Глава 39. Нагорный. Тени прошлого.
Ты должен побеждать всех, ты в состоянии сделать это, но что произойдет, когда побьют тебя, сможешь ли ты справиться с этим?
Константино Д’Амато
Когда, я вышел из автобуса с заледенелыми стеклами, мощный порыв ветра чуть не сбил меня с ног. Я пошел вперед, прикрывая лицо рукавом. Со всех сторон: сверху, сбоку, спереди и сзади на меня сыпалась снежная крупа. Я продирался по сугробам, лицо медленно превращалось в мертвую безжизненную маску.
Может быть, сейчас было раннее утро, а может и вечер, на моих часах было ровно шесть, но круглые сутки стояла ночь, и я не мог ничего сказать об этом.
В торце дома стояли люди, державшиеся за стену. Я заметил их только тогда, когда подошел вплотную. У угла дома стоял фонарь, но его свет еле пробивался сквозь плотную снежную завесу. Я не слышал, как хрустит снег под ногами, я вообще ничего не слышал. Если кто-то бы крикнул мне прямо в ухо – я и этого бы не услышал, такой сильный был ветер. Какая-то женщина рядом со мной прижимала к себе ребенка.
Я подошел к своему дому. Дверь в подъезд беспомощно болталась на одной петле. Я вошел внутрь и поднялся по лестнице. На площадке второго этажа намело сугроб, а перила все заледенели. Едва не зацепившись головой за огромную сосульку, свисающую с потолка, я вошел в квартиру.
После того, что творилось на улице, это казалось раем. По крайней мере снега тут не было. Здесь стояла абсолютная – до звона в ушах тишина. Я посмотрел по сторонам.
Изя сидел в кресле, укрытый множеством одеял. Степан негнущимися пальцами со слезающей кожей обламывал спички, пытаясь разжечь в треноге таблетку сухого спирта. Игорь сидел на полу с закрытыми глазами, опершись спиной о стену, и как будто бы спал.
Тишина словно разорвалась изнутри и раздался голос Изи, тихий, с трагичным надрывом, словно оплакивавший кого-то:
– Мы тут умрем, Саша! Они не успеют спасти всех…
Я вдруг почувствовал, что мне не хватает воздуха и прямо в унтах и шубе, снимая на ходу рукавицы, подошел к окну и стал срывать с рам полоски бумаги, которыми они были проклеены, дергал за ручки, желая впустить внутрь всю эту непогоду.
– Ты это что задумал, смертный?! – раздался сбоку голос Игоря.
Я вскочил с кровати. В висках стучала кровь. В глазах расходились кругами темные пятна.
Так, спокойно. Я – дома. За окном – лето. Никто не умер. Все живы.
В квартире было тихо. Я встал и прошел на кухню, чтобы сделать себе чай и увидел на столе записку:
ОТЕЦ! Я в павильоне. Приходи, как сможешь.
МАЙК.
Я поставил на плиту чайник.
Странно все это складывается. Странно… Майк тогда настоял – и мы сложились деньгами, выкупили павильон дяди Ибрагима. Сейчас он там и пропадает целыми днями: делает ремонт, расставляет мебель, возится с вывесками. Звонил вчера, договаривался, чтобы привезли ему еще этих побрякушек.
А я… Я, если честно, не верю во все это. Хотя… Хотя, конечно…
Закипел чайник. Я долго стоял и смотрел, как набирает силу струя вырывающегося из него пара.
Хотя, конечно, все может быть… Я всего лишь старый дурак, а он… Он молод и полон сил. Вот пускай и кует свое счастье. Я выключил газ, наскоро оделся и пошел на рынок. Решил, что напьюсь чая где-нибудь там, в чайной.
Зайдя в павильон, я увидел, что Майк очень энергично занимается креплением полок. Мои слабые попытки помочь не были приняты в расчет. Майк носился с обнаженным торсом туда-сюда по павильону, который уже успел пропитаться его молодым крепким духом. Я потерся там, как неприкаянный, покрутил в руках полки, которые он собирался крепить, а потом тихой сапой улизнул в чайную добирать утреннюю дозу танина, кофеина и чего-то еще, что требовалось моему бренному телу.
Заказав себе два стакана крепкого черного чая, я сел за столик подальше от остальных и, по своему обыкновению, пустился в пространные умственные рассуждения о жизни.
Я завидовал Майку. Он знает, что делает. А делает то, что он знает. Про себя я этого сказать не мог. Разменивая пятый десяток, я понял одну простую вещь – ни один путь никуда не ведет. Результат все равно один. И сводится он к ящику определенных размеров. И не важно, напишут о тебе некролог в газете или нет. Не важно, насколько красив будет ящик. Может быть, это и не ящик будет вовсе, а урна. Не имеет значения.
Как говаривал когда-то Игорь Чекомазов, тот, кто хоть немного разбирается в жизни, счастливым быть не имеет права.
Я, конечно, был бы не против жить ради какого-нибудь достойного дела. Если только есть такое дело, которому нужна эта жалкая жизнь…
Я мог бы пуститься в странствия, как дядя Ибрагим, но я понимал, что рано или поздно мне придется сойти с поезда, автобуса или самолета и взять в руки суму и посох. И это меня страшило и останавливало. Сума и посох. Или тогда мне надо будет вернуться, приползти на коленях куда угодно – на завод, на рынок или в колхоз, и просить, умолять, чтобы тебя взяли обратно, делать какую-нибудь бессмысленную грязную работу за чашку похлебки. За чашку похлебки или за возможность. Возможность когда-нибудь начать это путешествие еще раз.
Неожиданно мои рассуждения прервала чья-то тяжелая рука, которая легла мне на плечо.
Из-за спины появился человек, который плавным движением обошел мой столик и сел с противоположной стороны. В руках у него был знакомый портфель. Я поднял глаза и узнал прапорщика Карнаухова.
– Физкульт-привет! – доброжелательно сказал он, как будто мы расстались с ним только вчера.
– И вам не хворать – растерянно ответил я.
– А ты все бездельничаешь? – как бы между прочим спросил он, – а я вот, как ты помнишь, все, что обещал, выполнил. Ты вернулся, можешь спокойно жить и работать.
– Да, спасибо…
– Да, Саша. С двумя трупаками тогда пришлось повозится.
– С тремя – поправил я его.
– Нет, Саша, это ты, наверное, уже все позабыл. Их там был только двое… Но не в этом суть. – голос его стал какой-то холодный – за тобой должок, Саша. А должок, как известно, платежом красен. Теперь уже мне нужна будет твоя помощь.
И прапорщик вкратце рассказал о том, что это за помощь и как это все будет происходить.
Говорил он тихо, но четко и с расстановкой. Все было предельно кратко и абсолютно понятно. То, что он сказал, мне почему-то не понравилось.
Я вдруг почувствовал, что мне не хватает воздуха, отодвинул легкий пластмассовый столик и двинулся к выходу. На улице я почувствовал свежий ветерок. Было лето. Светило солнце. Вокруг все спокойно. Никто не умер.
Напротив чайной, метров за сто стоял павильон. Наш с Майком павильон… На крыльце стоял Майк, с голым торсом и, активно жестикулируя, разговаривал с каким-то коренастым человеком. Человек стоял ко мне спиной, между мною и ним стоял припаркованный рядом с павильоном автомобиль.
Майк махнул рукой и скрылся в павильоне.
Коренастый обошел припаркованный автомобиль, медленно поворачивая голову в мою сторону, и застыл, уставившись на меня.
Хитро прищурившись и сверкая на солнце голым уродливым черепом, в мою сторону смотрел Лысый.
Глава 40. Шон. Бабы и дурь.
Не те бляди…
В. Маяковский
Шон смотрел на дорогу. Количество задач на сегодняшний день все увеличивалось. Как ни претило Шону иметь дело с чиновниками и иными представителями власти всех мастей, но просьбу Татарина следовало выполнить как можно скорей. Ведь авторитет его был неизмеримо высок. Поэтому машина Шона пробиралась сквозь редкий поток машин в сторону здания горсовета.
Невольная его спутница Татьяна уже немного свыклась с обстановкой и пришла в себя. Она перебралась на переднее сиденье, где вполне уверенно, как будто на своем месте, орудовала пилочкой для ногтей. Она начала болтать всякую ерунду, которую Шон пропускал мимо ушей, время от времени кивая головой, хмыкая, пожимая плечами или делая еще какие-то бессмысленные действия на грани автоматизма. Голова его сейчас была забита другим – как построить разговор с Чернышовым. Депутаты, они ж ведь дерганые. Инстинкт самосохранения напрочь отсутствует. Того и гляди орать начнет или из пушки палить.
– А мне вот очень ярко-красные нравятся… – продолжала щебетать Татьяна – Я как-то видела на рынке – такая прелесть. Вот только стоили дорого. Полторы моих зарплаты. Мне такие в жизни не купить.
– Ярко-красные? – переспросил Шон.
– Ярко-ярко красные – вздохнула Татьяна – очень красивые…
Тем временем, Шон уже парковался. Заглушив мотор, он посмотрел на Татьяну.
– Ну что, успокоилась? Тебя куда отвезти? – спросил он.
В бардачке лежал «Макаров» с полной обоймой, но светить его Шон не хотел.
– А можно я еще с тобой покатаюсь? Ну пожалуйста… – послышалась просьба Татьяны – с тобой так интересно…
– Ладно, валяй – холодно ответил Шон. – Сиди тогда здесь, я быстро. И ничего не трогай.
Что ж, придется идти без «Макарова». На свой страх и риск.
– Можно я с тобой? – Татьяна вцепилась ему в рукав – Пожалуйста.
– Нет – Шон отдернул руку – У меня встреча. Важная.
Он быстро выскочил из машины и, пролетев по ступенькам крыльца, вбежал в вестибюль. Дорогу ему сразу же преградил бодрый лысоватый мужичок в бронежилете.
– Вы к кому? – настойчиво осведомился мужичок.
– Депутат Чернышов мне нужен – ответил Шон.
– Кабинет сорок два. А вы кто?
– А я по личному… вопросу.
Мужичок подозрительно посмотрел на Шона. Не часто в горсовет по личным вопросам заходят такие граждане.
– Вы мне паспорт предъявите, пожалуйста – сказал мужичок. В руках у него появилась автономная тревожная кнопка.
Шон растерялся. Он начал демонстративно шарить по карманам.
– В машине забыл – наконец произнес Шон и направился к выходу.
В дверях Шон столкнулся с женщиной, которая вела на поводке таксу. Тут же перед ней, будто из ниоткуда, вырос мужичок в бронежилете.
– Так, гражданочка, а с животными сюда нельзя. – важно произнес он.
– А где ж я вам его оставлю?! – ехидно спросила женщина – Не бойтесь, оно не кусается.
И она двинулась вперед, ни на кого не обращая внимания.
Мужичок в бронежилете догнал ее и, ухватив за талию, стал тянуть к выходу.
– Руки убрал! Архаровец! Опричник! – закричала женщина – Люди, помогите!! Я на вас мэру буду жаловаться!
Мужичок кряхтел, женщина орала, собачка, повиснув на поводке, жалко поскуливала. Шон не стал наблюдать за развитием событий. Улучив момент, он ринулся в коридор, добежал до лестницы, а затем понесся наверх, на четвертый этаж. Задача есть задача, и ее необходимо было выполнить.
Ворвавшись в коридор четвертого этажа, Шон подождал секунду, чтобы успокоить дыхание, а затем спокойным шагом пошел к нужному кабинету.
Двери сорок второго кабинета были открыты нараспашку. Оттуда, пошатываясь, вышел мужчина лет тридцати. Выглядел он неважно: галстук съехал набок, внизу, из-под пиджака вылезла рубашка, светлые волосы были всклокочены, на брюках отчетливо виднелось пятно неопределенного цвета. Мужчина вышел в коридор и, остановившись, начал копаться в портфеле.
Шон, поравнявшись с ним, тихо, но уверенно спросил:
– Вы Чернышов?
Мужчина поднял на него ничего не выражающие голубые глаза.
– Ну я! А что? – произнес заплетающимся языком
– Я от Татарина – коротко сказал Шон.
– Ааааа! – на лице Чернышова появилась какая-то искра понимания. – Ты баб привел?!
Чернышов вновь погрузился в изучение содержимого портфеля.
– Где бабы?! Как так?! – прохрипел Чернышов – Ты пришел от Татарина, и без баб?! Иди, иди давай…
Тут лицо его озарила радость, он достал из портфеля зажигалку.
– Зажигалочка моя, ммм! – он поцеловал свою находку, а потом снова сфокусировал свой взгляд на Шоне и добавил:
– Иди давай, приводи баб, тогда будет разговор – сказал Чернышов.
– И дурь – добавил невысокий коренастый человек, который только что вышел из кабинета – И быстро давай!
– Слышал, что тебе человек сказал?! Быстро давай! – выдохнул Чернышов и фамильярно похлопал Шона ладонью по шее – Сынок…
Шон рассвирепел. Он схватил Чернышова за галстук и уже собирался ударить его лбом в переносицу, но остановился, услышав сбоку от себя щелчок. Этот звук он не спутает ни с чем, когда бы он его ни услышал. Это был звук снимаемого предохранителя.
Шон повернул голову направо и увидел направленный на него ствол. Немного дальше, за стволом, находился державший его мордоворот, стоявший в проеме двери сорок второго кабинета.
– А ну-ка рученьки убрал – хмуро произнес он – и топай ноженьками. Не мешай власти работать.
Шон отпустил Чернышова и показал мордовороту пустые руки.
– Ладно, ладно – произнес Шон, пятясь назад – Приду потом, в приемный день.
Он рванулся на лестницу и побежал вниз. Сзади была слышна возня и ругань.
Задача осложнялась. Можно было, конечно, отчитаться Татарину. Бабы – это его профиль. Может быть он, даже согласится и на дурь. Смотря какой важности вопрос ему нужно решить. Хотя, с другой стороны, после дури – какой разговор? Разговора может и не получиться. Нужно было доложить Красавчику. А тот пусть решает.
Шон вышел на первый этаж. Скандал, происходивший там, уже набирал обороты. В фойе уже была милиция. Женщина причитала, сидя на стуле, мужичок в бронежилете виновато стоял рядом. Собака, сорвавшись с поводка, забилась в угол.
Шон, не привлекая к себе внимания, повернул в левое крыло. Дойдя до дверей с надписью WC, он, без лишней скромности, открыл ее и, пройдя мимо кабинок, дошел до окна. Резким движением открыв окно, Шон перемахнул через подоконник и скрылся в прилегающих кустах сирени.
Через несколько минут он, на ходу отряхиваясь от паутины, вышел к тому месту, где был припаркован его автомобиль. Татьяна вышла ему навстречу.
– Ну наконец-то –сказала она – отвези меня куда-нибудь, я есть хочу.
– О! А говорил, что без баб! – раздался за спиной хриплый голос – Так это уже другой разговор…
Шон обернулся. В двух метрах от них стоял Чернышов. Мордоворот с коренастым шли где-то вдали. С вожделением Чернышов смотрел на Татьяну.
– Это уже другое дело – продолжил он – ну пойдем в мою машину, пососешь.
Чернышов не успел закончить мысль. Шон подскочил к нему и так, как и хотел пятью минутами ранее, изо всех сил ударил его лбом в нос. Чернышов крякнул, опустился на колени, закрыв лицо руками. Между его пальцев на землю потекла кровь.
– Аааа! СУКА! – сипел он – Мочите его! Где вы?!
Мордоворот ринулся в их сторону, на ходу доставая из наплечной кобуры ствол. За ним невдалеке семенил коренастый.
Шон рванул к машине, достал из бардачка свой «Макаров» и саданул, не целясь, два выстрела в сторону бегущего мордоворота. Мордоворот прижался к земле, одной рукой прикрывая голову, а другой увлекая за собой коренастого.
Шон втащил в машину застывшую в ступоре Татьяну и сел за руль. Машина завелась с полоборота.
– А с тобой, говно, я еще поговорю – кинул он через окно, проезжая мимо Чернышова.
Глава 41. Нагорный. Разница менталитетов.
Спартак, Разин, Пугачев – все они проиграли не из-за слабости или предательства,
А исключительно лишь из-за осознания того факта, что бывшие рабы, придя к власти, обязательно
Превзойдут своих хозяев по жадности, жестокости и самодурству.
Записки историка.
Утром я проснулся совершенно разбитым. Вчера я долго не мог уснуть – все лез в голову разговор с Карнауховым. Мало сказать, что он меня озадачил. Он меня, скорее всего, шокировал.
«– Но ведь я уже не молод. А для всего этого, тем более. – говорил я ему.
– Не молод, говоришь? – отвечал прапорщик – Что же ты, может на здоровье жалуешься?
– Не жалуюсь. Но физическая подготовка, конечно уже не та.
– Ну так тебе жечь из мухобойки здоровья много и не надо… Там всего то дела – вовремя не обосраться. Поэтому там все ветераны… От тридцати и выше. Мне юноши ни к чему. Представляешь, как они будут справляться с нашей задачей? Да при первой же опасности в штаны наложат, будут бежать по полю с полными штанами и орать «Мама!». Мне такие не нужны… Мне нужны такие, как ты. Матерые, повидавшие жизнь. Пусть с травмами, зато знающие, что такое поставленная задача. Пусть стометровку не пробежишь на отлично, зато сделаешь то, что надо без колебаний и гуманистических соплей.»
Я потряс головой и сел, спустив ноги с кровати. Не имею ничего против самой постановки вопроса. Но почему именно я? Такой ли уж я матерый? И сделаю ли я все без колебаний и гуманистических соплей? Неужели совесть мою пора выбросить на помойку?
Проект, в котором мне предлагал поучаствовать прапорщик, носил название «Немезида».
Если быть совершенно точным – спецподразделение «Немезида». При соответствующих данной компетенции органах.
А Немезида – это богиня возмездия.
«– Нельзя все время быть белыми и пушистыми, честными, добродушными. – говорил мне вчера прапорщик – Нельзя быть ко всему терпимыми, нельзя всех подряд уважать. Ты скажешь мне, что это плохо? Скажешь, а как же закон, где же суд и следствие? А я тебе отвечу – так было всегда! И так должно быть. Это война совсем другого уровня. Иначе такие, как Митин и Короленок, до сих пор бегали бы с обрезами.»
Основной задачей спецподразделения «Немезида» являлась ликвидация бандитизма. Полная и безоговорочная. В самом буквальном смысле этого слова. Это означало стрельбу на поражение… И никаких арестов.
«– Заставить я тебя не могу. Но, ты пойми, я на тебя рассчитываю. – сказал он напоследок – Я же вижу, знаю, чувствую, как ты их ненавидишь! Этих ублюдков… Они же нелюди! Они тебя тогда еще чуть не порешили… А сколько было убито? Они ж, как фашисты, им ребенка убить – что в занавеску высморкаться… Думай, Саша, думай… Хорошо думай. А я со своей стороны могу тебе пообещать: как только мы избавимся от этой заразы, ты уходишь на заслуженный отдых… Будем считать, что все это время, начиная с твоей срочной службы, ты проработал в органах госбезопасности… Будешь офицерскую пенсию получать, ну и все льготы соответствующие… Все будет засекречено, ни одна шваль никогда ничего не узнает. Так что, решайся…»
На размышления он оставил мне три дня. Или… или… Нет, конечно, если я откажусь, ничего особенного не произойдет. Так, разве что негласный надзор… Какое-то время. Просто неприятно. Он, выходит, мне доверился, а я…
А что я?
Прапорщик-то на сто процентов был уверен, что я соглашусь. А что остается делать? Идти и уничтожать, ради себя, ради своей страны, ради Майка… Но не стану я тогда таким же, как они? Даже хуже… Возомнившим о себе карателем…
Или оставить все как есть?
Пускай себе борцы с преступностью этим занимаются. Ищут зацепки, свидетелей, выписывают ордера на арест… А в ответ что? Снайперские пули, автоматные очереди в живот и взрывчатка в багажнике…
Бр-р-р-р… Это уже почти Сицилия. Невесело. Совершенно не весело.
Как-то раньше я об этом не задумывался.
Отогнав навязчивые мысли, я, наконец, скинул одеяло, и пошел босиком по прохладному, еще не успевшему накалиться от летнего зноя полу. Надо мыться, бриться, как-то жить дальше. И не думать, не думать ни о чем… Три дня у меня еще есть? Ну что ж, на третий день и решу…
Проходя мимо кухни, я увидел, как Майк хозяйничал на кухне. Он тонким слоем раскатывал тесто. Кажется, решил взяться за чебуреки. Я хотел незаметно проскочить в ванную, но не тут-то было…
– Доброе утро, отец. Как спал? – донеслось с кухни.
Я, как был, в трусах и майке уселся на табуретке.
– Доброе утро… Да, знаешь, с переменным успехом…
Только вот живот торчит совершенно не спортивно. Совершенно не подобающе для бойца спецподразделения. Видел бы меня прапорщик в таком виде, в жизни бы ему в голову мысль не пришла мне такое предлагать…
– А ты? Как дела с павильоном? – спросил я в ответ.
– Отлично! Все просто замечательно! Я уже почти расставил всю мебель, прибил полки. Товара, жалко, очень мало. Поэтому мне надо будет на пару дней уехать в Джизак. Вернусь, привезу еще – и можно будет начинать.
– Да… Можно будет начинать… Послушай, забыл тебя спросить – а ты вчера с кем это разговаривал?
– Я? Вчера?
– Ну такой человек неприятный. Инвалид какой-то или что? На машине черной приезжал…
– Аааа… Не обращай внимания, папа. У нас в Джизаке тоже были такие люди. Ходили по рынку, требовали деньги. Но это было давно. И этот такой же… Я его просто послал…
Мои опасения подтвердились, и я встревоженно посмотрел на Майка:
– Ты, Майк, будь с ним осторожен – он очень опасен!
Майк, хитро улыбнувшись, посмотрел на меня:
– Знаешь, отец, давай я тебе все же расскажу кое-что. Как обещал… Историю о том, как это было у нас. – Майк вытер руки фартуком и присел на стул – Они у нас появились так же, как, наверное, и везде. Предлагали за деньги так называемую крышу. Порядок, охрана, все дела… Сперва все это действительно было по-честному: они делали свое дело и мзда, которую они брали, была не велика.
– Ну а потом взыграла жадность – продолжал Майк – Аппетиты выросли. Как и следовало ожидать, появились такие, которые платить не смогли. Тогда на тех, кто не платил, стали наводить воров, портили им товар. А потом бандиты почувствовали свою власть и стали бить этих несчастных прямо средь бела дня. В один день один из торговцев очень сильно повздорил с бандитами. Его затолкали в багажник и увезли. Говорят, в горы. На следующий день он не появился на рынке. Не появился на рынке он и на третий день, по правде говоря, его, вообще, больше никто не видел. Тогда старшие из нас собрались, пошли на встречу и предъявили это бандитам. Но бандиты посмеялись им в лицо, избили, переломали им руки и сказали, что за такой косяк надо собрать большую сумму и принести к ним на «стрелку», иначе они каждый день будут избивать кого-нибудь, ломать им руки, а самых несговорчивых будут увозить в горы. Наши торговцы посовещались и пошли на «стрелку». Их было сто восемьдесят, а еще к ним присоединились все их родственники-мужчины. Всего вышло примерно тысяча двести человек. Они разделились и подошли на стрелку с разных сторон. Каждый нес с собой в руке камень. У нас в Джизаке очень много камней, особенно в горах. Бандиты почуяли неладное и стали стрелять. Кого-то они ранили, и даже кого-то убили. Но, каждый, кто пришел, бросил в них свой камень, и тысяча двести камней сделали свое дело. Из бандитов никто не выжил. А их было полсотни, не меньше… После этого у нас уже не было таких людей: никто больше не ходил по рынку и не собирал деньги. Я думаю, еще долго на это никто не решится.
Это была очень красивая история. Но я в такие истории обычно не верю. По крайней мере, для наших широт они крайне нехарактерны.
Я посмотрел на Майка и заметил:
– Знаешь, боюсь тебя разочаровывать, но у нас в Безымянске камней мало. А что касается людей – никто здесь не пойдет под пули. Хоть весь город собери.
– Не может быть…
– Если честно, если тебя на рынке изобьют бандиты, тебе никто даже скорую помощь не вызовет. Это все разница менталитетов. – сказал я.
Майк встал, почесал затылок. Выглядел он озадаченным.
– Как-то здесь у вас странно все – произнес он.
– Но на меня ты всегда можешь рассчитывать… – ответил я ему и вышел из кухни. Надо мыться, бриться и как-то дальше планировать свое существование. И скорее всего, прапорщик прав – не стоит быть белым и пушистым.
А Немезида… Немезида – это богиня возмездия. И по всей видимости, работы для нее будет очень много.