Песня любви Хрустального Паука. Часть II. Книги Юга

13

Птица провалилась сквозь паутину ветвей и рухнула в траву. Моросил надоедливый дождь, струился по листьям, шумел вразнобой. Хаыршах пошевелился, но встать не сумел. По лесу медленно ползла сизая, почти прозрачная река. Миллионы крошечных духов стлались по земле, просачивались через широкие деревья, кружились легкомысленно в ветвях. Птицу скрючило от боли. Она содрогнулась и все-таки сумела перевернуться. Кинжал Ашаяти, застрявший в костях крыльев, выпал на землю. Обессиленная давящей болью птица поползла прочь. Черепом вперед продиралась она сквозь сплетения трав и кустов, всё равно куда – лишь бы подальше от этого сизого потока!..

Птица поскользнулась на луже и камнем покатилась по склону, стукнулась о ствол одного дерева, о пенек другого. Хрустнули голые кости, из груди выскочило ребро и потерялось где-то в зарослях. Птица кувыркнулась с обрыва и рухнула на берег взволнованной реки.

Хаыршах поднял голову. Духи остались позади. С серого склона сползала серая грязь и лилась в серую реку под серыми небесами. Птица встала и подошла к воде, глянула на свое отражение. Клюв разбит, в черепе трещина, зато черные глаза живо клубятся, пыхтят ядом.

Птица заклокотала, захрипела, и объятый ужасом мир услышал ее жуткую песню. Из придавленных к земле кустов, из-под камней и переломанных корней поваленных деревьев полезли на свет извивающиеся черви.

14

На въезде в Чауянати, столицу Ланхрааса, карета замедлила ход и потащилась сквозь прорывавшуюся в город толпу. У высоких золотых ворот со страховидными чудищами на башне шатались беззаботные стражники в сложных чешуйчатых доспехах с красноватым и золотым орнаментом, донимали прохожих – нахально копались в торговых повозках, растаскивали по карманам всё приглянувшееся, с мерзкими шуточками щупали мужчин и женщин и стегали плетками тех, кому «не к лицу хитрая морда». Совсем интересных уводили за угол, где угрожали, плевались и вымогали взятки. Собравшиеся у ворот крестьяне, ремесленники и мелкие торговцы все как один были тощие, оборванные, грязные от бесконечных дождей, зато каким разнообразием типажей отличались от них стражники! Толстые и тонкие, высокие и низкие, заросшие и лысые, чистые и чумазые, старые – и даже дети лет по двенадцать, не больше. Эти мелкие вели себя особенно нагло – лыбились с надменностью скудоумных королей и, довольные своей малолетней властью, подгоняли дрожащих от холода крестьян пинками.

– Что за балаган тут? – Сардан выглянул из окна и едва не получил локтем в лоб. – Ой… стражи намело, как мусора ветром.

– Тут всегда так, – сказала Шантари. – Посмотрите на музыкантов у стены? Они играют торжественный королевский марш.

Трое тощих оркестрантов в углу исполняли что-то запутанное и очень пьяное.

– Почему они голые? – проворчал недовольный зрелищем Сардан. – Их как будто из борделя выгнали.

– Возьмусь предположить, что одежда для них слишком большая роскошь, – сказала Шантари.

Лошади остановились совсем. Отовсюду гомонили, но Сардан не мог разобрать ни слова – только Шантари понимала местную речь. В стены кареты постукивали локтями, шуршали плечами. Где-то рядом стражники таскали за рукава протестующего мужчину, тот отбивался ногами, и толпа рассеивалась водоворотами при каждом пинке.

– Это надолго, – сказала Ашаяти.

– Нет, нас сейчас пропустят, – невесело улыбнулась Шантари. – Но сначала помнут хулигана.

– Что там случилось?

– Стража обыскивала корзину дубильщика и раскидала по земле всю кожу. Дубильщик стал сопротивляться, и его обвинили в неуважении к страже и королю.

– Так их никто не уважает, – развел руками Сардан.

– Вот они и надеются исправить это кулаками.

Джэйгэ косо поглядывал то в окно, то на демоницу, нетерпеливо скрипел ногтями по стенке кареты.

Вокруг пастуха с козами собралась целая делегация. Загибая пальцы, напряженно морща лбы, досмотрщики силились пересчитать животных, матерно спорили и нервничали от насмешливых взглядов. Стражники умели считать лишь до пяти, а коз было девять. В конце концов стадо разделили и большую часть, несмотря на нерешительные протесты пастуха, увели куда-то за угол.

Разъяренный разбитым при осмотре кувшином сборщик пальмового масла махал руками и остервенело рвал одежды – себе и окружающим. Дальше у стены стражники с копьями стучали древками по головам торговцев солью. Те, затравленные и покрасневшие, что-то лебезили быстро-быстро, дергали руками и не знали куда спрятать дерзкие взоры. Стражники смотрели на торговцев с такой злобой, что даже презрительные взгляды их как будто рычали.

– Вон те, у стены, пожаловались на высокие поборы за въезд в город, – сказала Шантари. – Стражники не стушевались и обвинили ябедников в подстрекательстве и измене. Теперь выбивают признание – откуда подговорили жаловаться, из Сенегримы или из Ракасинги? Когда торговцы умоляют прекратить избиение и говорят, что им больно, стража допытывается – откуда вас подговорили сказать, что вам больно, из Сенегримы или из Ракасинги? Когда торговцы просят не забирать весь их товар и все деньги – вы сами можете догадаться, что говорит стража. В любом случае, потом и этих обвинят в неуважении к королю.

К музыкантам, игравшим торжественный марш, присоединился еще один, с барабаном, и музыка над площадью загремела с новой силой – диссонантная и такая рыхлая, будто ее тоже били ногами. Вопли стенающей толпы звучали хором в этой трагикомичной опере.

Карету Шантари, дорогую и внушительную, с золотой отделкой, со скелетом на козлах, пропустили без досмотра. Стража на воротах почтительно посторонилась.

Чауянати жался к узкой бухте на берегу океана. Столичные дома были традиционно многоэтажными, и каждый верхний этаж обязательно строился уже нижнего. Крыши с башенками венчали шпили с фигурками натов, местных духов. Несмотря на богатую резьбу, сложные орнаменты с россыпями мелких деталей, колонны с изощренными капителями – всё было покрыто однообразным белым штуком, чтобы сиять на солнце благочестиво и скромно. Но белые камни Чауянати покрывала серая пыль, которая во время дождя свисала с карнизов комьями, а в сухую погоду разносилась по городу пеплом.

Карета вскоре выбралась из предместий и покатила по аккуратной мостовой. За цветущими изгородями высились роскошные дома столичных богатеев, у дверей толпились пугливые слуги. Вдоль тротуаров торчали прихотливо изогнутые фонари, разъезжали, позвякивая колокольчиками, помпезные экипажи, а в тени обвешанных цветастыми украшениями деревьев гуляли люди в пышных одеждах, дамы обмахивались веерами пестрых расцветок и замысловатых форм. Богачи Чауянати и лошадей одевали в платья.

За поворотами, куда порой сбегала дорога, виднелись прикрытые роскошью главной улицы побитые глиняные домики столичной бедноты, заросшие тропинки, запряженные людьми телеги и нищие, босоногие дети. И торчавшая щитом стража не давала этим мирам соединиться.

Джэйгэ смотрел в окно хмуро, и взгляд его скользил по одеждам прогуливавшихся в парках толстосумов так же, как скользят по нежной коже острые когти.

На стене висела большая – на весь этаж – афиша о выступлении какого-то модного певца, а рядом стоял мужчина в строгой деловой одежде и распевал во всю глотку похабную песню. Неподалеку, ничуть не смущаясь, прогуливались состоятельные господа с детьми и благосклонно улыбались исполнителю.

– У нас такие песни и в притонах петь стесняются, – скривился Сардан.

– Это зазывала, – протиснулась к окну Шантари. – Распевает песни, что будут исполняться на концерте. Вон и афиша с портретом. Один из здешних певцов. Я встречала его как-то по приезде в Ланхраас несколько месяцев назад. С красавцем на портрете, конечно, ничего общего. Вздувшийся красный нос, вялые щеки до плеч, губы вечно в слюнях. Фу!.. Он, кажется, родственник кого-то из министров, или знакомый, или родственник знакомых, короче – свой человек, ручной, выступает, где хочет. Все концертные площадки Ланхрааса под управлением властей, и разрешения играть на них выдаются только личным, карманным. Этому, щекастому, когда я уезжала пожаловали дворец – за заслуги перед народом и искусством. Уже не первый дворец, насколько мне известно. А каковы заслуги – вы слышите. Надеюсь, успеем отъехать, пока не началась самая вакханалия. Не буду рассказывать, что сейчас случится, у меня от такого язык отвалится. Но что поделать? Где творчество меряют золотом, там искусство – порнография. У возвышенного нет шансов перед пошлым. Можно забрызгать грязью чистоту, но не всё в мире отмывается. Гляньте, например, сюда.

Шантари кивнула на коротышку под пестрой афишей на углу. Он стоял в окружении коленопреклоненных слуг и плевал им в лица.

– Еще один зазывала. Это выдержки из спектакля на афише. Два часа артист со сцены оплевывает сидящих вокруг него. И это весь сюжет – больше там ничего не показывают.

Возле толпы бегал второй зазывала и кричал режущим голосом:

– Приходите все! Приходите все! Блистательные выступления народного кумира Ланхрааса, прекрасного и бесподобного, исключительного и нестареющего Тхуньяна Мауко! Незабываемое представление великого артиста, лауреата всех королевских премий! Два народных спектакля в одном! Классическая пьеса «Ведерко соплей» и новинка сезона – «Новое ведерко соплей»! Приходите все! Насладитесь великим искусством Ланхрааса! Начало – после обеда!

– Кто-то ходит это смотреть? – скривилась Ашаяти, не разобравшая речи зазывалы.

– Признаюсь, я ходила.

– Тьфу, я никогда тебе не доверяла!

– Не по собственной же воле, не нужно на меня смотреть с таким презрением! Месяца три назад меня пригласил один из больших чиновников, который думал таким образом заполучить мое расположение. Лучше бы пирожное подарил… Искусство Ланхрааса – это искусство его элиты, а гнилое дерево дает гнилые плоды.

– Гнилое дерево не дает плодов, – поправил Сардан.

– Может быть и так. Природа умнее людей.

Наконец карета свернула в сад, проехала по заросшей кустами аллее и остановилась у громадного особняка с островерхой башней на углу.

– Моя скромная развалюшка, – прокомментировала Шантари.

В «развалюшке» было четыре этажа с огромной лоджией наверху и витиеватыми узорами на карнизах. Отдельно располагались флигель для прислуги и окруженный цветами погреб для вина, большой фонтан со статуями и прогулочная площадка в саду.

– Скромность ваша добродетель, госпожа, – произнес пораженный роскошью Сардан.

– Скажи честно, где ты заработала такое богатство? – сказала Ашаяти.

– Богатство не зарабатывают, моя милая, его отбирают. Тебе ли не знать? – печально улыбнулась Шантари

Меланхоличный кучер вяло сполз на землю, поднял руки кверху, чтоб покрутить уставшие кости, а тем временем из дворца посыпались скелеты. Они окружили свою госпожу и, не проявляя особого почтения, потащили всех в дом. Один Джэйгэ, насупленный и мрачный, остался стоять на ступеньках крыльца.

– Прошу вас, – улыбнулась ему Шантари и показала на вход.

– Я должен найти Сююрин, – сказал Джэйгэ.

– И куда вы пойдете, молодой человек? Мои милые слуги, – она кивнула на орду мельтешащих кругом скелетов, – перевернут весь Чауянати от вшивых темниц до будуаров принцессы скорее, чем вы научитесь говорить хотя бы слово на ланхри, а это один из трех местных языков. Мои пустоголовые красавцы куда смышленее и полезнее, чем вы воображаете. В этой стране еще не родился человек, что посмел бы не ответить на их вежливые вопросы, и нет такой двери, которую они не сумели бы растворить. Ни у кого не хватит сил солгать, глядя в их честные, пустые глаза. А пока они ищут, проходите в дом, пусть ваша подруга увидит вас свежим и отдохнувшим. Женщины не любят вонючек. И еще, у меня создалось впечатление, что вы до сих пор не придумали, как пережить с ней встречу…

Джэйгэ набычился, обернулся, бросил взгляд на улицу со странными домами, на людей в странных одеждах, которые говорили на странном, совершенно непонятном языке – и вошел в дом. Шантари осталась в дверях – раздавать указания слугам.

В противоположность внешнему великолепию дворца, внутри был полный кавардак. Разобранная мебель горой была навалена в углу гостиной, а лавки и столы у окна затянуло жестким покрывалом паутины. Прислоненные кое-как к стене стояли картины современных художников Ланхрааса – неумелые портреты придворных и их любовниц, пустые, формальные пейзажи с дворцами и замками, сценки на религиозные сюжеты, персонажей в которых играли нынешние чиновники и дворяне. По полу могилками древнего кладбища разбросаны были груды печатных и рукописных книг. Сардан заинтересовался и стал разглядывать названия. Научные монографии, популярные романы, кулинарные книги и сборники туалетных анекдотов, альбомы кровавых гравюр с подписями на незнакомых языках и вымазанные чем-то гадким демонические фолианты, загадочные списки с вычеркнутыми именами и романы эротических приключений! Сардан расковырял пальцами ног стопку книг.

– «Воздействие хода небесных тел на океанические штормы и занимательные особенности жестоких кораблекрушений в пресных водах», – прочитал он название вслух.

Ашаяти удивленно взглянула на Шантари.

– Не смотрите на меня с таким восхищением, – сказала демоница, – я ни слова не поняла этой чуши.

– Автор Номто Цзинфей, – прочитал Сардан.

– Святые падишахи! – воскликнула Ашаяти. – Значит, этот тупой ученый и правда умеет писать!

– Буквы точно, – сказала Шантари, – а вот насчет слов я не знаю.

– У вас тут целая библиотека, – произнес Сардан.

– Слуги тащат в дом что ни попадя.

– Так это они всё читают?!

– После меня.

– И чем же вы увлекаетесь?

– Стыдно признаться, романами ужасов. О демонах и привидениях.

– Но в таких книгах демонов рисуют кровожадными чудовищами! – удивился Сардан.

Шантари хищно улыбнулась.

– Да, финалы этих романов всегда весьма печальные, – пожаловалась демоница. – Почему писатели так не любят счастливые концовки? Почему бедные демоны всегда гибнут от рук гадких людишек? Поэтому я никогда не дочитываю эти глупые книги до конца. Ну да не нужно о грустном. Слуги сейчас приготовят вам комнаты, и пока вы будете мыться и вырывать себе бороды, я подберу какую-нибудь одежду. Жаль, что прибранная ванная в таком большом доме всего одна – вы же видите какой тут до сих пор беспорядок, – поэтому мыться придется по очереди.

– Знаете, госпожа, я человек простой, – развел руками Сардан, – и не побрезгую разделить единственную ванну с дамами.

– Какая изысканная смерть! – Шантари улыбнулась и отчего-то покраснела, отвела взгляд.

– Ох, вы ставите вопрос ребром…

– Дамы идут первыми, – отрезала Ашаяти. – Я не хочу мыться в заразном болоте, которое останется после мужиков.

– Ашаяти, – взмолился Сардан, – возьми мой кинжал, ударь меня в сердце, но не мучь такими оскорбительными речами!

– Давай кинжал, где он?

– Потерялся…

– Ищи, я подожду.

– Иди скорее, у тебя вода остывает. Не хочу потом кувыркаться в холодной.

– Мы нагреем новую, – пообещала Шантари.

– Ну что вы, госпожа, нужно быть экономнее! Да и я-то не брезгливый и вовсе не возражаю искупаться в оставшейся после дам воде. Я даже настаиваю на этом!

– Я туда специально написаю, – предупредила Ашаяти.

– Спасибо, – Сардан серьезно кивнул.

Ашаяти скривилась и отодвинулась.

– Да ты – бе!.. – воскликнула она. – Я всё думала, должно же и в тебе быть что-нибудь хорошее! Но ты конченый целиком! Начисто!

– Я родился конченым.

– Не подходи ко мне больше. Я тебя не знаю.

Джэйгэ долго стоял у порога, как будто порывался рвануть обратно, в город, на поиски Сююрин. Он нехотя огляделся и надолго задержался у оставшихся на стенах картин, потом нашел на столике большой зеленоватый веер – такими же обмахивались высокомерные богачи на главной улице Чауянати. Джэйгэ вдруг разозлился схватил веер, сдавил кулаками и разломил пополам, но сразу же оробел, попытался соединить разломанное, аккуратно положил веер обратно и подпихнул его пальцем в тень. А после этого сдвинул брови и отошел подальше в темный угол.

Пока женщины мылись, Сардан мучился с ящиком для инструментов: кое-как подлатал крышку, закрепил разбившиеся углы, перебрал инструменты. Некоторые пришлось выбросить. Порванную струну еще можно заменить, но что поделаешь с расколотой напополам флейтой? Музыкант так увлекся, что пропустил в ванную Джэйгэ. Сердитого ооюта пришлось тащить туда едва ли не силой – он никогда в жизни не мылся в теплой воде и панически боялся свариться заживо. Решительные скелеты обступили его со всех сторон – они всегда выполняли наказы хозяйки. Правда, приличия ради, считали своей обязанностью, прежде чем браться за дело, хорошенько поворочать и посквернословить. Растерявшийся Джэйгэ полез за мечом. Из ванной загрохотало, кто-то вскрикнул, загрохотало опять, заплескалась вода, что-то грохнулось на пол раз, второй – и стихло. Сардан закончил с ящиком и стал ждать своей очереди. Прошел почти час – а он всё ждал, и дверь в ванную оставалась закрытой.

По ступенькам спустилась задумчивая Шантари. Она размышляла о будущем ужине и о несовпадении вкусов людей и демонов.

– Кажется один из ваших гостей никак не может отмыться, – сообщил Сардан.

– Да, боюсь, как бы мои слуги его до дырок не протерли, – сказала Шантари и заговорщически улыбнулась. – Пойду поподглядываю.

– Госпожа, что вы, это же неприлично! Поподглядывайте лучше за мной!

Шантари нерешительно дернулась и мигом покраснела, но быстро справилась с собой и махнула на музыканта рукой.

– От столь волнительного зрелища я обязательно разнервничаюсь и откушу от вас какой-нибудь кусочек, – сказала она.

– Если только не самый большой.

– Не самый большой не сильно интересно.

– Но я, видите ли, не вкусный пирожок.

– О, так ведь люди и свиней едят.

– Как вы меня размешали… Кстати говоря, не найдется ли в Чауянати магазина музыкальных инструментов? Целых у меня почти не осталось, может быть, здесь продают что-нибудь экзотическое. Ведь артельных контор, насколько мне известно, в Ланхраасе нет.

– Я прикажу кому-нибудь из моих милашек отвести вас, здесь есть неподалеку лавка. Хозяин, кстати говоря, билу, мой очень дальний родственник.

– Людоед? – вздрогнул Сардан.

– Как и все торгаши.

Джэйгэ наконец вынесли из ванны и утащили куда-то наверх. Пока Сардану меняли воду, он разочарованно разглядывал в зеркале свою заросшую физиономию и вздыхал.

– Ну и образина, – пожаловался музыкант возившемуся с полотенцами скелету. – Теперь хоть понятно, почему надо мной женщины издеваются.

– Да я тоже не красавчик, – успокоил скелет.

– А мне говорили, дамы любят бледных мужчин. Это признак достатка и благородных кровей.

– Подлое вранье.

– Кстати говоря, а вам не кажется, что эта ванна похожа на котел?

– Весь мир похож.

– Еще и пламя внизу…

– Чтоб вода была горячей.

– Как бульон.

– Может быть.

После ванной и бритья, вырядившись в длинную рубаху с кружевами и традиционную мужскую юбку ниже колен, Сардан поспешил по мокрым улицам Чауянати в музыкальную лавку. Хозяин ее, здоровенный билу, был похож на скатившийся с горы валун из мышц и волос. Он ковырял в зубах смычком от скрипки и очень обрадовался скелетам, которые притащили к нему музыканта. Пока билу обменивался черными шутками со слугами Шантари, Сардан выбрал несколько инструментов и поспешил обратно в особняк, где шумно готовились к ужину.

Слуги в неудобных широких одеждах носились по дому с тарелками, вилками, искали по всем комнатам уцелевшие стулья и небрежно смахивали отовсюду пыль, та весело взмывала в воздух и потихоньку оседала обратно. За полчаса скелеты расколотили дюжину тарелок, а один оступился на лестнице и просыпался на пол горкой костей. Когда стали его собирать, нашли в углу чей-то череп и еще добрых полчаса пытались понять – чей.

Когда Сардан в прихожей упаковывал новые инструменты в ящик, по лестнице в столовую спустились Ашаяти и Кюимеи. Они одеты были в изящные бирюзово-лазурные платья с кружевами в просвечивающих подвесных рукавах.

– Что это там такое? – прищурился Сардан. – Две луны спускаются с небес мне навстречу?

– И проходят мимо, не удостоив взглядом, – сказала Ашаяти.

Следом за женщинами на лестнице появился Джэйгэ, но вместо того, чтобы сбежать по ступенькам, он сиганул через перила и чуть не проломил пол.

– Видели? – кивнул Сардан. – От вашей красоты мужики валятся метеоритами.

– Господин Джэйгэ, вы же весь пол перебьете, – отругала ооюта Шантари.

– Слуги вернулись? – резко спросил Джэйгэ.

– Чауянати большой город, потерпите немного, не ломайте мне дом, – она повернулась к дамам, смерила взглядом. – О, какие сладкие персики!

Сардан облизнулся, а Ашаяти остановилась у треснувшего зеркала, небрежно прислоненного к стеклу. Застенчиво крутанулась и опустила взгляд.

– Меч некуда повесить, – после неловкой паузы сказала она.

– Женская красота опаснее меча, – сказала мудрость Шантари.

Наконец уселись за стол. Суматошливые скелеты забегали вокруг с блюдами и, сбивая друг друга с ног, заставили стол пирожными, печеньями, пудингами, тортами и пирогами, принесли пальмового вина. Джэйгэ и Кюимеи удивленно уставились на незнакомые блюда. Вместо супа в тарелке плавала сладкая ягодная масса.

– У меня от одного вида зубы сводит, – сказал Сардан и принялся наполнять вином самый большой из бокалов.

– Господин музыкант, гостю невежливо осуждать хозяев, – обиделась Шантари, – иначе у вас может так свести зубы, что ни одного не останется.

– У тебя всегда такая еда? – спросила Ашаяти.

– А зачем есть что-то другое? – удивилась Шантари.

– Затем, например, что нищета.

– Я не в восторге от нищеты.

Сардан жадно глотнул вина, вздохнул и облизнулся.

– Сто лет не пил хорошего вина, – сообщил он. – Теперь меня не остановить.

– Кому ты нужен, – отмахнулся Ашаяти.

– И правда, – согласился Сардан и лизнул между делом пирожное. – Однако обстановка во дворце не самая уютная. Стены облезлые, картины то не повешены, то криво, мебель в угол забилась, как будто вы ей пытками угрожали. Еще и паутина везде…

– Я мимолетная гостья в этой стране, – сказала Шантари. – Доделаю свою дела и помчусь дальше. Туда, где комары поменьше кулака и где зрители в театре бросают на сцену гнилые овощи, а не наоборот. Картины, кстати, не мои. Остались от бывшего хозяина, в моей семье таких противных физиономий не было.

– Ваш дядюшка, будем честны, тоже не из красавцев, – Сардан уже наполнял второй бокал. – Хорошо, что вы на него не похожи. Спорить могу, что ваша мать была хризантемой, а отец – тигром!

– Скажите сначала – на что спорите, – улыбнулась Шантари. – Впрочем, мне недостает фантазии представить, как эти двое умудрились бы сделать детей.

Два бокала вина растормошили Кюимеи. Она с блаженной улыбкой разглядывала руины дворца, благосклонно кивала цыкающим от недовольства скелетам и даже придвинула свой стул к стулу музыканта. Тот сразу повеселел. Джэйгэ же, наоборот, всё мрачнел, гневно ковырял свое варенье и нетерпеливо тарабанил – то пальцем по столу, то ногой по полу.

– Долго они еще? – сказал он, когда все замолчали.

– Скоро вернутся, – пообещала Шантари.

– Если вам нужны деньги, я найду сколько нужно…

– Вы думаете глупости, господин Джэйгэ.

– Я заработаю где-нибудь, сколько вы скажете.

– Если бы ваша беда могла решиться такой суммой, которую можно заработать – она не была бы бедой.

Джэйгэ исподлобья глянул на демоницу, но увидел только скелетов за ее спиной.

Кюимеи выпила еще бокал и еще придвинулась к Сардану. Музыкант покраснел от внимания.

– Мне кажется, эта женщина к вам неравнодушна, – сказала Шантари.

– Она любит своего песика, – съязвила Ашаяти. – Видела бы ты, как он за ней ухаживал, когда она валялась без сознания….

Кюимеи пьяно улыбнулась. Ашаяти заглянула в кувшин с вином.

– У тебя одно вино? – огорчилась она. – Есть что-нибудь горячее? В Ооюте был хороший грибной чай.

– О, я читала про него, – оживилась демоница. – Говорят, кружки три или четыре – и всё вокруг цветет, и всё вокруг танцует, и зайчики поют серенады, и петухи ведут кадриль, всё сияет самоцветами добра, и вдруг просыпаешься без штанов в каком-то непонятном месте…

– Это ты какую-то свою порнографию читала.

– Ты просто, кажется, не пила трех кружек.

– В Ооюте и на одной разориться можно. Там горячая еда стоит как золотой меч.

– Зато мои горячие объятия бесплатны.

– Потому что никто не станет платить за то, что никому не нужно.

Шантари улыбнулась, а Джэйгэ выпил бокал вина и вонзился ногтями в стол. Потом одернул себя, но ненадолго. Взвинченный весь, он схватил со стола нож, покрутил между пальцами, потом сжал в кулаке и согнул лезвие. Демоница и остальные молча уставились на почтальона. В комнате вздрогнуло и заволновалось пламя свечей. Потемнел воздух, а под потолком зашевелилось дымное покрывало. Шантари покосилась на музыканта, а тот напряженно вслушивался в тишину.

Отворилась дверь, и в комнату протиснулся мокрый от дождя скелет.

– Нашли ее, – сказал он.