Глава 11. Нагорный. Свобода выбора.
Если не знаешь, что делать – делай шаг вперед.
Из кодекса чести.
На следующее утро я встал и понял, что на работу мне идти совершено не хочется. На работу – то есть, в школу. В школу – то есть, на работу.
Говорят, однажды герой анекдотов Вовочка тоже не хотел идти в школу. Вот мама ему и говорит:
– Вовочка, иди в школу. Школа – это дом знаний, там ты сможешь на переменках играть со своими друзьями. Ну и в конце концов, ты все-таки директор школы.
В конце концов, я все-таки учитель… И я должен взять себя в руки, проглотить нехитрый свой завтрак и поплестись маршрутом, который был уже хожен мною много-много раз.
Всю дорогу от дома до школы мне лезла в голову одна назойливая мысль. Я стал анализировать свои поступки за последнее время, а произошедшую со мной на днях историю – особенно, и задался вопросом: а мог ли я в каждом отдельном случае поступить как-нибудь по–другому. Например, мог бы не геройствовать, а спокойно пойти себе восвояси, или не стал бы заходить в «Росинку», а пошел бы, например, да искупался? Мог или нет? Хотя бы в принципе?
Мог ли я не дежурить на дискотеке, не свистеть в туалете? Не ходить в кабинет к директору, наконец?
Ответов у меня не было, и я решил поэкспериментировать. Вообще, надо начинать с малого. Неподалеку я увидел лежащую на дороге перевернутую консервную банку. Вот сейчас я ее пну. Изо всех сил. И она улетит очень далеко. Я так решил. А значит, так и будет.
Я разогнался как следует, подбежал к банке и размахнулся правой ногой. Прямо-таки форвард сборной Голландии. Удар! И… Банка осталась на месте. А я еле сдержался, чтобы не заорать. Пальцы пронзила резкая боль, и я едва устоял на ногах. Что же это за баночка такая?! Надо глянуть. Я наклонился и приподнял ее – банка прикрывала короткий торчащий из земли кусок трубы.
На противоположной стороне улицы стояла старушка с кошелкой. Она пристально смотрела на меня и крестилась.
Когда я, прихрамывая, зашел в учительскую, там было несколько шумно. Посреди помещения стояла молодая учительница, вся в слезах, мокрая с ног до головы. Вокруг нее собрались другие учителя.
– Вот же дегенераты! Дебилы! Слов нет… Как так можно?! Молодой учитель пришел в класс! А они так?! Я им покажу! – возмущалась Елена Петровна.
Я спросил у географа, который стоял немного в стороне, что же, собственно, произошло.
– А вот, облили водой Варвару Николаевну. Поставили ведро с водой над дверью, подперли чем-то. А она вошла, ну и… Вот как-то так…
Стали разбираться, что к чему и оказалось, что как раз следующий урок в этом классе у меня. Елена Петровна решительно направилась вместе со мной, чтобы разобраться на месте.
– Ну ничего, ничего, дождутся они у меня экзаменов. – ворчала она – Все в ПТУ пойдут! Давайте мы им вместе с вами сделаем внушение, Александр Сергеевич. Хорошее внушение… Что-то ж надо делать… Как это так?! Уму непостижимо.
По поводу того, что надо что-то делать, у меня не было сомнений. Но вот по поводу внушений, как раз наоборот, уверенности не было. Уверенности в том, что эти внушения хоть сколько-нибудь помогут. Если, конечно, тот, кто их собирается делать, не профессиональный гипнотизер.
– А может мы их того… – неожиданно возникшая мысль не давала мне покоя.
– Чего – того? – переспросила Елена Петровна.
– Ну, того… Внушение сделаем через сеанс гипноза. Сейчас, говорят, наука шагнула далеко вперед.
Елена Петровна как-то странно на меня посмотрела, и мы зашли в класс.
Если бы на нас сейчас сверху полилась холодная вода, а потом еще вдогонку, с грохотом, прилетело бы пустеющее на ходу ведро, я бы, наверное, не удивился. Удивился бы я, наверное, немного позже. Интересно изучать и анализировать собственные реакции.
Вот, как бы я поступил? Орал бы? Швырнул бы это ведро в гущу класса? Или что?!
Водой из ведер меня пока не обливали…
Как-то раз меня сильно достал один мальчишка. Он пожелал выбежать из класса, бросив на ходу что-то оскорбительное, и я, перепрыгнув через две парты, настиг его у доски и хотел дать хорошую затрещину. Но промахнулся. У детей хороший инстинкт самосохранения, и он нырнул куда-то вниз. А я со всей дури врезал рукой по доске. Удар был такой силы, что массивная доска сразу же слетела с креплений и, зловеще проскрежетав по штукатурке, врубилась в пол возле плинтуса. Задребезжали тогда оконные стекла, затрясся пол. Вот это было сильное внушение. И для меня, кстати, тоже. Мальчишка тогда чудом не пострадал.
– Так, кто это сделал?! – спокойно, но грозно спросила Елена Петровна, ни к кому конкретно не обращаясь.
Тишина.
– Кто это сделал!!? – теперь уже послышались металлические нотки.
Напряженная тишина.
– КТО ЭТО СДЕЛАЛ, Я ВАС СПРАШИВАЮ!!! – теперь уже гроза была в самом разгаре
Тишина.
– Значит так! Если… Еще раз! Нечто подобное повторится!! Я добьюсь! Слышите?! Добьюсь!! Чтобы всех вас, всех до единого, поставили на учет в милиции! Вот тогда вы у меня попляшете!! Это что ж творится-то? Никогда, никогда еще такого не было! – запричитала в конце концов Елена Петровна.
– Александр Сергеевич! Вы вот с ними построже, пожалуйста. – добавила она.
– Ничего, ничего, все в порядке. У меня своя, авторская методика – ответил я.
Елена Петровна пошла к выходу, а я, опередив ее, вырвался вперед и галантно открыл для нее дверь. Кавалер из меня так себе… Я только хотел удостовериться, что при этом ничего не свалится, не упадет, а за дверями нет ничего, что могло бы повредить.
Буквально через минуту, не больше, я вернулся в класс.
На моем столе стоял стакан. Стакан с какой-то жидкостью. Скорее всего, с компотом. Проблема была в том, что стакан был перевернут вверх дном.
Это был старый трюк, основанный на элементарных законах физики. Я знал, как это делается – стакан накрывался тетрадным листком и переворачивался, и вот в таком положении его ставили на стол. Листок затем аккуратно вытягивался, а жидкость, имея поверхностное натяжение, никуда не выливалась. Получалось такое вот послание от внеземного разума.
Неопытные педагоги, сталкиваясь с этим феноменом, обычно, начинают паниковать. По их разумению, лучшим вариантом действий в этом случае является попытка резко перевернуть этот стакан, так, чтобы не разлить содержимое. Как ни парадоксально, но этим грешат даже учителя физики. Хотя, уж они-то должны знать, к чему это приведет. Стакан стоит, как приклеенный, оторвать его не так-то просто, а если это и удается, то компот оказывается разлитым повсюду в радиусе двух метров, даже на потолке.
Что ж, существует немало способов достойно выйти из этой ситуации…
Можно, как сумасшедший профессор-алхимик, пойти в подсобку, принести оттуда початую бутылку постного масла, налить масло тонким слоем вокруг стакана, таким образом сотворив временную защиту, и, слегка приподняв его, просунуть между столом и стаканом лист бумаги, а еще лучше картон, и перевернуть стакан обратно, дном вниз. Масло не даст жидкости вылиться.
Можно, будучи, например, заслуженным мастером спорта по тяжелой атлетике, взяться одной рукой за стакан, а другой за стол и перевернуть всю эту конструкцию, так чтобы не стакан стоял на столе, а стол на стакане.
Можно было, в конце концов, позвать техничку, и она быстрым отточенным движением смахнула бы этот несчастный стакан вместе с содержимым со стола прямо в ведро. Но это все не то… Не то… И вообще, сдался вам это стакан! Пусть себе стоит…
Я уже говорил, у меня своя, авторская методика.
Все эти трюки – пораженчество. В любом случае приходиться терять время и авторитет, играя определенную роль клоуна на полставки. А они-то за тобой наблюдают, смотрят, выводы делают. Обязательно увидят испуг в глазах. Я бы, может быть, и согласился на роль клоуна, но только лишь в том случае, если бы эти дети не были так сильно испорчены.
А методика моя достаточно проста – подобные поступки надо максимально дегероизировать. Максимально… Свести их авторитет на нет, приблизить к нулю, а то и выкинуть их в область отрицательных чисел. И у меня была свобода выбора, как это можно было сделать.
Что вы там говорите? Вы самые крутые хулиганы в школе? Ну тогда держите. Ловите платочек. Утрите сопельки. Ах да, забыл предупредить, я этим платочком говно с ботинок очищаю…
Я подошел к столу, взглянул на стакан, и окинув взглядом класс, брезгливо сказал:
– Кто поставил сюда эту парашу?
Какие-то неуверенные смешочки. И все ждут – что же будет дальше?
Ничего, я ведь, как и обещал, сделаю так, что этот стакан, равно как и тот, кто его сюда поставил, потеряют свою социальную значимость.
Я пошел в конец класса, взял двумя руками свободную парту и стал тащить ее к доске. Все притихли, и стали смотреть. Наконец, дотащив парту, я на вытянутых руках перенес все свои вещи с учительского стола на парту, стараясь демонстративно держать максимально возможную дистанцию…
Потом я искоса глянул на стакан, и сказал, будто бы сам себе:
– Я, конечно, не доктор, но, по-моему, там моча.
А потом, тщательнее присмотревшись к стакану:
– И следы зубов… Из него, что, кто-то пил?
Глава 12. Лютый. Свобода от выбора.
Свобода – это осознанная необходимость.
Да вот только нам век такой свободы не видать.
Просветлевший Спиноза
Провалявшись в полудреме еще часа два, Лютый проснулся и долго смотрел в потолок.
Тягучее, мерзкое, липкое чувство страха поднималось откуда-то из подсознания. Маленький этот страшок, совсем крохотный, словно капля камень, точил и точил подсознание, постепенно выходя в сознание – и оказалось, что не такой он и маленький, этот страшок, что это целый айсберг, девять десятых которого скрывалось неизвестно где, и теперь он выползает, затмевает разум, парализуя и блокируя всякую способность действовать и мыслить.
Не страшна была милиция – бегал в свое время Лютый и от милиции. И не так страшно было оказаться под следствием – это было тоже вполне переносимо и понятно. Страшно было другое – а именно то, что все это могло произойти в любой момент – в следующую секунду или никогда.
Или никогда… И тогда Чувачок будет отгребать за всех по полной и получит сполна, сколько там ему полагается по Уголовному Кодексу.
Хотел бы он быть на его месте? Очевидно, нет. Должен ли он был что-то сделать? Очевидно, да. Но, что он должен был делать, было совершенно непонятно.
Информации было крайне мало. Даже всезнающий Бро, к которому Лютый примчался в дежурную смену в отделение травматологии, как только узнал неприятную новость, только пожимал плечами. Местная шпана видела, как у «Радуги» долгое время бродил какой-то тип в штатском. Бродил и бродил… Что-то искал, копался, расспрашивал. Побродил, потом уехал.
Но где-то они прокололись? Иначе как так это получилось? И почему не взяли всех?! Почему именно Чувачок?
А еще, оказывается, существовала такая штука, как совесть… О, совесть. Должно же возникать какое-то чувство после того, как убьешь человека. Пусть даже нечаянно. Это как потеря невинности? Или какое-то другое чувство? Лютый понимал, что, скорее всего, это какое-то другое чувство.
По крайней мере, все его мысли постоянно крутились вокруг одного и того же… Одного и того же. Одного и того же! До темноты в глазах, до тошноты, до одурения.
Первой реакцией было желание пойти сдаться. Все это происходило на глазах у удивленно смотревшего на него Бро с проявлением некоего подобия истерики. Неизвестно, чем бы это все закончилось, если бы Бро не ткнул его больно костяшками пальцев под ребра и не прошипел на ухо:
– Тебе что, диазепама вколоть?! Могу устроить…
Это подействовало. Непонятно почему, но подействовало.
Неприятно было осознавать, что по твоей вине умер человек, да еще и отвечает за это другой. Твой друг…
Лютый немного успокоился и в каком-то полузабытьи дошел до дома, где метался, не зная, к чему себя приложить, пока его не сморил тяжелый неприятный сон.
Да и еще…
Лютый смежил веки.
Есть еще один немаловажный момент.
Он вновь забылся недолгим сном.
Папа… он будет очень зол.
Вдруг он почувствовал, как что-то приподнимает его вверх за ухо.
Просто вне себя.
Лютый вскочил с постели, продирая глаза, но тут же мощная оплеуха отправила его обратно.
Папа, как всегда, был легок на помине. Он прошел через комнату, потирая ушибленную кисть и оказался сидящим в кресле.
А Лютый, схватившись за голову, сидел на кровати, и смотрел исподлобья, как Папа беззвучно шевелит губами, кусая время от времени зеленое яблочко с красным боком.
Через минуту звон в ушах прошел и можно было понять, что Папа говорит:
– Знаешь, сын, давно тебе хотел сказать… Хреновый из тебя Джеймс Бонд… Честно скажу – хреновый. Ты почему его не добил?
– Чего?! – Лютый чуть не подскочил.
– Где контрольный в голову?! Почему к рельсам не привязал? – Продолжал Папа – Раз ты крутой, будь крутым уже до конца…
– Так он жив?! – вздох облегчения вырвался у Лютого.
– Живее, чем мы с тобой…
Лютый почувствовал некое подобие счастья. Значит, все не так уж плохо… Значит, все это он себе накрутил. И не надо больше думать об одном и том же – до забытья, до одури. Жизнь налаживается. Осталось только вытащить Валеру. Слеза скромной радости медленно покатилась по его щеке.
Но папа этой радости не разделял, он быстро вернул своего сына на землю:
– Мало того, что он жив, так еще чрезвычайно серьезно настроен засадить вас всех за решетку. Всех… До единого. Знаешь, попытка убийства – серьезная статья.
И он швырнул на стол журнал, который до этого держал в руках… Это был тот самый журнал, что у него вчера взял Бро. Журнал раскрылся, и Лютый успел прочитать лишь заголовок:
ИСТУКАНЫ
(отвечая И.Бродскому)
Из раскрытого окна подул свежий весенний ветер, он перелистнул страницы журнала, и теперь Лютый смотрел на разворот, полностью покрытий мелким кеглем.
– Знаешь, Папа, тут у Валеры проблемы… – вспомнил вдруг Лютый.
– У Валеры?! Значит, ты говоришь, у Валеры проблемы?! – ответил Папа – Нет, нет, дорогой, это не у Валеры проблемы, это у тебя проблемы! С ГОЛОВОЙ!!!
Лютый сидел, опустив глаза. Что верно, то верно.
– На хрена ты его на рельсы потащил?! – продолжал Папа – У тебя, что совсем мозгов нет?! Дегенерат…
– Папа! Так получилось…
– Ах, получилось? Хорошо… Раз получилось, значит так! Шутки кончились. – Папа говорил уже на полном серьезе – Слушай меня внимательно! И запоминай! Иначе будешь сидеть в тюрьме вместе с Валерой. Хотя нет…
Папа поднял вверх указательный палец
– У меня есть идейка получше – ты у меня служить пойдешь! В Нагурскую.
Нагурская… Это для Лютого был самый страшный кошмар на земле, хотя знал он про Нагурскую совсем немного.
Разве только то, что, находится она на восьмидесятой параллели.
А еще знал он одну занятную историю. Про солдата пограничной службы, который там служил. Он уже не помнил, где он эту историю слышал, но она очень хорошо врезалась ему в память.
Когда этого солдата из Нагурской отправили в отпуск домой, у него была только одна проблема – как туда попасть. Вертолет ожидался только через неделю, и, хотя для Нагурской это было вполне нормально, терять драгоценное время отпуска не хотелось. Тогда сметливый солдат напросился на атомную подлодку, которая всплыла у заставы по каким-то своим делам, и направлялась в дальнейшем в Мурманск.
Сначала все шло по плану. Ну а дальше вышел конфуз… По пути следования в Мурманск из Центра пришел приказ – и подлодка, не заходя ни в какие порты уплыла на шестимесячное автономное боевое дежурство в северную Атлантику. А что касается солдата, то его сперва объявили в розыск, но, потом, когда выяснилось, что и дома в Воронеже он тоже не был, признали без вести пропавшим – искать его никто не стал, ведь. район поиска был чрезвычайно велик. Через полгода этот солдат, как ни в чем не бывало, вновь появился по месту прохождения срочной службы, в том же самом, ничуть не износившемся, словно с иголочки, бушлате…
– Короче! – рявкнул Папа – Полтора дня тебе на сборы! Документы возьми. Подашься на поступление и на подготовительные курсы. Мы с тобой уже говорили об этом… А я здесь все сам решу! Послезавтра тебя здесь уже не должно быть.
– А как же Валера? – спросил Лютый.
– Валера? А что Валера? Во-первых, он сам дурак, что с тобой связался. Во-вторых, смысла нет его вытаскивать, он через пару месяцев опять туда загремит. Ну а в-третьих, я, извини, не палочка-выручалочка. Я из-за каждого придурочного не могу рисковать… Терпила – человек не простой… Со связями. Этим, знаешь, могут и заинтересоваться… Там! – и он показал пальцем вверх.
Папа выбросил огрызок в окно и вышел из дома.
Глава 13. Нагорный. Теория и практика.
…известно, что самые первосортные мальчики
в рыхлых организационных формах коллектива
очень легко превращаются в диких зверёнышей.
А.С.Макаренко.
Если честно, я не педагог. По профессии – да, я педагог. Но это не моя стезя, и я давно знаю это. И вот почему.
В период юношеского максимализма, да, – сеять разумное, доброе, вечное – это казалось мне призванием. Но, сейчас, увы, я понимаю, что это не совсем так. Можно даже сказать, совсем не так… Просто, в один прекрасный момент я понял бесполезность этого. Не скрою, у меня есть огромное желание сделать из этих детей если не «строителей коммунизма», то хотя бы честных, умных, порядочных людей. Но выходит-то совсем по-другому…
Вот, допустим: я беру, и делаю из человека «строителя коммунизма». И Петр Иванович делает из него «строителя коммунизма», но уже по-другому, по-своему… И Анна Никаноровна тоже… А потом этот будущий «строитель коммунизма» покидает школу и видит дома что-то совсем другое, а по телевизору – что-то третье, а на улице – четвертое… В итоге, все это усредняется, и вместо «строителя коммунизма» получается какой-то среднестатистический дурак, который сбивается с другими такими же среднестатистическими дураками в стаи, где они придумывают свои дурацкие законы, от которых сами же потом и страдают… В зависимости от особенностей воспитания у нас может получится среднестатистический дурак с придурью, среднестатистический дурак с комплексами, среднестатистический дурак с психическими отклонениями, и так далее, и тому подобное, вплоть до среднестатистического дурака с инициативой.
Но есть еще и обратная сторона медали… Допустим, я все-таки прыгну выше головы и воспитаю одного честного и порядочного человека. Пусть… Он закончит школу, выйдет из нее с аттестатом о среднем образовании, пойдет и завернет за угол, где его встретит какой-нибудь отморозок из параллельного класса с компанией, которые втопчут его в грязь, а потом он устроится на работу на какой-нибудь заводик, где его научат врать, воровать, изображать бурную деятельность и пьянствовать…
Можно воспитать двух-трех честных и порядочных людей, и даже целый класс. Но и они утонут в этом бездонном море. Чтобы изменить ситуацию, нужны тысячи и тысячи… Тысячи и тысячи…
Поэтому, быть педагогом – это не мое. Но, слава Богу, мне не нужно в сотый раз тереть о рукав эбонитовую палочку и делать вид, что ты ее видишь в первый раз, или кидать в серную кислоту таблетку цинка и восторженно говорить о пузырьках водорода. У меня есть русская литература, в которой девяносто процентов персонажей – те же среднестатистические дураки, в которой девяносто процентов цинизма, а оставшиеся десять – национальный колорит… И у меня есть русский язык, в котором огромное количество правил, и несметное количество исключений из правил, и который настолько гибок, что художественная ценность практически любого иностранного художественного произведения, переведенного на русский язык, определяется в большей степени уровнем переводчика, нежели уровнем автора…
А я – циник. Циник, полный всякого дерьма, и я, ведь, тоже дурак, но я не дурак среднестатистический, я – дурак специфический. Специфический дурак с придурью… Так и есть – я этого не отрицаю. И придурь моя иногда оказывается педагогически полезной, как в случае с этим злополучным стаканом.
Когда урок закончился, я снова спустился на второй этаж в учительскую. В учительской было уже более-менее спокойно. У меня был перерыв между уроками, так называемая «форточка», и я сел у окна, предаваясь своим размышлениям.
Вдруг появилась Петровна. Она была озадачена и взволнована.
– Саша, Александр! Срочно, срочно! Пойдемте, вы мне нужны!
– Что такое? – неохотно отозвался я
– Кажется там, за забором, на стройке, кого-то из наших детей бьют. – выпалила она.
– Может, все-таки, стоит вызвать милицию? – честно ответил я.
– Ну что там милиция сделает? Там же дети… – Петровна всплеснула руками – Мы должны этим заниматься.
Она пошла, я встал и без особого энтузиазма пошел за ней. Мы вышли во двор школы и, перейдя через футбольное поле, в конце концов, пришли к забору стройки. Стройка эта давно уже была заморожена, и там не было ни строителей, ни техники. Только недостроенное здание, да и бетонный забор вокруг. Отдельные плиты забора отсутствовали и на их месте кое как была натянута сетка из проволоки.
Мы подошли к участку забора из сетки и стали вглядываться.
Да, действительно, там один мальчик бил другого. Бил довольно жестко: руками и ногами, хватал за волосы и душил. Драки не было, было форменное избиение. Рядом стояли еще двое.
– Эй, а ну-ка прекратите! – закричала Петровна.
Компания пошла в обход здания, исчезая из виду. Избиваемый послушно следовал за ними.
– Александр Сергеевич, я прошу вас, сделайте что-нибудь! – умоляла Петровна
Я примерился и, вспомнив юность, подпрыгнул и ухватился за верхнюю перекладину забора, затем уперся ногами в сетку и перелез через забор.
Прежде всего, мне надо было подыскать педагогический аргумент повесомее. Я выдрал из ближайших зарослей сирени хороший прут, а затем пошел за хулиганами в обход здания.
Когда я обошел здание, увидел, что вся компания перелазит через забор с другой стороны стройки. Опять же, жертва экзекуции перелезла первой, и никаких попыток убежать не предпринимала. Пацан ждал, пока к нему не подошли и не отвесили тумака. Потом он был схвачен за шею в борцовский захват и уведен дальше.
Я пошел за ними, перелез через забор и осмотрелся по сторонам. Рядом стояла стайка малышей.
– Куда они пошли? – спросил я.
Малыши испуганно посмотрели на меня и пожали плечами. Я доверился интуиции и пошел по тропинке, сворачивающей за угол.
Один из малышей тихо рассуждал у меня за спиной:
– Эх, был бы у меня такой огромный бицепс, подошел бы к этому, как дал бы, чтобы улетел…
– Да разве бицепс тут поможет?! – небрежно кинул я.
– А что поможет?
Я остановился. Малыш смотрел на меня ясными, честными глазами.
Как много ему нужно было рассказать! И то, что, если ты испугался, сдался, тебе не помогут ни огромные бицепсы, ни первоклассная техника ударов. Тебе не поможет даже пистолет. И то, что я видел, как худой, как шпала, юноша, с руками, похожими на веревки, один, без оружия, в кровь месил нескольких здоровых, накачанных мудаков с огромными бицепсами. Просто потому, что морально был более прав, чем они.
Но малыш смотрел на меня ясными, честными глазами.
– У тебя все получится… – наконец выдохнул я – Ты только подрасти.
Я завернул за угол. Предчувствие меня не обмануло. Там была та же компания плюс еще человек пятнадцать.
Пацана уже били ногами на земле. Опять же бил один, а рядом стояли двое, они время от времени плевали сверху на лежащего.
Я подошел сзади и хорошенько хлестанул прутом по спине агрессора. Он взвизгнул и обернулся.
– Чего тебе тут надо?!! Иди в школу!! – огрызнулся он.
Я еще два раза хлестанул его по плечам, он завалился на траву и стал скулить.
Тот, кого избивали ногами, сел на землю, и в слезах начал голосить:
– Зачем вы это сделали?!! Я в карты проиграл!!! Желание!!! Теперь они начнут все сначала… – и он разрыдался.
От толпы, окружавшей меня, отделился верзила примерно двадцати лет отроду. Он подошел ко мне, на ходу доставая нож:
– Мужик, ты что здесь забыл!? Карточный долг – святое. Не мешай…
Я, недолго думая, ткнул его пальцем в глаз. Долго думать в таких ситуациях, вообще, вредно, по-моему. Верзила крякнул и осел на землю, прикрыв ладонью раненый глаз.
Вокруг стояли тринадцати-, четырнадцати-, пятнадцатилетние. Они смотрели на меня серьезно. Казалось, вот-вот они кинутся на меня.
Все было безнадежно. Чтобы изменить здесь что-нибудь, нужны были человек двадцать с розгами.
– Карты картами, а берега не путай, а?! – кинул я верзиле, плюнул под ноги, зашвырнул свой педагогический прут подальше в кусты и пошел назад. Стоявшие вокруг подростки послушно расступились.
Петровна все ждала меня за забором.
– Ну как там?
– Все, Петровна, относительно хорошо. Преступник наказан. А жертва…
– Что? Как там этот мальчик?
– А жертва – она по природе своей, жертва, поэтому жертвой и остается… И ничего с этим не поделать. Таковы правила игры…
Петровна, похоже, ничего не поняла, и стала причитать:
– Боже, Боже! Уже и по стройкам приходится лазить, драки разнимать. Что за жизнь пошла у педагога!