Лето постепенно перевалило за середину и уже близилось к концу. Погода безо всякой прелюдии резко переменилась, похолодало, частые ливни превратили дороги в раскисшее месиво. За последние недели фронт вернулся вёрст на пятьдесят западнее, и санитарная рота отступала вместе с полком.
На попечении сестёр милосердия оставалось около пятнадцати человек – раненые во время последней атаки и те, кого опасно было теперь перемещать. Среди последних по несчастливой случайности оказался молоденький подпоручик Петя Крейцер, который свалился с лошади – лопнула сгнившая от сырости подпруга, – да так неудачно, что, приложившись головой о камень, четвёртый день он метался в бреду. Ему выпилили кусок кости в своде черепа – освободили место для отекающего мозга. «Вот, сегодня отойдёт, как Бог свят!…» – шептались сёстры, но из последних сил и каким-то чудом Петя ещё жил.
Единственное, что радовало в госпитальном существовании, это то, что пока хватало морфия для раненых, и то, что Даша была рядом.
Даша рассказала, что родилась и выросла в имении под Кобургом. Отец – помещик, мать умерла вскоре после рождения второй дочери, за Дашей и сестрой ходила незамужняя тётка с отцовской стороны, которая нашла утешение в обучении сельской ребятни грамоте и счёту. С Дашей давали солидное приданое, однако никто не спешил взять в жёны рябенькую огненно-рыжую барышню. Было ясно – хорошей партии ей не сделать, а без любви идти замуж ей претило, да и призвание своё она искала в другом. Довелось ей побывать и под Акъяром в осаду, а после того, как город сдали, она долго колесила по полям сражений с санитарными обозами, пока не оказалась приписана к нынешнему, где и встретились они с Доктором.
Это была оглушительно тихая ночь…
Лето подходило к концу, но последние пару дней парило нещадно, в палатках было душно, как в аду. Раненые всё просили пить, и сестра на посту каждую четверть часа наполняла кувшин кипячёной водой, та не успевала остывать. Все как избавления ожидали ливня, но его всё не было и не было… Не выдержав, Доктор позволил себе снять форменный китель и расстегнуть две пуговицы на вороте сорочки.
Тут отлетел в сторону край полога.
– Доктор, Крейцер кончается!
Доктор, натягивая на ходу отвратительный жёсткий китель, бросился в палатку лазарета.
Подпоручик Петя Крейцер агонизировал. Весь в холодном поту, он содрогался в конвульсиях. Сквозь хриплое частое дыхание едва можно было разобрать, что зовёт он маменьку, сестру Лизу… Зрачки расширились до предела и закрыли полностью раёк, превратили глаза в два бездонных чёрных пятна. Сестра Марта пыталась удержать на лбу несчастного пузырь с холодной водой: «Тише, тише, миленький…». В последний миг взгляд его стал вдруг осмысленным, Петя крикнул жалобно ещё раз «Мама!..» и обмяк.
– Десять, тридцать две, – глухо сказал Доктор, взглянув на часы, и на выходе велел: – Сестра Марта, родным напишите, у вас хорошо выходит подобрать нужные слова.
Парило ужасно, и даже здесь, на высоком берегу над рекой не было и намёка на свежесть… От духоты осоловели и цикады, хотя прежде по вечерам воздух трещал, как молотилка на току. Вечерняя заря догорала – край неба за рекой ещё светился алым. И, проводив последний отблеск, Доктор затушил папиросу и растёр каблуком окурок.
«Спать».
До палатки он не дошёл.
– Даша?
Положил ей руку на плечо – плечо тряслось мелкой дрожью.
– Что с тобой?
– Петю жалко…
Прежде Доктору не доводилось видеть, чтобы Даша плакала: даже во время самых тяжёлых и безнадёжных операций, когда раненый умирал у неё на руках от боли, когда не хватало действия морфия – даже тогда она с каменным лицом делала своё дело, синие глаза были сухи, движения экономны и точны. А тут…
Он присел рядом, задел ладонью её ладонь – Даша вцепилась в пальцы, как в спасательный круг, чего прежде себе не позволяла.
– Сил нет… Я устала… Очень…