очередь, но он отказался – не моё это дело, я понимаю. Он перехватил сына в прихожей, не давая ему дойти до своей комнаты, избежав встречи с ним. Первое, что Отто сказал Штефану, было:
– Слишком холодно. Ты не можешь ходить так. Заболеешь. А медицинскую страховку в этой стране ещё не изобрели.
Слышится смех – одинокий смех.
– Не поверишь, изобрели.
– Всё равно, я куплю тебе новую куртку. Я знаю, мы с тобой не часто говорим о моей работе, но теперь, хочу сказать тебе, что не смотря на грабительскую зарплату и рабские условия труда, спустя полгода, я, наконец, добился результатов.
– Ого, как много времени тебе потребовалось.
– Всё идёт хорошо. А будет ещё лучше! Садись, я хочу тебе кое-что рассказать. Точнее, мы оба хотим.
Наверное, только тогда он заметил и свою мать, стоявшую у холодильника ледяным постаментом и смотревшую на него не как всегда. Она держала руки скрещенными на груди и не двигалась, не издавала ни звука, только смотрела и ждала.
– Уже полгода мы пользуемся гостеприимством твоего дяди Альберта, – начал он, – он хороший человек и во многом помог нам. Но он уже пожилой человек и выбрал не самую лучшую страну, чтобы состариться. Злоупотреблять его щедростью мы больше не можем. Дядя Альберт уже давно принял решение сдавать эту квартиру, доставшуюся ему много лет назад, а сам с твоей тётей переехать в другую, поскромнее, на окраине города. Самим нам пора вылететь из гнезда и упрочить свои позиции в нашем новом доме. Мы вместе с мамой и дядей Альбертом нашли отличную квартиру ближе к центру города – не такую просторную как эта, но всё же ту, которую мы сможем себе позволить и которую будем называть своим домом. Мы всё обсудили. У нас есть неделя на то, чтобы собрать вещи и въехать в новые апартаменты.
Я стоял в стороне, но пристально следил за всем происходящем. После слов своего отца, Штефан стал пристальнее вглядываться ему в глаза.
– Вы всё обсудили? – спросил он.
– Да.
– И давно?
– Начали несколько недель назад – тогда всё не было до конца ясным, но сегодня, мы решили окончательно. Да, об этом ты узнал последним и меньше всех имел право голоса. Мы собирались всё обговорить днём, но ты где-то был, а мы не могли до тебя дозвониться. Так что, прости, мы решили всё без тебя.
– Могли бы подождать немного, зачем так торопиться?
– Дядя Альберт нашел семью, которая будет снимать у него эту квартиру. Вариантов у них много, поэтому, он попросил нас обговорить всё как можно скорее.
– Послушай, всё это больше касается нас с мамой, чем тебя – твоё присутствие здесь временно, мы об этом уже говорили, – мягко продолжал Отто, – летом, ты сможешь вернуться домой, в Германию, и остаться там. Все эти решения касаются только нас, потому что мы вернуться не сможем. Это для нас всё – навсегда.
– Вы будете приезжать ко мне в Берлин?
Его мать открыла рот, но так ничего не сказала, будто нужные слова застряли где-то у неё в горле. На вопрос Штефана, казалось, такой простой, так никто и не ответил.
– Я задал вопрос.
– Это не лучшая идея, – сказал Отто, – да, мы можем иногда приезжать, но вряд ли сможем делать это каждый месяц. Лучше, ты приезжай к нам, когда сможешь. Впрочем, там виднее будет – что говорить о таком сейчас?!
– С чего вы вообще взяли, что это касается только вас? Почему вы решили, что я должен обязательно вернуться в Берлин?! Может, эта страна станет и моим новым домом – мы ведь сейчас даже не говорим на родном языке. Так что, хватит принимать решения, думая только о себе.
Ни у кого не нашлось слов для ответа. Все были так поражены сказанным, что сомневались, правильно ли поняли слова своего сына. Их молчание говорило больше любых фраз.
– Ну, довольно этих глупостей, – решился, наконец, Отто, – ты – немец; и останешься немцем навсегда. Это большое несчастье – жить в чужой для себя стране. Когда дядя Альберт покинул Берлин и приехал сюда – знаешь, как ему было тяжело? А как было тяжело всем нам, когда мы узнали о его решении? Твоя бабушка, я – никто не хотел с ним общаться, видеть, даже думать о нём не хотели. Только дедушка, по началу, отправлял ему деньги, но тоже, без всяких слов. И теперь, когда он устроился здесь, он совсем уже забыл о том, что он немец. У немцев, как и у украинцев, может быть только одна родина на всём земном шаре, где бы они ни находились. Ты должен жить среди немцев – только там твоё будущее, твоё счастье.
Видимо, Отто совсем забыл о том, что я тоже нахожусь здесь. Но что-то в словах Штефана задело его за живое, и он продолжал, не замечая ничего и никого вокруг:
– Я удивлён, что мы вообще подняли эту тему. Разве ты не живёшь здесь уже полгода и не видишь, что это за страна?! Как ты можешь думать о том, чтобы хотеть здесь остаться? Радуйся, что тебе так повезло, что ты родился в Германии – многие украинцы могут позавидовать тебе только по одной этой причине. Тебе есть, куда бежать отсюда, а им – нет. Ты не обязан называть эту страну своей родиной, потому что это не так; ты никогда не станешь своим среди чужих, как не стал даже дядя Альберт за столько лет. Посмотри, как я работаю – я трачу последние силы и здоровье, чтобы обеспечить тебя и мать. Я работаю, чтобы у нас была квартира здесь; работаю, чтобы мой сын мог вернуться на родину, что нам уже не удастся. Я не хочу, чтобы мой сын жил среди чужаков. И ты ещё говоришь, что «можешь» остаться?! Да сами твои друзья украинцы посмеются над тобой, когда услышать подобное!
Он так разгорячился, что последние несколько фраз сказал по-немецки, а я, уже машинально, перевожу их на ставший мне вторым родным русский язык.
Штефан выдержал небольшую паузу. Но я чувствовал, что ему есть, что сказать. Он стоял прямо, ждал, привлекал к себе всё больше внимания.
– Ты, – начал он тихо, – закончил?
– Мог и не начинать – здесь и так всё понятно. Ты бы проклял меня за то, что я не напомнил тебе, кто ты есть и где твоё место. Родители отвечают за своих детей. Я совершил много ошибок, которые теперь не исправить, но уж сломать свою судьбу я тебе не дам. Ты ведь ничего не знаешь о мире и жизни. И я надеюсь, я всё делаю для того, что тебе не придётся узнать о них в чужой, разваливающейся стране на краю света.
– Какая разница?! Я могу здесь жить и всё равно стать достойным человеком. Когда я только приехал сюда, мне и вправду было сложно – я был напуган, эта страна казалось мне ужасной, настоящим адом. Но стоит приглядеться к ней повнимательнее, перестать замечать только всё самое плохое, познакомиться с её обитателями – и её уже совсем не трудно полюбить. Моя Германия всегда будет со мной – я её не забуду; но и здесь я смог бы чувствовать себя своим, как дома. Как дядя Альберт. Он тоже не знал, в какую страну едет – но его вела любовь. И он полюбил этот край так же, как это смогу и я. Да, она не идеальна; но это вовсе не значит, что мы можем просто относится к ней как к пустому к месту – именно в ней сейчас мы живём и это наш дом. Все недостатки – это лишь повод для нас сделать её лучше, а вместе с ней, измениться самим.
Стоит отдать должное Отто – он выслушал Штефана до конца, ни разу не перебив. Он молчал – и это было самым страшным. Я ждал худшего. Но он лишь покачал головой и сказал тихим, почти поющим голосом:
– Из тебя получится хороший мальчик, Штефан. Вот только не знаю, какой из тебя выйдет мужчина.
Штефана разозлился на отца за такие слова. Дальше, всё пошло по наклонной. На что рассчитывал Отто – думал, что ему дадут закончить такими словами разговор, который он начал?! Они оба уже не могли говорить на по-русски – храм этого языка, такого хаотичного, ещё первозданно дикого, нужно возводить годами, бережно относясь к каждому гвоздику и ложбинке. Очень малому числу иностранцев удавалось использовать его в напряжённых, эмоциональных моментах. Поэтому, оба они, отец и сын, перешли на родной немецкий язык. И обрушились друг на друга волной грубостей и оскорблений, от которых вянут уши, и хуже всего, становится тоскливо на душе. Всё закончилось тем, что Штефан ушел в свою комнату наверх, громко стукнув дверью напоследок. Отто остался стоять там, где стоял. Мама Штефана пристально взглянула на мужа. Последние слова их ссоры были обвинениями в адрес Штефана – он назвал его курильщиком.
Уже на следующий день мою квартиру оккупировали чемоданы и всевозможные сумки со сложенными вещами. Дожди стихли, но ноябрьский ветер не давал забыть о себе – достаточно только выглянуть наружу, как тут же ветер сдувает с ног. Штефан, которого и до того нельзя было назвать бодрым и оптимистичным, казалось, совсем угас. И в последние дни осени ему было так же страшно и одиноко, как в первые этого лета.
– Да уж, видок у тебя такой, Штефан, будто ты переезжаешь не в соседний район, а на какой-нибудь газовый гигант, где гравитация в одно мгновение разорвёт тебя в клочья, – постарался я пошутить в разговоре с ним.
Я боялся, что обидится на меня, перестанет замечать и разговаривать, а при встрече отводить взгляд. Думал, он не сможет понять, почему я вынужден сдавать эту квартиру – но нет, он вёл себя как обычно дружелюбно по отношению ко мне.
Он посмотрел на меня, нахмурив брови, скорее, от общего настроя, чем от моей шутки – по крайне мере, мне хотелось в это верить.
– В жизни встречаются вещи и пострашнее, – продолжал я, – и ты их сам недавно устроил, поссорившись с отцом. Он, конечно, сам молодец – не знаю, что нашло на него в тот вечер; но на самом деле, он думает обо всём вовсе не так – уж поверь, я знаком с ним дольше тебя. Я ждал, Штефан, что ты окажешь умнее и сдержаннее его.
Он снова ничего не ответил, а лишь склонил голову и стал разглядывать свои пятки, вовсе тех не замечая. Мне было трудно держаться так, как обычно, ведь всё эти события происходят в моём доме, вернее, в том, который я когда-то называл своим.
– Ну же, чего ты, не расстраивайся. Помнишь, что я сказал тебе в июльское рождество? «Человечеству всегда семнадцать лет». И если бы ты не совершал ошибки и не шел время от времени на поводу у собственной глупости – то это значило бы, что и человечество может быть идеальным, правильным, безгрешным подростком. Вот только таких не бывает.
– Я ведь смогу приходить к тебе?.. Время от времени?
– О, конечно. Только позвони мне перед тем, как соберёшься, а то кто знает, что ты можешь там увидеть, – рассмеялся я.
– Штефане! Негайно допоможи батьку! – закричала мать Штефана, указав на вещи, которые ещё не были убраны.
Я обнял его и больше ничего не говорил. Всегда легче, когда прощание проходит тихо. Эх, Штефан, Штефан – куда заведёт тебя судьба?..