Различные миры моей души. Том 3. Сборник повестей

– Могу я узнать, что он говорит? – неприязненно спросила я его по дороге. Но инспектор молчал. Вот сволочь! Ну и я больше не проронила ни слова, пытаясь успокоиться. Тем более, что ехать было недалеко.

В больнице нас уже ждал мой знакомый старичок в очках и медсестра. Старичок нервно протирал очки, поглядывая на Силву.

– Вы хотите, чтобы сеньора поговорила с ним? – несколько нервно спросил он. – Вы знаете, он не в том состоянии, чтобы вести долгие беседы…

– Мы вас не задержим, – холодно прервал его Силва.

Старичок кивнул и засеменил вперёд, указывая дорогу.

– Я пригласил нашего психиатра – пришлось выдернуть его с побережья, – говорил он по дороге.

– Зачем? – хмуро спросил Силва.

– Знаете, я в первый раз с таким сталкиваюсь. Но, похоже, молодой человек считает, что сейчас восемнадцатый век, а сам он воевал под началом Лас-Минаса при осаде Монсанто…

Силва резко остановился. Я чуть не врезалась ему в спину.

– Что? – грозно спросил он.

– Война за испанское наследство, – негромко уточнила медсестра рядом со мной. А я и забыла про неё!

Услышав её уточнение, я мысленно застонала: только не очередной экскурс в историю!

Силва хмуро посмотрел на меня, как будто это я виновата в той войне, и снова посмотрел на старичка.

– И как же он зовёт себя? – хмуро спросил он.

Старичок тоже остановился и пожевал губами.

– Весьма удивительно, – ответил он, и полез в карман за бумажкой. Другой рукой он водрузил на нос очки. – Хосе Алваро Мигель Медина-де-Риосеко, граф Пиментели.

Силва застонал, а у меня в мозгу щёлкнуло: что-то знакомое. Не так давно я уже слышала это нагромождение имён…

Пока я думала, троица двинулась вперёд.

– Вы идёте? – требовательно спросил меня инспектор. Так и не вспомнив, я поспешила за ними.

В палату я вошла последней. На кровати в бинтах и трубках полусидел молодой человек и недоумевающе переводил взгляд с одного на другого. Увидев меня, на его лице отразилось недоумение и ужас.

– Сеньора! Вы живы? – едва разобрала я его потрясённую речь.

Все как по команде посмотрели на меня. А я вытаращилась на него.

– А с чего мне помирать? – недоумённо спросила я.

– Ну как же?.. – запинаясь, говорил он. – Вас же поглотило чудовище!

И тут у меня в голове прояснилось. Ведь именно про этого графа и его «путешествие» мне рассказывал священник в церкви, который ждал журналистов.

– Какое чудовище? – деланно удивилась я. Силва буравил меня глазами. Не буду я тебе облегчать задачу с этим… пришельцем. Я тебе не один раз всё рассказала. Теперь сам выпутывайся. – Какое чудовище? – повторила я. – Это обычная машина. – Он вытаращил глаза. – Лучше расскажите этим милым людям, – я обвила рукой собрание, – как вы оказались на дороге. А, главное, подтвердите этому ангелу небесному, – я кивнула в сторону Силвы, – что я вас не сбивала.

То ли этот граф был на редкость туп, то ли ему мозги затуманили лекарствами, но он продолжал недоумённо таращиться на нас.

– Сеньора хочет, чтобы вы ответили, – медленно и ласково, как душевнобольному, сказала медсестра, наклонившись к молодому человеку. – Ответьте, сбивала она вас на машине или нет.

– Машина? – тупо спросил молодой человек.

– Автомобиль, – ласково повторила медсестра.

Молодой человек удивлённо посмотрел на неё.

– Авто… – Он запнулся. – Сеньоры! – взмолился он. – Прошу вас! Приведите священника!

Я всплеснула руками – точно! Это его историю я слышала.

– Зачем вам священник? – сурово спросил инспектор.

– Чтобы помолиться о моей душе, – едва разобрала я. Его испанский был каким-то странным. Старомодным, осенило меня.

– Вы считаете, что вы умерли? – вмешалась я. Инспектор злобно зыркнул на меня

– А как иначе? – удивлённо спросил молодой человек. В его голосе слышался страх.

Я повернулась к старичку-врачу.

– Психиатр тут точно нужен, – сказала я ему.

– Всё гораздо страннее, – устало сказал он. Снова сняв очки, он протёр стёкла.

– Ну что ещё? – простонала я. А угрюмый Силва снова злобно зыркнул на меня.

– Меня заинтересовала его одежда, – устало сказал он. – И я полазил в интернете…

– Ну? – нетерпеливо спросила я.

– Давайте лучше выйдем, – предложил врач.

Я посмотрела на ошарашенного молодого человека. Инспектор хотел что-то сказать, но я подхватила его под руку и чуть не силой выволокла за дверь.

Оказавшись в коридоре, он вырвал свою руку и грозно прошипел мне в лицо:

– Что вы себе позволяете?

А я спокойно отошла от дверей, давая выйти старичку-доктору.

– Вы уже увидели, что хотели, – неприязненно сказала я. – У этого молодца по какой-то причине чердак съехал. Не так ли? – обернулась я к доктору.

Тот поморщился от моей прямоты.

– Если говорить грубо, вы правы, – нехотя сказал он. – Однако я поговорил со своим другом. Он увлекается историей…

– И что? – поторопила я. Мне не хотелось слышать очередные исторические байки: за эту неделю я наслушалась столько, сколько не слышала за всю свою жизнь. – Что он вам сказал?

– Он очень заинтересовался и молодым человеком, и его рассказом. Если коротко, он пообщался по интернету с кем-то из профессоров… Словом, на первый взгляд, заочно, по фотографиям, что я им выслал, и рассказу молодого человека, который я передал, они считают, что одежда и оружие могут быть подлинными. Мой знакомый просил передать ему образцы для экспертизы…

– Вы куда-то выслали шпагу и мундир? – возмущённо вскричал инспектор.

Доктор оскорблено посмотрел на него.

– Я отослал образцы. И вы меня очень обяжете, Жоао, если перестанете во всех и каждом видеть врагов.

Он помолчал.

– Я не понимаю, зачем вы привезли сюда сеньору, – он кивнул на меня, – но я вам сегодня и вашему подручному вчера сообщил уже, что никакая машина никогда этого молодого человека не сбивала. Ваш молодой коллега был очень любезен и отбуксировал машину сеньоры к вам. Вы подняли с постели, кого могли, чтобы провести всякие ваши полицейские экспертизы. Как будто убийство Кеннеди расследуете! – Я поразилась: старичок-доктор верно охарактеризовал бурю в стакане воды, поднятую этим грубым альгвазилом. – И что? – продолжал врач. – Нашли вы что-нибудь? Анализы сеньоры я с вашим коллегой ещё вчера передал. За ночь ничего не изменилось. А сейчас, – добавил он надменно, – если у вас нет вопросов, я пойду по своим делам. Я, знаете ли, на работе. Больные ждут.

И, не ожидая ответа, он холодно кивнул и не спеша удалился. Я удивилась его походке: сейчас он шёл, ну ни дать, ни взять – Цезарь в сенате!

Я проводила его взглядом и повернулась к инспектору. Странно, но отповедь старичка не привела его в бешенство, как я ожидала. Он задумчиво смотрел в пространство, не обращая внимания ни на что.

– Ну как? – спросила я, оторвав его от раздумий. – Вы довольны? Или нам вернуться и ещё поговорить с ним? – Я кивнула на дверь палаты.

По вновь насупившемуся лицу полицейского я поняла, если он и услышал слова старичка-врача, то поверил им не до конца. А может он теперь потерпевшего считает преступником?

Ничего не сказав, он шагнул в палату. Я из любопытства шмыгнула за ним.

В палате оставалась медсестра, про которую я снова забыла. Она как раз поправляла одеяло на груди пациента.

Увидев сурового инспектора, она встала грудью ему на встречу.

– Я вколола ему успокоительное. Врач запретил его волновать.

– Я не надолго, – отрезал полицейский, отстраняя её. – Ваше имя? – требовательно спросил он молодого человека.

– Сеньор, – почти спокойно сказал тот, – я не знаю, кто вы, я не знаю, где я. Но я не потерплю неуважительного к себе отношения! Я не какой-то там солдат или крестьянин! Я граф Пиментели!¹ Мой предок самого Энрике Бессильного свергал с трона! Я не какой-нибудь там провинциальный дворянчик, чтобы со мной обращались, как с отребьем! Мой род, хоть и не знаменит на всю Европу, как Мендоса, Пачеко или Авила, но это древняя и уважаемая семья! Мы с честью служили и гордо несём своё имя! Я боевой офицер! И не прячусь за спины женщин и детей! – Он постепенно распалялся. И чем возбуждённее он становился, тем труднее мне было разобрать его старомодное произношение. Я итак с трудом понимала португальский этих людей здесь, в городке. А тут еще старомодный испанский. Медсестра безуспешно пыталась его успокоить, бросая на нас яростные взгляды и что-то шепча и жужжа сквозь зубы.

– Хорошо, ваша светлость, – неожиданно кротким тоном сказал полицейский. Я вытаращилась за его спиной: может, чтобы он перестал относиться ко мне, как к скотине, мне надо было назваться герцогиней Кентской или принцессой Монако? – Окажите любезность и расскажите, что с вами произошло.

Я чуть не упала на пол от изумления: этот грубый хам, оказывается, может быть вежливым!

Молодой человек посмотрел на меня. В его лице мелькнуло сомнение.

– Сеньора, – обратился он ко мне. – Я не знаю, дьявольская ли вы сущность или женщина, но я бы чувствовал себя весьма польщённым и признательным вам, если бы вы оказали мне честь своим присутствием и расположились здесь. Сам я, ввиду моего плачевного состояния и к большому моему стыду, не могу предложить достойное вас место или хотя бы обычное кресло. А ваш спутник, кем бы он ни был вообще и для вас, в том числе, как будто, не считает нужным проявить хотя бы мельчайший знак вежливости. Весьма оскорбительно и неприлично с его стороны. Если бы я был здоров, я бы вызвал его на дуэль и наказал за подобное пренебрежение к женщине и неуважение к нам обоим.

Я снова вытаращила глаза. Инспектор моргнул. А медсестра невозмутимо что-то переставляла на столике рядом с кроватью.

– Что? – сдавленно спросил полицейский.

– Дайте даме стул, – прошипела медсестра и села на кровать рядом с потерпевшим.

Полицейский оглянулся на меня, заметил мою отвисшую челюсть, хмыкнул и преувеличенно вежливо подал мне стул. Я ожидала, что он ещё устроит представление с испанскими поклонами, чтобы поиздеваться. Но он удержался.

– Будьте любезны, – ехидно сказал он.

– Благодарю вас, – царственно ответила я, и со всем своим королевским достоинством села, целомудренно прикрыв колени коротковатой юбкой. Полицейский снова хмыкнул.

– Итак, не будет ли ваша светлость столь любезна, чтобы ответить на мои вопросы? – витиевато спросил он. Я не поняла, издевался он над этим юнцом или всерьёз решил пойти ему навстречу хотя бы в этом. – Что приключилось с вашей светлостью?

Он слегка наклонился к нему так, что его поза выражала приниженное подчинение, и придал лицу подобострастное выражение.

Нет, он всё-таки решил посмеяться над ним.

Я снова подумала, что этот бедолага-граф на редкость тупой молодой человек: ему в лицо открыто усмехаются, а он не понимает этого!

Но тот, наверно, привык к подобному подхалимскому отношению и воспринимал издевательскую вежливость инспектора как само собой разумеющееся обращение к нему.

– Прежде, чем мы начнём наш разговор, сеньор, – начал он надменно, – я бы хотел знать, с кем имею честь и чему обязан принимать вас здесь.

Я как будто слышала, как полицейский чертыхнулся про себя. Но благообразное выражение на его лице не изменилось. Лишь слегка дёрнулись брови.

– Полицейский инспектор Жоао Родригу да Коста Силва, к вашим услугам, – вежливо сказал он.

Молодой человек милостиво кивнул. На его лице мелькнула гримаса пренебрежения. Ах, верно. В его время к полицейским относились ничуть не лучше, чем к дворникам. Полицию не воспринимали всерьёз и не возлагали особых надежд на штат, который чем занимался, вообще было непонятно.

– Чему обязан? – спросил он, надменно вздёрнув подбородок.

– Сейчас вы находитесь в больнице, – терпеливо сказал Силва. – А моя задача понять, причастна ли присутствующая здесь сеньора, – он мотнул головой в мою сторону, – к тому, что вы оказались здесь.

Молодой человек хотел что-то сказать, но едва раскрыв, закрыл рот и нахмурился.

– Прошу вас, расскажите, что с вами случилось за последние несколько дней, – вежливо попросил его инспектор, подавшись к нему.

Я мысленно застонала: сейчас опять начнётся экскурс в историю. И оказалась права: молодой человек с недовольным выражением лица начал рассказывать о каких-то сражениях, маршалах, графах, принцах, пушках, ружьях… Я предпочла в это время отключиться и думала о том, как, всё же, не похож этот молодой человек на нынешних мужчин: подтянутый, жилистый, обветренное лицо, белые изящные руки, но вместе с тем крепкие и сильные. Волосы длинные и, хотя он был, как он говорил, в бою, достаточно красивые. Удивительные глаза – глубокие, проникновенные, темно-серые, осенённые густыми чёрными ресницами. Прямой нос, высокий лоб, красивый изгиб губ, волевой, но не тяжёлый подбородок. Лицо не было красивым, но на него было приятно смотреть.

– …А потом я почему-то оказался в темноте, и на меня летели два жёлтых огня, – расслышала я сквозь свои мысли. А, ясно. Это он уже перешёл к рассказу о нашей встрече. Я стала слушать внимательнее. И к своему удивлению услышала почти дословный пересказ истории, уже слышанной от священника, который ожидал журналистов в церкви. Меня интересовал дальнейший рассказ, тот, где, как сказал священник, был огромный пробел, сделанный временем, природой и животными. Но, увы, этот рассказ ещё впереди. И я вряд ли дождусь его: мне уезжать надо было уже довольно скоро.

Полицейский внимательно слушал его, наморщив брови, и что-то быстро записывая в блокнот. В его кармане я заметила уголок высовывавшейся пластиковой коробочки – диктофон или мобильный телефон. Надеюсь, он догадался его включить: для старичка-врача было бы подспорьем для исследований. Да и мне было интересно, чем всё закончится.

Наконец, молодой человек повернулся ко мне.

– Сударыня, – произнёс он, – прошу вас, разрешите мои сомнения: вы человек или демон?

Я уже открыла было рот, чтобы с возмущением ему сказать всё, что я о нём думаю, как он продолжил:

– Хотя, если вы демон, то вы будете это отрицать.

Он замолчал. А я от возмущения вообще потеряла дар речи.

– Если вам так угодно, могу пригласить вам священника, чтобы он при вас меня полил святой водой или что там делается, чтобы доказать вам, что я обычный человек, – наконец проворчала я, насупившись.

Полицейский Силва обернулся ко мне. Выражение его лица мне трудно было бы определить. А лицо молодого человека слегка просветлело.

– Окажите такую любезность.

– Вот и замечательно, – удовлетворённо сказала я, и откинулась в кресле.

– На сегодня довольно, – вмешалась медсестра, решительно вставая с кровати пациента. – Больному требуется отдых.

И столь же решительно она вывела нас из палаты.

– Вы удовлетворены? – спросила я Силву.

Тот снова уставился в пространство. Видя, что сейчас мне от него ничего не добиться, я направилась к выходу, прикидывая по дороге, где тут ближайшая церковь. Ведь я обещала этому блаженному в палате привести священника. Полицейского я оставила в прострации. И, честно говоря, была довольна, что он опять не начал язвить на мой счёт.

Церковь я нашла быстро. А вот со священником были проблемы. Тот, кого я нашла, всеми силами упирался. Я его прекрасно понимаю: принимать участие в таком фарсе – это выставить самого себя на посмешище. Однако я уговорила его, нашёптывая, что молодой человек, возможно, просто тронулся умом. И церковник с распятием наверняка его успокоит, раз он сам выразил такое желание. Измученный моей говорливостью, тот, наконец, сдался.

Когда мы пришли, Силва, по счастью, уже ушёл. В ином случае комедия грозила затянуться. И превратиться в драму, трагедию или фарс с водевилем вместе.

Увидев попа, этот граф расцвёл, как маков цвет. На его лице было такое блаженство, как будто он узрел райские врата. Он едва не бухнулся на колени, стремясь поцеловать ошеломлённому священнику руку. Однако, увидев рядом с ним меня, он переменился в лице. И прежде, чем он успел что-то сказать, я быстро произнесла вполголоса священнику:

– Срочно благословите меня.

– Зачем? – удивлённо спросил он.

– Прошу вас. Благословите меня. Срочно. Вы видите – пациент волнуется?

А молодой человек действительно стал натягивать на себя одеяло, что-то бормоча и крестясь.

Священник размашисто окрестил его, меня и, наверно, по инерции, себя, громко произнеся что-то на латыни. Молодой человек успокоился.

– Вы видите? – обратилась я к нему. – Я не дух, не призрак, не покойница, не ангел тьмы, не сатана. Я обычная женщина. Я могу даже прикоснуться к распятию и выпить святой воды.

Я подошла к кровати, над которой висело небольшое топорно сделанное распятие, и погладила агонизирующую фигурку.

– Не надо меня бояться.

– Я уже ничего не понимаю, – с трудом разобрала я. – Падре, я бы хотел исповедоваться, – обратился он к нахмурившемуся священнику. – Вы ведь не откажете?

Священник метнул на меня тяжёлый взгляд.

– Думаю, я могу выслушать вашу исповедь, сын мой, – со вздохом сказал он.

А затем они оба уставились на меня.

– Что ж, оставляю вас одних, – мило улыбаясь, ответила я, и вышла.

Однако мне было слишком любопытно, а заняться здесь всё равно нечем, поэтому я осталась подождать священника. Может, ему этот молодой человек расскажет правду.

Ждать пришлось долго. Я уже успела изучить все старые журналы на столах, пересчитать плитки пола и сделать мысленно рисунок из трещин на стенках. Я уже отличала в лицо всех медсестёр и санитаров, а с девушкой за стойкой, которая одной рукой печатала на клавиатуре компьютера, а в другой держала телефонную трубку, что-то щебеча в неё, я даже успела перекинуться парой слов.

Наконец священник вышел. Лицо его было озабоченным. Видимо, эта озабоченность и лишила его на время осторожности, поскольку на мой вопрос он серьёзно ответил:

– Или этот молодой человек гениальный актёр, или сумасшедший, возомнивший себя графом XVIII века.

– Он что-нибудь вам рассказал? – вкрадчиво спросила я.

Священник тут же остановился на полдороге и резко спросил:

– Вам до этого какое дело?

– Не очень по-христиански, вам не кажется? – обиженно спросила я. – Тем более, что меня ваш Силва тут держал сначала по подозрению в наезде на него, потом по подозрению в сговоре с ним. Я его знать не знаю, а вижу только здесь. До этого – ни разу. Вполне понятен мой интерес: из-за него я не могу уехать.

Взгляд священника смягчился, но остался суровым.

– Тайну исповеди я не могу нарушать…

– Я и не требую, – перебила его я.

– Но чувства этого юноши в смятении, – продолжил священник. – Он твёрдо уверен, что он граф Пиментели, что он участвовал в войне, что его ранили в сражении в XVIII веке. Он утверждает, что был при дворе Людовика XIV, виделся с мадам де Ментенон. Он говорит, что никак не может поверить, что сейчас он в другом времени, и во Франции нет короля. А когда я ему осторожно сказал, что ни во Франции, ни в Испании, ни в Португалии сейчас не известно имя графов Пиментели, он был поражён и возмущён. Пришлось напомнить ему, что он перескочил на триста лет. Когда он немного успокоился, я его начал осторожно просвещать по поводу реалий нашего времени. Его изумляло всё. Абсолютно всё. Если он актёр, то ему место в столице, в Голливуде.

– А сами вы что об этом думаете? – спросила я. Меня очень заинтриговало мнение человека непредвзятого.

– Господь, конечно, творит чудеса, – серьёзно сказал он. – Но я не думаю, что он будет переносить людей во времени. Однако, если бы я поверил в такую возможность, я бы без сомнений сказал, что этот молодой человек тот, за кого себя выдаёт. Я должен верить в провидение божие, но…

– Но вы человек своего рационального века, – докончила я.

Он мрачно посмотрел на меня.

– Я не знаю, что думать, – сказал он. – Возможно, это просто несчастный человек, глубоко поверивший в свою выдумку.

– Сумасшедший, – уточнила я.

– Душевнобольной, – ответил он.

И пока я раздумывала над его уклончивым ответом, он двинулся по коридору мимо меня. Я не стала его удерживать. Смысла к нему приставать с дальнейшими расспросами не было.

Очнувшись, я направилась к выходу. В дверях я столкнулась с пожилым сеньором, буквально сошедшим со знаменитого плаката Альберта Эйнштейна: буйная копна седых волос, огромная щётка пока ещё тёмных усов и рассеянный взгляд тёмных глаз. По его потёртому пиджаку были рассыпаны крошки табака, в руках он держал небольшую трубку. Пальцы, нервно сжимавшие её, были в пятнах мела, чернил и какой-то серой пыли. Я поднапрягла память и вспомнила, что старичок-врач говорил о своём друге, увлекавшемся историей. Видимо, это был он.

Чуть не сбив меня с ног, он начал многословно извиняться передо мной. Хотя, я видела, что его мысли витают где-то далеко. Исполнив дурацкий танец, пропуская друг друга, он, наконец, поднял на меня проницательные глаза. Видимо, такое упрямое препятствие, как я, всё же заставило его вернуться на грешную землю в нынешнее время от туда, где он был.

– Вы кто? – резко спросил он.

Я было хотела ответить какой-нибудь грубостью на его вопрос, но мне пришло в голову, что он ещё не до конца осознал, где он. Я неприязненно посмотрела на него и, едва сдерживаясь, ответила:

– Анн-Мари Лундквист, – и прикусила язык, чтобы не брякнуть какую-нибудь резкость.

Он внимательно посмотрел на меня и, опомнившись, стал снова извиняться.

– Простите мне стариковскую рассеянность, – говорил он. Его речь была быстрой, а акцент и вовсе сбивал с толку. Пытаясь понять его речь, я нахмурилась. Он спохватился и перешёл на английский. – Всю свою жизнь я ждал чего-то необычного. И, когда уже ждать перестал, оно само меня нашло. Чего удивляться, что я несколько выбит из колеи…

– Необычное? – переспросила я.

– Конечно! – Лицо «Эйнштейна» расцвело. – О, простите, я не представился – Джошуа Гойхбург, профессор истории в отставке. – Он хитровато улыбнулся. – В данный момент преподаю в местной школе.

– Если с моей стороны не покажется вам грубостью, скажите, что профессор делает в заштатном городишке в должности обычного учителя, когда мог бы преподавать на кафедре в каком-нибудь университете в столице? – как могла вежливо спросила я. Хотя, мне очень хотелось спросить прямо: какого чёрта? И что он делает в больнице у полоумного клоуна?

«Эйнштейн» внимательно меня посмотрел. Его весёлость сменилась грустью.

– Простите, сеньора, но я не расслышал вашего имени. – Я повторила. – Так вот, сеньора, академический мир историков – это такой же жестокий и беспринципный, как мир политики. Если какой-то факт не укладывается в уже устоявшуюся незыблемую теорию, он отметается, объявляется фальшивкой и предается забвению. А человек, придерживающийся взглядов, идущих вразрез с догмой, становится изгоем. Его имя подвергается осмеянию, обструкции и как учёный он становится мёртвым. Что вам известно об альтернативной истории? – спросил он, нежно беря меня под локоток и разворачивая за собой. Не знаю, что на меня нашло, но я позволила этому неряшливому «Эйнштейну» повести себя за собой.

– Альтернативная история? – Я вежливо вытащила свой локоть из пальцев профессора. – Нет. А что это? – Ну вот. Мало мне было простой истории, так на меня упала ещё и альтернативная…

– Гм, – «Эйнштейн» был явно в замешательстве: как первокласснику объяснить теорию струн? – Вот вам пример, – оживился он. – Со времён Дарвина незыблемой считается теория эволюции: от простого к сложному. Но многими учёными по всему миру найдено множество артефактов, которые заставляют сомневаться: пулевые ранения в черепах и лопатках в то время, когда человек ещё огня боялся, не то, чтобы создать огнестрельное оружие. Следы обуви в слоях отложений времён динозавров, золотые украшения, аккумуляторы в глиняных банках… А мегалиты? Изысканнейшая и монументальная архитектура из многотонных каменных блоков, созданная в то время, когда человек ещё в пещерах жил и не умел обрабатывать камешек даже для копья или стрелы. А следы радиоактивного излучения в Мохенджо-Даро, которые относят к доисторическим временам? А рисунки, на которых люди охотятся на динозавров? А письменность, пусть и примитивная, тех времён, когда обезьяны ещё не слезли с деревьев?

Видя моё ошеломление, «Эйнштейн» замолчал, переводя дух.

– Словом, если вы идёте против догмы, вы как учёный мертвец. В религии сжигали на кострах. А историков в наше время осмеивают и забывают. Я устал бороться. И на склоне лет решил вернуться на родину. Но сидеть без дела я не могу. Поэтому преподаю, считаясь у местных школьников чудаком.

За разговором мы подошли к какому-то кафе и я не заметила как, но уже держала в руках кружку с кофе. Только сделав глоток, я поняла, что пью, и отставила чашку – не люблю кофе. И не понимаю вселенской одержимости пить этот нелепый напиток. Я люблю чай. Но чтобы не обижать этого чудака, я понемногу отпивала из кружки, стараясь не морщиться.

– Когда-то давно, – мечтательно говорил мой собеседник, – я был молод и глуп. И считал, что мир должен знать правду. Однако, став старше, я понял, что всему миру правда не нужна, она просто ему не интересна. Заинтересовать его может только сенсация. И чем грязнее и лживее, тем дольше она будет этот интерес держать. Особенно, если периодически подкидывать «свежие» гадости. А академическому миру правда, если она идёт вразрез с их взглядами, вредна. Даже опасна. Ибо получается, что вся их слава, награды, гранты, да и сама жизнь – это ложь, прожитая впустую. А это непросто пережить, если считаешь себя столпом науки. И вот, совсем скоро сочетание «профессор Гойхбург» стало вызывать кривые улыбки и шепотки за спиной, насмешки, как и сочетание «барон Мюнхгаузен». Мне не были суждены лавры ни Картера, ни Шлимана. К тому же, моя жена заболела, и мне стало не до мировых проблем с историей. Мы переехали сюда, подальше от склок старых маразматиков с манией величия. Год назад моя жена умерла. И куда бы я поехал? – Он вздохнул. – Нет, я вернулся к истокам. Здесь и буду похоронен.

– А дети у вас есть? – спросила я, проглотив глоток остывающего кофе. Не то, чтобы мне это было интересно. Но участие иногда развязывает язык. А мне всё равно нечем заняться в этом городе.

– Сын, – лицо моего собеседника немного просветлело. – Но он давно в Америке с семьёй. Зачем мне их стеснять? А тут мои ученики. И пусть я для них нудный старый чудак, но может хоть кто-то из них пойдёт по моим стопам. И моё имя перестанет вызывать ухмылки. Они моя семья. Непослушная, капризная, вздорная, упрямая, но семья. И я люблю их. Даже, если они придумывают мне разные прозвища и шалят на уроках…

Он замолчал. Затем, словно очнувшись, он подозрительно посмотрел на меня.

– А вы, сеньора?.. – Он сделал многозначительную паузу.

– Лундквист, – подсказала я.

– Вы, сеньора Лундквист, что делаете здесь, в глухом городке Португалии? Вы же не местная?

– Я та самая туристка, которую здешний шериф хотел обвинить в наезде на пешехода со средневековой шпагой, – ответила я.

Он откинулся на спинку стула, сложив руки на груди.

– Так это вы, – сказал он. Я не поняла, какой смысл он вкладывал в свою фразу. Пососав пустую трубку, он вдруг спросил меня: – И что вы обо всём этом думаете?

Интересно, зачем ему моё мнение?

– Я думаю, – спокойно ответила я, поболтав остатками кофе в чашке, – что молодой человек уж очень глубоко влез в определённый период истории, и это сказалось на его разуме. Попросту, он спятил.

Разочарование на лице моего собеседника было ни с чем не спутать.

– А вот я так не думаю.

– Вы уверены или только предполагаете? – спросила я. Зачем мне понадобилось углубляться в историю средневековья и историю пострадавшего, я бы не смогла сказать. Может, из чувства противоречия: чем упорнее мне стараются навязать что-то, тем энергичнее я от этого отказываюсь. – Вы поэтому приходили к нему в больницу? Вам были нужны от него доказательства?

«Эйнштейн» моргнул.

– То, что граф Пиментели – точно граф Пиментели, для меня уже не предположение. А то, что он принимал участие в Войне за испанское наследство и жил в XVIII, я всё больше убеждаюсь.

Я вытаращилась на него. Он серьёзно?

Полюбовавшись моим потрясением, он пояснил:

– Я ведь не только историк. Я имею ещё степень лингвиста. Язык этого молодого человека – язык того времени. И ещё я провёл некоторые изыскания…

– Изыскания?

– У нас, стариков, зачастую бессонница, – хихикнул он. – А наличие интернета весьма сокращает время. Я разослал в разные лаборатории образцы его одежды и грязи с его тела, фотографии его самого, шпаги и его личных вещей. На некоторые запросы я получил ответы. В частности то, что род Пиментели прервался ещё в середине XIX века. А лицо нашего пациента один в один похоже на портрет одного из последних представителей этого семейства.

Я чуть не подавилась остатками остывшего кофе.

– Вы серьёзно?

– Мне ответил один из представителей потомков – побочной ветви, и прислал фото портрета. Никаких сомнений: и лицо, и имя совпадали. Там ещё какая-то загадочная история с ним случилась. В результате чего им занималась инквизиция…

Я мысленно простонала. И снова вспомнила священника в старой церкви. Стараясь не волноваться, я медленно рассказала «Эйнштейну» тот наш разговор. Он важно кивал головой во время всего моего рассказа.

Когда я замолчала, он снова покивал.

– Но как так может быть? – спросила я. Не то, чтобы я поверила в эту фантастически нереальную историю, но что-то в глубине моей души, имевшей склонность к тайнам и мистике, подталкивало меня поверить. Однако швейцарская обстоятельность требовала держать свои разошедшиеся фантазии при себе.

«Эйнштейн» пожал плечами.

– Вы слышали о дырах во времени? – спросил он.

Я снова мысленно застонала: мистика мистикой, но для меня это уже слишком: альтернативная история, Война за испанское наследство, клоун то ли псих, то ли нет, и ещё какие-то дыры.

А «Эйнштейн» в упоении начал мне рассказывать про таинственные случаи пропажи людей среди бела дня в разных местах планеты. Я слушала его вполуха. А уж когда он начал мне излагать какие-то физические теории, я вообще отключилась: физика никогда не была мне понятна.

Он ещё что-то говорил, а я вдруг подумала: в какую ярость придёт Силва, когда узнает, что ещё этот доморощенный учёный куда-то отослал образцы потерпевшего психа! Я невольно улыбнулась: его считают в городе местным героем. Ну так пусть на себе почувствуют его «героизм». Не всё мне одной страдать.

И, прервав на полуслове эмоциональные излияния «Эйнштейна», я поторопилась покинуть его: мне надо было упорядочить мысли. Слишком много информации за один день.

Дальнейшие события развивались помимо меня. Поскольку городок этот был маленький, то перед отъездом я наслушалась много интересного. И что этого графа с поля боя забрали инопланетяне и бросили под колёса безумной туристки. И что он в сиреневом облаке перемещался по времени и пространству. И что неизвестная туристка – сама путешественница во времени, слетала в XVIII век, влюбилась в графа, а по дороге в своё время потеряла его в нашем…