Минут через десять выглядываю в подъезд, где Максим громко на кого-то кричит в телефонную трубку. Это пугает меня. Я вздрагиваю и спускаюсь к нему на лестничный пролёт.
– Макс…Реально…Что такое? – спрашиваю и вижу его покрасневшие от злости глаза. Он показывает наши с ним фотографии, которые сейчас находятся буквально везде. По всем чатам, всем группам и мы там далеко не играем в куклы. Наверное, в этот самый момент я забываю, как дышать.
– Ника…Ты, главное, успокойся…Я сейчас…, – не успевает он договорить как я бросаюсь обратно в квартиру. – Ника! Стой, блин! – кричит он мне вслед, но я будто не слышу. Мои глаза застилает пеленою слёз. Я падаю на колени в коридоре так и не добравшись до своего телефона, и он настигает меня там, закрывая своими объятиями от всего мира.
– Я найду того, кто это сделал, Ник…Успокойся. Я разберусь. Просто дыши, моя маленькая. Просто дыши…, – я утыкаюсь в него носом, и мне так плохо, что я даже не могу найти слов. Это обидно и неприятно, словно кто-то вывернул твою душу наизнанку. Это только наши фотографии, только наши с ним…И никто не имел права…
– Мой телефон был на пароле…Как это возможно, – говорю я, всхлипывая, пока он обнимает меня. Мне тошно, мне больно, это даже хуже, чем оказаться облитой грязью. Это бесчестно.
– Не знаю, малышка…Но я всё выясню, – обещает он, пока я удерживаю его за ткань рубашки.
– Пожалуйста, не уходи…Не бросай меня, Максим. Я прошу тебя… – умоляю я, задыхаясь, и он прижимает меня сильнее, но я слышу, как колотится его сердце. Я знаю, как чешутся его кулаки. И я понимаю, что у нас в школе есть как минимум одна компания, которая могла такое сотворить. Но я так боюсь его отпускать. – Останься со мной.
– Ник…Я должен решить это…Маленькая моя. Никто не смеет так поступать с тобой…Пойми это, – твердит он, вытирая мои щеки.
– Пусть они катятся к чёрту, – реву белугой, обхватывая его волосы, и он гладит меня по спине. Моя голова начинает трещать от вылитых слёз. И я так переживаю из-за всего этого, что мне становится только хуже. Сознание плывет, и Максим укладывает меня в постель, а затем приносит стакан воды.
– Давай так, моя…Я сейчас еду в школу и вытрясу всё из …И потом вернусь к тебе, ладно? Ты можешь поспать? – спрашивает он, когда я утыкаюсь носом в подушку.
– Что теперь будет? Эти фотографии никогда не исчезнут оттуда, да? То, что попадает в Интернет, никогда оттуда не исчезнет, – говорю я словно заученными фразами специалистов по кибербезопасности, но на деле мне настолько плохо, что я даже не знаю, что говорить. Руки дрожат, а слёзы непроизвольно выступают из глаз. Господи, какой позор…А что скажут учителя? Что скажет моя милая мама?
– Ника…Всё, моя родная. Я поехал, постарайся поспать, – убеждает он, целуя меня в лоб. Он и сам очень за меня волнуется, я слышу это по его голосу.
Как только я убеждаюсь, что дверь закрывается, на полуватных ногах иду за своим телефоном на кухню, где снова восстанавливаюсь в этих чёртовых социальных сетях и вижу, какую дрянь они о нас пишут.
«Аверина, ну ты и шлюха. Постыдилась бы такие фотки выкладывать. Да…быстро он тебя…А правда, что ты и Перевалову давала?».
Читая это, меня всю трясёт. Мне сыплются такие же отвратительные сообщения и в личку, отчего я невольно морщусь, и мне хочется выпрыгнуть из окна, но я не буду этого делать, потому что у меня есть мама и есть мой Максим…
Я звоню ей и рассказываю о случившемся, она тут же бросает всё и выезжает ко мне, убеждая, что всё это от зависти и подлости некоторых людей. Я знаю, что она права, но это всё равно не укладывается в моей голове. Я звоню Мире тысячу раз, но она не берёт трубку, а потом я понимаю…Что пароль от моего телефона знала только она. Только моя лучшая подруга Мира…Которая с недавнего времени ведёт себя со мной очень странно, а ещё она пропала после второго урока, как раз, когда у меня исчез телефон. Я не хочу верить в это, но мне так плохо…Мечусь по комнате и не могу найти себе места.
Когда мама приезжает, я сама не своя. Ей даже приходится дать мне успокоительное, потому что меня всю трясёт и кружится голова. После выпитой таблетки я быстро засыпаю, а когда просыпаюсь в районе семи вечера, слышу голоса с кухни. Там сидит Максим с разбитыми в кровь кулаками, и моя мама обрабатывает ему их, пока он вытирает со щек слезы. Самое ужасное, что они бессильны здесь, и мне также жаль его и маму, как и себя в этой ситуации.
– Макс…, – опускаюсь перед ним на колени, чувствуя его боль за меня. И мама смотрит на нас, пытаясь успокоить.
– Послушайте…Вы молодые… Ник… Надо, наверное, обратиться в прокуратуру или МВД, пусть найдут тех, кто украл твой телефон, может так удастся выйти и на того, кто выложил фотографии, – хмурится она, и я мотаю головой.
– Мам…Мира не берет трубку…Помнишь, тогда на вечеринке с Переваловым…В общем она, кажется, обиделась на меня…И только она знала пароль, – говорю я, отчего выражение лица Максима меняется.
– С…, – слышу я из его рта, и он замолкает, глядя на мою маму, когда она заканчивает бинтовать его руку.
– Дочка…Запомни, что женская дружба понятие специфическое…Она не всегда бывает настоящей, также, как и любовь. Я не собираюсь винить тебя в том, что ты доверяла ей, но впредь ты будешь умнее…, – озвучивает моя мама и я вижу, что ей также обидно за меня, ведь каждое слово даётся с трудом. – А ты, молодой человек…Держи себя в руках.
– Они так и не понесут никакого наказания за то, что сделали, – сдавленным тоном произносит Максим, и я сжимаю его ногу сильнее. Он тут же поднимает меня и садит к себе на колени. – Посмотрите на неё…Почему она должна плакать из-за таких недолюдей, которые в этой жизни не ценят ничего, кроме бухла и сплетен?
Его голос звучит как сталь. Глаза покраснели как багровое зарево над горизонтом, и я понимаю, что он в какой-то мере прав.
– Я всё понимаю, Максим…Но такова жизнь. Люди в большинстве жестокие и беспощадные…Но вы ведь есть друг у друга. Это главное, – говорит моя мама, и я обнимаю его сильнее. – Можешь завтра не идти в школу…Я поеду поговорю с классной и директором, – говорит она, и я опускаю взгляд. Они испортили мне всю жизнь.
– Я пойду в школу, ещё чего, – заявляю я уверенно, но мама качает головой, глядя на Максима.
– Присматривай, пожалуйста, за ней, – касается она моих щек, стирая с них остатки слёз.
– Конечно, – обещает он, и остаётся со мной на ночь. А ещё он обнимает меня и запрещает залезать в Интернет. Я знаю, что так будет правильно, но страх сидит на поверхности и не даёт мне спать. Всю ночь я думаю о том, как ошиблась в выборе друга.
Утро приносит новую боль. Когда мы приезжаем в школу все вместе, мама тут же идёт разбираться, а на нас все смотрят и шушукаются. Перевалова нет, он в медпункте на обработке швов, также, как и Фетисов. Кажется, Максим выбил им зубы прямо через мягкие ткани. Мира проходит мимо меня и игнорирует, садясь за другую парту. Это не просто больно. Это безумно неприятно.
А уже после первого урока начинаются оскорбления и издевательства, от которых меня трясёт ещё сильнее. Конечно, Анисимова и Григорьева ждали, когда я приду. Ждали, чтобы унизить и напомнить о положении вещей в обществе.
Фото были распечатаны и разбросаны по всей школе, после чего я проревела в женском туалете около часа, а затем поехала с мамой обратно домой.
– Я предупреждала, малыш, – твердит она, пока я еду с опухшими глазами и смотрю в окно. – Ты предупредила Максима?
– Нет, – шмыгаю носом и не хочу разговаривать. Затем мой телефон начинает звонить, и я вижу его имя на экране…Но не хочу брать трубку. Мне больно…
«Максим, можно я немного побуду одна? Я уехала домой с мамой», – пишу ему сообщение и ненавижу себя за это, но я совсем не хочу никого видеть, особенно после выходки Миры и фотографий, что валялись по всей школе. Они просто уничтожили моё счастье…Сломали меня, как какую-то игрушку…
– Ник…Не витай в облаках…Всё наладится, – убеждает меня мама. – Мы ведь любим тебя. Пожалуйста, знай это. Хочешь, мы переведем тебя в другую школу?
– Нет…, – отвечаю через нос, потому что всё заложило, и я даже не могу нормально дышать. – Не знаю…Не хочу, наверное…
– Я поговорила с директором…Это, конечно, интересная школа…Во всяком случае, меня там особо слушать не стали. До того момента, как я не сказала про прокуратуру, – рассказывает она, отчего я ещё сильнее хмурюсь. Я предполагала что-то подобное.
– Не сомневаюсь, – коротко отвечаю матери, сжёвывая половину букв.
– Подумай, родная, – успокаивает мама, и мы подъезжаем к дому.
Я ложусь в кровать, вставляю в уши наушники и думаю о том, какими люди бывают подлыми…А ещё о том, что Максиму, вероятнее всего, также больно, как и мне…Сама не замечаю, как засыпаю и просыпаюсь только вечером. От Максима пара пропущенных, но когда я звоню ему, он не берет трубку.
Читаю его сообщения.
«Ника…Я так люблю тебя. И мне очень за тебя обидно и больно. Я бы хотел переломать им всем руки, честно. Смотрю на Герду и думаю о том, что животные лучше некоторых людей…Они честнее и им незачем творить подлости, чтобы самоутвердиться…Но ты…Ты у меня чистый ангел, и я благодарю Бога, что ты моя».
От этого сообщения я снова начинаю плакать. Пишу ему, но его нет в сети. Он был около двух часов назад.
«Максим, извини, что я не писала, я спала. И извини, что уехала без тебя. Извини меня за всё. Я очень тебя люблю. Увидимся завтра, да? Вместе мы справимся».
Отправляю и надеюсь, что он увидит это сегодня, ведь мне очень хочется поговорить с ним. Услышать его голос. А ещё прижаться к нему, чтобы уловить этот запах, что всегда так успокаивает меня.
Встречаюсь с мамой и Павлом на кухне. Хочу немного перекусить, но снова и кусок-то в горло не лезет. Мама говорит, что надо учиться справляться с подобными трудностями, а я не знаю, как…В её молодости подобного не было…Интернет и всё, что с ним связано, порой могут сломать всю твою жизнь, но правда в том, что я виновата во всём сама…Счастье любит тишину. Мне нужно было хранить эти воспоминания в памяти, а не фотографировать такое… Люди разные. Никогда не знаешь, кто воткнёт тебе нож в спину.
Максим так и не выходит на связь. И я думаю, он устал. Ведь тоже нервничал эти два дня и не сомкнул глаз. Поэтому я ложусь спать вновь, но уснуть мне удаётся только к полуночи. А в четыре тридцать утра раздаётся громкая вибрация, напугав меня и выдернув из очередного странного сна.
«Ника, не приходи сегодня в школу», – поступает с его номера, и я хмурюсь. Я как раз не собираюсь прогуливать из-за них. Мне нужно учиться. А если перестану ходить, они будут думать, что окончательно сломали меня. Я звоню ему, но он недоступен. Так странно. Может у него сел телефон.
Я не могу сомкнуть глаз, особенно из-за того, что до него не дозвониться, а ближе к шести утра начинаю собираться в это злосчастное место. На душе так неспокойно. Может, он выпил…Может, спит…Или, может, его отец вернулся, не знаю.
Мама, как обычно, готовит мне завтрак, и я даже выпиваю кружку какао. Оно теперь всегда ассоциируется с моим первым поцелуем. С любимым человеком, который сломал все мои ранее закреплённые стереотипы о парнях и который показал, что значит быть любимой. Прошу маму сделать мне шишку на голове, сама не знаю, зачем, но чувствую себя увереннее, когда так выгляжу.
Мы вновь выходим вместе, как в старые добрые времена… Я держу её за руку, потому что волнуюсь. Страх парализует, особенно сейчас, когда впереди лишь одна неизвестность, а Максима нет рядом.
– Не бойся, он, наверное, отсыпается, – убеждает меня мама, и я киваю…Не хочу идти туда без него, но думаю, что должна это сделать. Секунды перед входом в это проклятое место кажутся мне вечностью. Я уже ненавижу эти стены, эти коридоры и этих жестоких людей, что ежедневно ставят нам палки в колеса, издеваются и гнобят других…Но это жизнь, и такое случается. В школе порой как на курсе по выживанию. Здесь важно не сломаться и дойти до конца.
На первом уроке я то и дело рисую завитки на полях своей тетради. Леонид Валентинович объясняет нам что-то по термодинамике, но я снова витаю в облаках…Слышу странные звуки сверху…Не понимаю, что происходит, но затем по всей школе раздаются дикие крики и топот. Мы быстро хватаем сумки и выбегаем в коридор. Моё сердце стучит со скоростью света, и я вижу, что часть учеников во главе с Леонидом Валентиновичем закрываются в кабинете. Теряюсь от того, что не знаю, что мне делать. Дёргаю за ручки, но всё уже закрыто. Вижу Миру, она тоже не знает, куда бежать, потому что вокруг происходит настоящая паника. Кто-то кричит, что в школе террорист, и меня начинает трясти. Это то чувство, когда ранее изученное тобой место внезапно становится для тебя лабиринтом. Я всегда была слишком впечатлительна и при любых стрессовых ситуациях впадала в ступор, то же происходит и сейчас. Кто-то хватает меня под локоть и тащит к выходу, но как раз там в фойе я вижу двоих лежащих учеников, которые не шевелятся. Под ними столько крови, что мне становится плохо. Меня тошнит, и тут я понимаю, что это Перевалов и ещё один парень. Хаос охватывает всех, кто меня окружает. Я ещё никогда не видела смерть так близко, и это жутко. Я закрываю рот рукой и бегу в другую сторону вместе с остальными, потому что ногами овладевает страх за свою жизнь. На стенах уже виднеются багровые разводы. Видимо, кто-то ранен. Когда толпа проталкивает меня дальше, я натыкаюсь на Григорьеву Лизку, которая зажимает кровавую рану на ноге руками и жмётся в угол за огромный цветок на полу. И, наверное, в любой другой ситуации я бы помогла ей, позабыв про старые обиды, но сейчас я даже не могу остановиться, ноги сами несут меня куда-то, видимо, это и есть инстинкт самосохранения вкупе с адреналином.
Я вновь слышу звуки, но теперь отчётливо понимаю, что это выстрелы. Один, другой. Крики становятся громче, а мои трясущиеся руки пытаются отыскать телефон прямо на бегу, чтобы позвонить Максиму. Глаза ищут его в мельтешащей толпе, и тут я понимаю, что все мы натыкаемся на стрелка. На моего Максима.
Наверное, в этот момент подо мной проваливается земля. Во рту в секунду появляется здоровенный ком. Я думаю о том, что у меня галлюцинации. Паранойя. Пытаюсь проснуться. Но это не сон. Он будто не видит меня, и наставляет пистолет…Тот самый пистолет, который я видела у него дома, в сторону Миры. Секунда, и я сама не понимаю, как прикрываю её своим телом и, а затем слышу звук…Яркий, сочный…Звенящий в ушах…
Наши с ним глаза встречаются, но тело моё уже не держится на ногах, потому что пуля попадает в область левого межреберья. Я падаю, а он замирает, всё ещё глядя мне в глаза, перед которыми проносится вся моя жизнь. Наше с ним знакомство, моя мама, наша общая боль. Мне так страшно, что я не могу шевелиться, или же я просто перестаю ощущать своё тело, пока не слышу:
– Прости, я люблю тебя…Господи, Ника…Я не хотел, прости меня…
Картинка отпечатывается в моём сознании. Его испуганные карие глаза, прощающиеся со мной, я хочу кричать, но не могу. Слышу только хрипы и понимаю, что начинаю задыхаться или давиться чем-то…Вкус и запах крови повсюду. Липкий страх окутывает внутренности. И в моих ушах звучит последний выстрел, который забирает его у меня. Это такая глупость…Одна чёртова глупость забирает его навсегда. Сквозь пелену в глазах я вижу Миру, которая бросается ко мне и просит прощения. Чувствую, как моя челюсть клацает. Это неуёмная дрожь, после которой я надеюсь больше не проснуться…Так я закрываю глаза прямо на холодном полу школьного коридора…
***
Спустя восемнадцать лет я до сих пор вспоминаю тот день. День, когда меня вытащили с того света, когда я открыла глаза в палате и поняла, что выжила. Я долго не могла говорить, потому что тело сковало. Внутри меня жил маленький сломанный ребенок. Мама держала меня за руку, а я смотрела куда-то в пустоту и видела перед собой Максима. Я знала, что его нет. Я помнила, как он умер. Выстрелив себе прямо в голову, у него не было ни единого шанса. Я ни в чём его не винила. Скорее себя…И до сих пор виню себя, потому что не справилась. Нужно было вести себя иначе. Взять его за руку и сказать: «Мне плевать на трудности, плевать, что говорят, главное, что мы вместе».
Мама забрала меня из школы сразу после выписки…На похороны Максима меня привозили прямо из больницы, я сама просила, но из машины так и не вышла. Я просто сидела и смотрела из тонированного окна. На его отца…На учителей…На некоторых одноклассников…В том числе Володю Чемезова, который всегда был так добр к нам. Мои руки и ноги не слушались…Я плакала тогда и не помню, когда это прекратилось…Мира пыталась поговорить со мной уже после всего, но я не смогла. Я даже смотреть не могла в их сторону. И только спустя пятнадцать лет, случайно встретив Володю Чемезова в Москве, узнала, что она умерла в автомобильной аварии в двадцать пять лет. Так нельзя говорить, но Бог всё же расставил всё по своим местам. У неё не было детей, не было супруга, погибла она в одиночестве и ничего за собой не оставила, как бы печально это не звучало.
Мы сами переехали в Москву через месяц после случившегося в школе, вместе с Павлом, он бросил всё ради нас с мамой. Там я молча ходила в школу и почти ни с кем не общалась…Поступила в Московский государственный юридический университет имени О.Е. Кутафина. И уже через три месяца я собралась с силами и вернулась в Питер, за Гердой. Мы тогда поговорили с отцом Максима… Впервые по душам. Ему было больно, мне было больно, от того понять друг друга было проще. Он отдал мне последнее воспоминание о своём сыне, потому что знал, как мы любили друг друга. Так она и прожила с нами, а потом переехала и ко мне в квартиру, умерев только два года назад. И я всегда думала, что покуда она жива, он рядом со мной… Мой мальчик с холодным сердцем, вот тебя и забрала у меня Снежная королева… Эдуард Андреевич также дал мне и адрес бабушки Максима. С тех пор я отправляла ей посылки вместо него…Да, это было не тем… И я не знала, получает ли она их, но просто делала это, потому что мне становилось хоть чуточку легче. У меня так и не осталось ни одной совместной фотографии с ним…Телефон мне не вернули, а те, что были в сети, быстро исчезли оттуда после инцидента в школе…Зато остался шрам, глядя на который я проживала всё заново.
Моя любовь к нему не прошла ни через год, ни через три…Доверия к людям не было, от слова совсем. Я проклинала пистолет, что лежал у них дома, проклинала себя за те фотографии, что сделала. Проклинала каждую свою слезу, что упала на его плечи, ведь именно ему пришлось нести за меня эту ношу. Я проклинала всех и вся за каждый день, проведенный без него. Но и то, кем он прослыл, приносило мне ужасную боль. Таков был мой крест за преступление, что он совершил, за грех, что взял на душу. Я даже боялась подумать, что ощущали родители умерших ребят и что ощущал отец Максима после того, что он сделал…Меня до сих пор трясёт от одной мысли об этом.
Тем более, что три года назад я сама стала мамой… Родила от человека, которого не люблю, но это не имеет для меня значения. Мы с ним не вместе, я просто не смогла выстраивать отношения, потому что моя любовь лежит на двухметровой глубине Ново-Волковского кладбища. А иначе я не могу…
Мой сын – отражение моего Максима. Я не знаю, как так вышло, но когда я смотрю на него, я вижу своего любимого человека. Который не выдержал. Который сломался из-за меня и который не стерпел…
Всё это я вспоминаю как страшный сон. С тех пор не было ни дня, чтобы я не просыпалась в четыре тридцать утра…Я всё также жду его сообщения. Всё также надеюсь что-то исправить…Но в глубине души знаю, что это невозможно…
Спустя столько лет я думаю о том, что Максим был послан мне для того, чтобы познать настоящую любовь, ибо больше её я не встречала. Я познала многое. Боль отчаяния. Страх. Отрицание. Недоверие. Но несмотря на это до сих пор…Люблю его одного…
Скулшутинг – страшная боль и кошмар для всех, кто с ним сталкивается. Как и любой терроризм, которому нет оправдания. Выход есть всегда. Если бы я могла вернуть время вспять, мы бы просто уехали оттуда, взявшись за руки. В другой город, в другую школу, в другую жизнь.
Иногда мне снится это. И порой он подходит ко мне, пока я наряжаю ёлку с сыном или готовлю завтрак, и шепчет мне на ухо: «Прости меня…Моя маленькая Клубника»…