Глазопял

– Это все она, – обрушилась жена на Михаила, вернувшегося после очередного рабочего дня домой.

– Кто?

– У тебя другая женщина, и ты продолжаешь с ней встречаться уже здесь, в Москве, – Софа, по своему обыкновению, перешла на крик. – Та блондинка из самолета, я все сразу поняла, глазопял!

Михаил молчал, видимо, забыв эту историю. Пока он думал, как успокоить жену, в ход пошла тяжелая артиллерия. Немного поколебавшись, Софья решила сбросить на мужа самую мощную бомбу:

– Я подаю на развод.

Миша присел, вытирая по обыкновению запотевшие от волнения очки.

– Хорошо.

– Хорошо? – не ожидавшая такой реакции Софья замерла, как кошка перед нападением на воробья.

Он ушел раньше битой посуды, проклятий и плача жены.

***

 На следующий день Софья, пылая злостью, как подожженный стог сена, собирала вещи мужа и скидывала их в одну большую кучу. Куча росла, Софья вспоминала правдивые слова своей бабки, что нет на свете нормальных мужиков. Эти мысли, старые, въевшиеся, цвета заржавевших гвоздей, до сих пор отравляли ей жизнь.

Она упала рядом с вещами мужа, не отвечавшего на ее гневные сообщения. Тапочки слетели с ног, она сидела сгорбившись, прислонившись спиной к стене, и безучастно смотрела на кучу родных вещей через маленькие щелочки. Губы недвижимо шевелились, обзывая супруга, и вместе с ними шевелились и ее толстые неухоженные пальчики на ногах. Старый облупившийся лак, ногти, неумело обгрызанные кусачками мужа, куда-то закручивающийся, будто пытающийся сбежать к огрубевшим пяткам, ноготь на мизинце… Она подняла взгляд выше, где на некогда почти тонких щиколотках колосились наполовину черные, как пораженные спорыньей пшеница, давно не бритые волосы.

И тут она поняла, что противен ей стал не брошенный муж, противна она была сама себе. Что потеряла она не только мужа, а еще ту хохотушку Софу, которая радовалась жизни, подаркам и успехами Миши, его поцелуям и объятиям, которая любила модные журналы и американские романтические фильмы. Ту воздушную Софочку, которую муж носил на руках, не замечая, как она набирает килограммы, как стала ненавидеть любовные фильмы, потому что актрисы стали краше ее, и она стала ревновать к ним мужа. Она закрыла лицо руками. Пошатываясь, подошла к разбросанной одежде и стала складывать оставшиеся вещи Миши в чемодан, откуда вдруг показался уголочек белой бумаги. Софья достала заброшенную и забытую в кармане чемодана визитку, на которой было выведено размашистым шрифтом: «Мария Росс. Семейный психолог».

***

– Кобелина он проклятый! Правильно, что разводишься. Так и надо ему, такую женщину теряет, – мама Софьи причитала в трубку, выслушивая жалобы дочки.

Отец ушел от них , едва Софочке исполнилось два годика, и с тех пор мать так его и не простила.

– Что ж за проклятие-то на нашу долю женское, глазопялов себе находим. Приезжай, доча, в село обратно, выдюжим мы без них, я тебя вырастила, батя твой недотепа окаянный… Да и тебе за что ж такой же козелина достался? Ты же святая девочка у меня, – мать с дочкой плакали на разных концах телефонной линии.

Софья рассказала про виновницу всех бед и про найденную в чемодане визитку с ее телефоном, спрятанную мужем. Не сказала она лишь о щедрости своего супруга, обещавшего ей после развода оставить свою квартиру.

– Ступай к ней, разлучнице, да повыдергивай ей все волосы, – напоследок добавила мать.

– Ну, мама, в городе так не принято.

– А мужей уводить у святых женщин принято? – доводы матери оказались убедительными, и Софочка вскоре придумала хитрый план, как отомстить разлучнице.

***

 Софья ожесточенно мяла визитку Марии Росс, и в голове у нее маячила ядовитая идея: она позвонит и запишется на прием под видом совершенно другой женщины, а там уже непосредственно перед виновницей развала своего брака гордо встанет, стукнет рукой по столу, а еще лучше – схватит какую-нибудь штуковину у нее со стола, швырнет ее на пол и все ей выскажет! Да! И никакая карьера психолога не поможет этой шлюхенции, да и вообще… Софья размечталась, как она пойдет на телевидение к Малахову и расскажет всем, что это за горе-психолог, уводящий чужих мужчин. И карьере этой развратницы Марии придет конец. Недолго думая, Софья набрала номер, указанный на визитке.

– Здравствуйте, приемная Марии Росс, чем могу вам помочь?

Софья кашлянула от неожиданности, что ответила не сама разлучница, и специально низким голосом ответила:

– Муж мне постоянно изменяет, я хотела бы записаться на прием…

– Минуточку, – администратор прошелестела клавишами от компьютера, – есть время завтра вечером, вы знаете адрес?

– Адрес? – лицо Софы исказилось в довольную гримасу, что так скоро она выведет на чистую воду психолога-обманщицу, и спокойным, неестественно-роботизированным голосом продолжила: – Диктуйте, я записываю.

***

Михаил пришел к своей новой подруге, находясь в странной прострации от внезапного заявления жены.

– Она подает на развод, – отрешенно сообщил он, когда женщина широко раскинула руки и обняла Михаила.

Он прижался к возрастному телу женщины, с которой он познакомился не так давно – случайно, в магазине промтоваров. Он ходил к ней часто, но не за любовными утехами. Он дорожил ее лаской и тем, что она внимательно его слушала, задумчиво моргая раскосыми глазами. Выслушивала его жалобы о проблемах на работе, об истеричности жены, которую он безмерно любил, но не мог дождаться от нее ни слова нежности, про начавшиеся измены в Тайланде и про то, какое странное удовлетворение Миша испытывал от того, что наконец-то за столько лет жена подозревает его по заслугам.

Рассказывал про тещу и ее старую мать, которая его ненавидит, несмотря на то, что Миша им каждый месяц высылает деньги «на хозяйство».

Почему-то с этой тихой женщиной, у которой был двадцатилетний сын, Миша мог делиться неудачами без истерик и непонимания. А потом он начал спать с ней, потому что, как он думал, так хотела его жена. Потому что теперь, приходя домой, будучи постоянно улученным в изменах, он не чувствовал подавленности, злости или обиды. Дома Михаил стал испытывать радость. И эта радость была не червоточиной в прекрасном с виду яблоке, а болезнью самой яблони, на которой и висело их семейное гнездышко.

– Я будто ей постоянно что-то должен за то, что она жертвует собой ради меня, – никак не мог выговориться Михаил. – Я не понимаю, что могу ей еще дать. Только представь, моя жена не дает прикоснуться к себе лишний раз. Только по какому-то расписанию, раз в месяц. А дети, – он тяжело вздохнул, – дети по такому расписанию не получаются.

Сказ про Куртизу

В одном бедном селе, там, где море сливается с небом, на самом что ни на есть Лукоморье жила семья рыбаков. С самого раннего утра уходил в море широкоплечий Любомир, оставляя жену дома. Питались они скудно. Таким же бедным, как и они, было все вокруг. Чтобы достать хоть немного рыбы, отплывал Любомир далеко-далеко. Раздувал он облака, застилающие воду, и грудь его вздымалась круче волн морских. Не жалея сил греб он исполинскими веслами, застявляя нестись свою лодку будто под парусом. Мало рыбы заплывало в их края. Отплыв как можно дальше, разматывал он сеть весом в полтонны и скидывал с лодки. Радовался как ребенок любой рыбехе, ибо не было для него счастья больше, чем накормить да приласкать свою жену молодую.

Куртизе тоже было несладко. День и ночь она хлопотала по хозяйству, оберегая единственный источник тепла – маленький огонь, добытый еще дедом Любомира в тот момент, когда внезапная молния поразила одно из деревьев древнего поселения. Никого уже не осталось на этой части планеты. Сгинули все в поисках лучшей жизни. Кому-то не хватило сил раздувать облака, и они заплутали в море, кто-то попал в лапы к существам потусторонним.

Но Куртиза не печалилась. Ждала мужа-богатыря и не ведала другой жизни, пока не забрел в Лукоморье Старец-Поганец.

Случайно забрел, чертыхаясь и проклиная плохую дорогу, хлестая тощих лошадей. Осознав, что сбился с пути, он уж было поворачивал, но вдруг фигурка полуобнаженной феи промелькнула среди поля ковыльного. Погнал он туда скорее, понукая бедных кляч и отчаянно дергая себя за бороду.

Куртиза поначалу испугалась незнакомца, но когда тот подъехал ближе, смешно ей стало от наполовину выдернутой бороденки и страшного морщинистого лица с крючковатым носом.

– Что за видение прекрасной феи? – Прогнусавил Старец-Поганец, а нос его то приподнимался, то падал.

– Да какая я фея, – пропела она в ответ. – Я Куртиза, жена Любомира. Последние мы из нашего племени в живых оставшиеся.

«Неужели она ничего больше видать не видывала?» – подумал Поганец, а вслух произнес:

– А где же богатырь твой?

– В море он, почтенный старец, тридцать три дня назад рыбу добывать отправился, еще три осталось, жду не дождусь.

Ухмыльнулся старец.

– Ох, дева прекрасная, ты, наверно, голодна?

Куртиза покраснела, но ничего не ответила.

Внезапно Старец окинул мешковину, застилавшую повозку, и предстали взору Куртизы яства невиданные, фрукты заморские да шкуры соболиные.

Протянула она руку к ананасу, а старец клюкой-то ее по руке – хлоп!

– Не отдам просто так, – прошамкал он беззубым ртом.

– А мне и дать тебе взамен нечего, – расстроилась Куртиза, уже представив, как бы накормила она обессиленного мужа.

– А ты ночь со мной проведи, лаская меня как мужа своего, и отдам я тебе ананас заморский, один лишь кусочек его сил прибавляет на месяц вперед.

Задумалась Куртиза.

Но лицо изнеможенного мужа вдруг предстало перед ней, а в животе под ложечкой так засосало, что поборола она в себе стыд и отвращение и провела со старцем ночь райскую. Как с мужем своим обращалася с ним.

В это время Любомир, свернув сети, плыл домой. Не осталось в нем сил, но желание увидеть свою жену было сильнее человеческих страданий от голода и холода. Но будто почувствовал он что неладное. Жаром окатила его волна ледяная, а последующая паром измены жены ветреной обдала, да так, что грести он стал в два раза быстрее и приплыл на два дня раньше.

 Вбежал Любомир в дом и увидел, что его жена сидит на шкуре невиданной, держит в руке фрукт чудодейственный, а рядом Старец-Поганец гладит ее ножку нежную.

Куртиза обрадовалась, вскочила и побежала с ананасом в руке к мужу. Быстрее его накормить, чтобы не болел он, а сила вернулась богатырская.

Но махнул Любомир рукой, понял он, на что его жена нежность свою променяла в его отсутствие. Схватил он старика и как мышонка его задушил.

Испугалась Куртиза, поняла, что натворила.

– Не убивай меня, любимый. Ради тебя я нежность свою поменяла на ананас заморский, один лишь кусочек которого сил прибавляет на месяц вперед. Знала я, что ты приедешь больным и разбитым волнами злыми.

Схватил ее Любомир, посмотрел в глаза, что бездоннее да мокрее океана, и не смог убить. Так любил ее сильно…

***

Софья, завернувшись в шарф и надев темные солнечные очки, ждала около кабинета психолога. Она была уверена, что разлучница сразу же ее узнает и попытается сбежать.

– Прошу вас, проходите, – дверь внезапно распахнулась, и улыбающаяся женщина в сером твидовом костюме вышла к ней навстречу.

– Не ожидала меня встретить? – Софья медленно поднялась. – И где этот козелина шатается, не у тебя ли, случаем?

Женщина с интересом смотрела на Софью, потом глянула в журнал записи.

– Вас зовут Надежда? Надежда Иванова? – Назвала она вымышленное имя, записанное администратором.

Софья рассмеялась и сняла очки.

– Нет, не прикидывайся тут мне старой калошей. Я София, жена того ирода, которого ты увела.

Две пары глаз: администратора и психолога – изучали странное поведение этой раздраженной женщины. Мария взглянула на пациентку, что-то знакомое было в ее лице.

– Мы ведь где-то встречались, не так ли? От вас ушел муж и вы не знаете, где он, я правильно поняла?

Софья растерялась. Женщина строго, с каким-то материнским пониманием смотрела на нее и явно не узнавала. Ее волосы были собраны, на пальце блестело кольцо с большим бриллиантом, она вовсе не походила на ту вызывающего вида развратницу, какой запомнила ее Софья.

– Мы с мужем летели в одном самолете с вами, – Софье вдруг стало стыдно.

– Вы сидели с мужем впереди нас с сыном, верно? – Мария неожиданно вспомнила несчастную пару, явно нуждающуюся в сторонней помощи. – Я тогда оставила визитку вашему супругу и очень рада, что вы наконец пришли. Проходите, – она распахнула дверь в залитый теплым светом кабинет.

 Ноги Софьи стали как ватные.

– Не волнуйтесь, вашего мужа тут нет, мы с ним не общались, – психолог будто прочитала мысли Софьи, – проходите, поболтаем, не зря же вы сюда пришли.

В руках у Софьи оказалась теплая чашка чая, и мягкие руки Марии уверенно надавили на ее плечо, заставив присесть.

– Так как вас зовут на самом деле? И где ваш супруг?

***

Михаил жил у старшего брата, жене писать ему было стыдно. Каждый раз он включал утром телефон, но от Софьи не было ни весточки. Один раз он позвонил теще, но, услышав отборную брань в свой адрес, понял, что его считают по меньшей мере дьяволом в человеческом обличии, но также разведал, что с женой все хорошо и из Москвы она не уезжала, и, быстро попрощавшись, положил трубку.

 А как бы он хотел услышать такую историю: что теща, оказывается, поссорилась со своей дочкой, потому что та запретила ей обзывать своего мужа! Что обожаемая бабка, чей призрак постоянно витал в их семейном гнездышке, была уже не в почете у нерадивой внучки. Если бы только Софья поняла, что и мать, и она ведут себя точно так же, как бабуля когда-то, и только женушка в силах прекратить это. Что патологической ревностью она не только не удержит своего мужчину, но и разрушит любые отношения с кем бы те ни было. Как бы он хотел…

Внезапно раздался звонок. Был выходной день, Михаил подпрыгнул и с необычайной живостью побежал искать телефон. Звонила не Софочка. Он, уже расстроенный, выслушивал незнакомый тонкий голосочек администратора какого-то кабинета психологии, куда его приглашала… его жена…

 Михаил даже не сразу понял, в чем дело. Он со дня на день ждал извещение о разводе, а вместо этого жена хочет сохранить брак. Это был самый счастливый день после дьявольской годовщины. День, когда он увидел Софочку. Она молчала и улыбалась. На ней была новая юбка чуть выше колен. Постройневшие ноги обтянуты черными колготками в сеточку, на шее красовалось жемчужное ожерелье, подаренное мужем на день рождения. Губы – ярко-красные, почти как у женщины, выходящей к ним из кабинета.

– Здравствуйте, Михаил.

Он уставился на женщину, вышедшую к ним, пытаясь вспомнить, где он ее видел.

«Глазопял»,– неожиданно послышалось ему, сказанное таким тихим и зловещим голосом, что он моментально повернулся к своей жене, которая, впрочем, на него и не глядела. Их пригласили вместе в кабинет психолога.

Глава 3. Любочка

– Эй, отдай это сюда.

Мужчина, к которому обратился этот тоненько-скрипучий женский голос, усмехнулся и вернул бутылку обратно. Женщина стремительно притянулась к горлышку поллитрового пива и жадно стала допивать мутную жидкость. Несмотря на обычную картину посиделок дворовой компании местных алкашей около продуктового магазина, было в этом и что-то необычное.

– На, подавись. – Мужчина незлобно подмигнул Любаше. – Не могу отказать даме, – прошамкал он, смачно плюнул и погрузился в свои мысли.

Необычным пятном в этом тусклом соцветии и являлась сама Любаша в тонкой, почти что летней ярко-зеленой куртке. Любаша стала пить, вот так, по-серьезному, лет пять назад. Сначала утратила яркий цвет волос лучистых кудрей, затем осиную талию, приличный маникюр, работу главбуха. Список Любочкиных потерь можно продолжать бесконечно, водрузив на последнее место ее бывшего мужа Агафонова.

 Впрочем, Агафонов остался там, в прошлой жизни, в роскошной квартире в Питере, а Любочка уже была тут, в Москве, у районного круглосуточного магазина. В детстве Любы, в девичестве Громовой, этого магазина еще не было. На его месте ютился маленький кооперативный магазин, куда все дети ходили рассматривать витрину с импортными сладостями. Однажды маленький Колян незаметно украл фирменную плиточку жвачки «Турбо». Возможно, про это бы никто и не прознал, но Коля неожиданно решил поделиться половинкой добычи с девочкой. Он сунул руки в боки и, копируя походку отца, подошел к Громовой и достал трофей. Мальчишка готов был ей отдать даже драгоценный вкладыш, но пронзительный крик внезапно остановил его.

– Вор-воришка, вор-воришка, – неожиданно громко крикнула Любочка и, схватив жвачку, выбросила ее в кусты.

На глазах у Кольки навернулись слезы. Он знал, что поступает нехорошо, но это был первый рыцарский его поступок, а его не то что не оценили, так еще и встретили таким прилюдным обвинением. Издевались над ним тогда еще долго, а бабки, мимо которых он возвращался из школы, то и дело бросали ему вслед ехидное «воришка». Отец же, на удивление, не ругал, видимо, вспомнив себя в его возрасте, когда жажда открытий новых впечатлений не всегда делила поступки на плохие и хорошие.

Столько лет прошло и вот – черт дернул Любу об этом вспомнить. Она посмотрела на ушедшее куда-то в бессознательное, пошатывающееся тело собутыльника-пьянчужки Жорика, и задумалась.

Денег не было, выпить хотелось. Свистнуть бутылку пива или попросить об этом Жорика не составляло особого труда, а тут эти болезненные воспоминания из детства заставили ее предательски наморщить лоб.

– Вор-воришка, – произнесла Любочка самой себе и заплакала.

Синие слезы – обычное явление. Неприятное, конечно. Будто слетаешь с лесной тропинки, по которой мчишь легко и радостно на велосипеде навстречу солнцу прямиком в колючие дебри. И вот уже ни радости, ни волшебного леса, одна досада да обида горькая, от которой слезы все сильнее льются. А вокруг крапива злая, словно сама пробирается к тебе и жалит больно, прям под кожу головы… Главное – поймать момент, чтоб перекрыть кран, за которым синие слезы скапливаются. А как поймать, если тебя самого надо кому-то ловить? Вот такой вот синий парадокс.

***

– Люб, пошли, домой тебя отведу.

Люба подняла заплаканные глаза, сжимая в руках пустую бутылку. Это была Маша, ее знакомая с детства. Так случилось, что, переехав назад в Москву, она стала соседкой той самой Машки, которая была ее соседкой по лестничной клетке, одногодкой, но не одноклассницей. Родители Маши Деревцевой возили ее в специальную школу с углубленным изучением английского языка куда-то в центр. А еще Деревцева была отличницей, о чем гордо сообщали ее родители Громовым.

 Почему-то чем старше становятся дети, тем меньше любят отличников. По крайней мере, раньше так было. Отличники выделялись среди привлекательных хулиганов своей отстойной порядочностью. Прилежность была не моде. Все тянулись к неизведанному: сигареты, алкоголь, дискотеки, новые матерные слова. А такие привычные пятерки становились настолько ненужными, что тех, кто их продолжал в старших классах получать, считали белыми воронами. Для многих родителей главное было, чтобы их ребенок просто доучился в школе, быстрее поступил хоть куда-нибудь и быстрее пошел работать. Как? Это их волновало меньше всего. Родителям белых ворон приходилось несладко, как и самим школьникам. Ребята в буквальном смысле воевали с посредственностью других. Кто воевал и не сдавался, чаще всего вырастал победителем.

Такие они были, будущие победители, как Маша со смешной фамилией Деревцева. Маша получала тычки, злобные записки и насмешливые и одновременно завистливые взгляды за очередную пятерку. Но она была из тех, кто не сдался. Об этом говорила ее удачная карьера, новый автомобиль, купленный за свой счет, и уверенность в себе. Но Любочка всего этого не знала. Она не знала, что в специализированной школе Деревцевой было еще тяжелее, чем Любе Громовой в обычной, районной. Не знала, что у отличницы Деревцевой в детстве не было настоящих друзей.

Сама же Любочка, переехав в третьем классе с родителями в Питер, стала той самой «посредственностью», которые жили сегодняшним днем. И если Деревцева сопротивлялась этому, пока окончательно не переросла эту черту, то Громова почему-то сдалась. Сдалась тогда, в новой и чужой для нее школе. Стала жить в рамках этой самой посредственности. Потом, встретив Агафонова, она и вовсе забыла про Москву, про своих друзей, такую далекую школу и Деревцеву, к которой ходила часто в гости. Забыла она и про зависть к пятеркам соседки.

Ничего из прошлого больше не осталось в ее жизни, даже родителей…

– Маш, я сама, отстань. – Она подняла заплаканные глаза на Марию Деревцеву, стоявшую перед ней в новой шубе.

– Садись ко мне в машину, сколько можно тут стоять с этой пьянью? – Голос у Маши был властный, отдавал древесиной. Можно было подумать, что ее действительно вырастили деревья, наградив своей фамилией.

По крайней мере, так думала Люба. Представив Машу в обнимку с толстым дубом, Люба неожиданно улыбнулась. И тут же снова послышался широкий, древесный голос Маши:

– Что это там у тебя?

Люба поспешно прикрыла рукавом грязной куртки рот.

– Упала пару месяцев назад, зубом ударилась. Вот, теперь синяк. – Пробовала было отшутиться она.

– Какой синяк? Ты без зуба скоро останешься. Это уже похоже на периодонтит.

– Пери… что? – Любочка пыталась осмыслить это слово, но к этому времени выпитая пятая баклажка пива уже радостно шумела у нее в голове, переходя из стадии «слезы» в следующую, более веселую и агрессивную. – Знаешь что, мисс Спасение, валяй отсюда. Я тебе не собака, чтоб ты мне в рот таращилась.

Но Маша ее не слушала. Она закончила медицинский и вскоре открыла сначала кабинет, затем и крупный центр психологической помощи. В первую очередь она была доктором. А все доктора действительно немного схожи с деревьями, не только психологи, и это не имеет никакого отношения к фамилиям.

Она молча затолкала соседку в машину под робкое бормотание ее товарищей по несчастью, не помогли даже жалкие попытки Жорика ее не отдать силой, и повезла домой. Кое-как выгрузила бывшую одноклассницу у нее дома и поспешила в соседнюю дверь к себе.

Стаса уже отвезла на музыкальное занятие помощница и по совместительству няня, так что сына не было дома. Разувшись, Маша прошла босиком по деревянному полу коридора на кухню, проскользнула по холодной итальянской плитке, поморщилась, быстро включила подогрев пола и заглянула в холодильник. Как она и думала, холодильник стоял полупустой. Размышляя, как помочь Любаше, она вновь обулась, но уже в довольно старые найки, и поехала назад в магазин.

***

Любаша тем временем забылась сном.

Что это за выражение такое «забыться сном»? Исчезнуть из действительности с потерей памяти, как у больного Альцгеймером? Все забыть и оказаться во сне, в котором ты – это не ты. Но во сне мы редко становимся кем-то другим, даже если женщине вдруг приснилось, что у нее выросло мужское достоинство, а мужчине – женская грудь. Мы не становимся собаками, котами или пчелами в поисках миски с едой или красивого цветка. Максимум мы можем подумать: «Что же, черт возьми, мне делать с этой штуковиной?». Оставаясь при этом Наташей из Москвы или Васей из Челябы, мы забываем все. Мы забываем, что мы во сне, что в действительности не имеем члена, женской груди или еще чего и поинтересней. Но мы не забываем себя.

У Любочки уже пять лет было желание «забыться». Но ни сон, ни алкоголь так и не помогали стереть из памяти ни себя, ни ту осень.

Она ждала родителей с отдыха, на котором их сопровождал ее брат Адам. Он был на два года старше ее.

Красивое имя? Красивое и странное.

***

– Папа, почему братика так странно зовут? Вот у меня в классе два Саши, два Дениса, – маленькая Люба загибала пальчики – она недавно пошла в первый класс. – И ни одного Адама! А учительница мне сказала, что мой брат – единственный в школе Адам.

Отец поправил очки крючковатыми пальцами и пригладил кудряшки на голове девочки, думая, как бы попроще рассказать ребенку, что они с матерью родили Адама за сорок, когда все надежды у его жены забеременеть увязли в каменных стенах постсоветских больниц. Только у пары «со стажем» надежда не угасла. А когда родился здоровый и красивый малыш, долгожданный в прямом смысле того слова первенец, то счастье внезапно затуманило дальнейшие перспективы, заставив их думать, что этот мальчик, нареченный Адамом, первый и последний ребенок в семье. Но любовь и вера творит чудеса, и через год родилась девочка, та самая – Любовь.

– Было такое место раньше на Земле, Рай называлось. Чудесное место, где реки текли волшебные, орошая прекрасные райские сады. Его возвел Бог, чтобы поселить туда первого человека. Кто-то же должен был присматривать за садом. Это и был Адам. Первый человек, созданный Богом. А спустя много-много веков родился твой братик, и назвали мы его Адам, наш первенец. И не зря, – засмеялся вдруг мужчина.

Любочка внезапно захотела в этот дивный сад, где, оказывается, были собраны все животные и коты дружили с собаками.

– А где этот Рай?– спросила она. – Поехали туда в выходные.

– В Раю были свои правила, как у нас дома или как у тебя в школе. Там люди должны были слушаться Бога. Но люди нарушили его слово, и тогда Бог перенес Рай на небеса, так просто туда не доехать, – отец еще раз улыбнулся и серьезно посмотрел на дочь.

– А мы должны слушаться тебя? Тогда ты отвезешь нас?

Отец засмеялся.

– Конечно, доченька.

Они не прилетели домой. Любочкина семья, включая брата и его невестку, и все 224 человека, находящиеся на борту рейса из Шарм-Эль-Шейха в аэропорт Пулково, в октябре 2015 года улетели в Рай. Без нее.

***

– Опять ты не отвечал на звонки.

Маша потрепала сына по щеке. По ее наблюдением, мальчики больше походили на своих мам, а девочки на отцов. Но чем старше становился Стас, тем меньше был похож на нее. Ее рука внезапно дрогнула, пальцы неожиданно резко выпрямились, затем мизинец и безымянный медленно присогнулись, так мягко и элегантно, будто намеревались дирижировать, но рука неожиданно устремилась за большим и указательным наверх к пшеничным волосам. Поправив волосы, она посмотрела в зеркало. И опять вспомнила его. Не потому что Стасик становился на него похож. Она вспоминала его всегда, когда поправляла волосы. Этот жест он безумно любил. Она часто ловила его жадный взгляд на своей руке. Он замирал, наблюдая за ее пальчиками, приглаживающими облако волос, потом всегда ловил ее руку и целовал, целовал. Что-то было магическое в этом простом женском жесте, вызывавшем такой восторг у этого необычного мужчины, которому она так и не смогла найти замену.

– Я играл, мам.

– Мы же с тобой договаривались, что ты держишь телефон рядом.

– Я играл в футбол, – уточнил Стас, поморщился и потер нос. – Как я могу держать телефон рядом и играть в футбол? Нам тренер не разрешает.

– Значит, время от времени смотри, звоню я тебе или нет.

В голос Маши добавились ее фирменные деревянные нотки.

Внезапный стук в дверь, к радости Стаса, отвлек их от этого разговора. Им обоим было понятно, что это стучит новая соседка. Возникшая дружба между ними удивляла прозорливого сына Марии. Он недоумевал, почему вдруг его мама, такая правильная, властная и успешная, вдруг начала общаться с этой женщиной. Он часто видел тетю Любу пьяной, в дешевой и грязной одежде, несмотря на то, что, по всей видимости, тетя Люба в те моменты понимала, что находится в неприглядном виде и старалась превратиться в мышь, незаметно пробегая в подъезд, и даже пыталась идти пешком, лишь бы не пересечься с кем-то в лифте. Но вместо того, чтоб быстро шмыгнуть в норку, Люба, медленно и громко чертыхаясь, тащилась на десятый этаж, еще больше обращая на себя внимание.

Стасик как-то подумал, что это из-за того, что мама доктор и пытается помочь тете Любе быть чистой и не падать, и, приняв для себя это объяснение, в их отношения не лез.

***

– Маш, тоска-а-а, – стонала вошедшая Люба. – Тоска – не могу, сил нету жить больше.

Как ребенок, она кулачками размазывала слезы по лицу.

– На, выпей воды, я же говорю, не станет тебе легче от алкоголя, ну не станет.

– Все потеряно в этой долбаной жизни, все покинули меня, что мне делать? Мне так плохо.

То, что Люба стала рассказывать и жаловаться на жизнь, для Маши уже было достижением. Раньше Люба не доверяла никому свои переживания, пытаясь утопить их в стакане с алкоголем, да и доверять было некому. Она потеряла все, включая веру, как бывает с людьми, пережившими сильнейший стресс.

Маша провела ее на кухню, отправив немного раздосадованного, но уже привыкшего к этим сценам сына в его комнату, налила Любе вчерашний суп и задумалась.

Маша вспомнила тот день, когда Люба въехала сюда. Соседняя квартира давно была на продаже, хозяева ее постоянно сдавали. Началось все с семейства узбеков. Миловидная пара с ребенком поначалу даже понравилась Марии. Миниатюрная женщина с красивым и необычным именем Адолат, что означало – справедливая, была дружелюбнее мужа. Всегда здоровалась, спрашивала, как дела. Таким составом они жили недолго. Сначала приехали родственники жены, потом у ее мужа случились какие-то неприятности на работе, и на выручку явились и его родственники. Сколько именно людей проживало в соседней маленькой двушечке, было неизвестно. Визг детей, проносящихся в пестрых одеждах мимо Маши по утрам, когда она выходила на работу, не давал ей сосредоточиться даже для того, чтобы их посчитать. Маша позвонила хозяйке и пожаловалась. Та сбивчиво ей пыталась что-то объяснить про тяжелое положение арендодателя в летний сезон и про то, что узбеки – народ хороший. Народ-то хороший, и дело тут не в национальности, а в порядочности. Отношение к чужому имуществу у всех людей разное, и фраза «Не мое – не жалко» не связана ни с географией, ни с историей, ни с красивыми и строгими именами.

Может быть, и не стала бы хозяйка квартиры выставлять эту квартиру на продажу на сайте недвижимости, куда и зашла одним летним вечерком Людочка из Питера, ожидая развода, с удивлением увидев в объявлении знакомый с детства адрес. И не вцепилась бы Людочка в эту квартиру, как утопающий в бассейне за спасительную палку зоркого тренера, и не вернулась бы в Москву, и не стала бы  жить рядом со своей бывшей соседкой и ее сыном Стасиком, если бы не одна фотография.

Всего одна фотография, посланная Машей хозяйке квартиры, изменила вмиг судьбы нескольких людей.

Фотография, сделанная рано утром неутомимой Деревцевой, которая внезапно проснулась от странного сна и невероятного прилива энергии. Во сне она увидела его. Отец Стаса стоял рядом, держа ее старые Найки в руках, смотрел на нее своими шоколадными и такими живыми глазами и повторял одно слово: «Беги, беги».