Поход Мертвеца

– Возможно, разведка боем. Мы не знаем, сколько по другим дорогам прошло, где собираются, зачем…. Княжич, сколько в Опае войска осталось?

– Тьма пеших и полтысячи всадников, – ответил за него Дориноша.

– Нет, всего шесть тысяч пеших. Я был на последнем совете, отец велел, – будто оправдываясь, заговорил Пахолик. – Знаю, что порешили двинуть два отряда к Косматым горам, закрыть заставы и усилить дозоры в крепостях, особенно на Красном ручье. Это ведь прямой проход к вотчине Бийцы, он же трижды уже пытался штурмом взять ее. И все откатывался. Наверняка, попытается и в четвертый.

– Или поищет другие пути, – задумчиво произнес Мертвец.

– Совет решил… знаю, я мало понимаю в ратном деле, но отец очень хочет, чтоб разбирался. Он спешит обучить меня всему, ведь после коронации на меня свалится управление страной, мне надо быть готовым ко всему, прежде всего к войне с проклятым Бийцей. А я не хочу, не умею и не хочу подводить всех… после коронации первым же делом верну должность верховного главнокомандующего отцу. Он успешно сражается с княжьими ордами, он знает как, он сможет.

– Сколько всего войска у господаря?

– Три с небольшим тьмы пеших и около четырех тысяч конников.

– У князя Бийцы примерно столько же, – добавил телохранитель.

– Меньше, – возразил царевич, – тысяч двадцать пять рати. И около трех тысяч всадников… Ненамного, но меньше. Правда, его подпитывает Кижич. Но сейчас зима, трудно набрать много войска.

– Все равно ему двигать свою орду на Тербицу, а и в ней недостатка в войсках нет, и все дороги перекрыты. Как убедить всех, что он законный правитель, если не отворить врата храма огня? – произнес Дориноша.

– Ты думаешь, решится на штурм? – вздрогнул царевич. – Ведь тогда он сам возложит корону на голову, а это еще большая смута.

– Ты же понимаешь, княжич, простецам главное корона на голове, все знают по прошлым распрям, именно она и ничто другое решает споры. Долгой осады ему не потянуть, но тут время против нас – к нему присоединяются все больше сторонников, – промолвил Дориноша. И обращаясь к Мертвецу: – Не стоит ходить в дозор, у нас мало времени. Если сотня перейдет реку, их быстро выбьют обратно, если ж нет, они будут жечь деревни на этой стороне, привлекая к себе внимание, а потом уйдут, вызнав, сколько за ними отправится войска. В любом случае, здесь небезопасно. Надо повертывать на запад, а оттуда выходить к деревне Обара. Мне почему-то кажется, они через Тернополье как раз и прорвались. Я могу ошибаться, но… – телохранитель зашелестел картой, наемник остановил его.

– Верю. Будем двигаться, как ты решил.

– Но отец…

– Княжич, – мягко произнес Дориноша, – я очень сожалею, что мы отклоняемся от выверенной дороги, но сейчас не время рисковать. Если мы не пройдем, сам понимаешь.

– Понимаю. Обидно. Я и для тебя как стеклянная статуэтка, – он не закончил, кивнул, неохотно, упрямо, а затем, отвернувшись, закрылся мехами и через некоторое время заснул.

Еще заря не занялась, они поднялись. Спешно оседлали коней и отправились в путь звериными тропами вдоль тракта. Через несколько миль подобной езды, от которой все успели устать, а кони еще и переволноваться, чуя запахи волков и секачей, Мертвец не выдержал. Оставив спутников, выехал на заброшенную дорогу. Ехал по ней недолго, затем позвал остальных: никаких следов, кроме тех, что оставили вчера проехавшие всадники князя, на тракте не нашлось. Сотня или еще бесчинствовала вдоль реки или отправилась обратно кружной дорогой.

Дориноша выслушал наемника молча, кивая и хмурясь. Спал он плохо, вполуха, все пытаясь услышать звон мечей да храп загнанных коней. Ждал, но так и не дождался ответного удара царской дружины. Пахолик молчал, поглядывая то на одного, то на другого. Говорить приходилось обрывками, постоянно оборачиваясь, кони сами несли прочь, повсюду чуя запах лютого зверья. Да и путники поторапливались.

После короткого, больше для животных, нежели для всадников, привала, пустились далее. Тропы вывели на новый тракт, решили двинуться по нему хотя б всего до ближайшей деревни. А там Мертвец попытается разведать новости.

– Да в этих краях меня никто и не знает, – бросил последний козырь царевич, не желая оставаться на пути и пытаясь хоть глазком заглянуть в неведомый ему мир, – ни в лицо, ни по описанию. Дальше Озер я не останавливался, да и на охоте мы с отцом так далеко не заезжали. А из столицы я и при маме никуда не ездил. Так уж получилось, – будто извиняясь прибавил он. Дориноша покачал головой, и оба долгое время ехали молча, глядя только на холки норовистых жеребцов.

Дорога в этот час пустовала. Всадники обогнали лишь группу крестьян, медленно бредущих по обочине и при виде мальчика в белых одеждах шарахнувшихся по сторонам и сделавших в его сторону «козу» – отгоняя от себя возможную заразу. После полудня солнце наконец-то пробило пелену туч и, погрев землю, снова скрылось в свинце облаков. Ветер усилился, но дул теперь с юга, неся долгожданное тепло. Следующий холм, на который поднялись странники, явил их взорам далекую деревушку, затерявшуюся среди зарослей раскидистого ивняка. Крайние домики еще виднелись среди зарослей, а вот дальше деревня, сбегавшая в ложбину, пропадала в молодом ивняке, нещадно вырубаемом крестьянами – себе на лежаки или на кресла для продажи в город.

Дорога перед самой деревней расходилась: на юго-запад вела к Тернополью, на запад, через село, в Истислав, старую крепость, в незапамятные времена служившей границей меж Кривией и Великим княжеством Реть, государством, ныне поглощенным возвысившимся соседом. В былые годы оттуда свершались набеги на торговые пути и города, грабили караваны и сжигали поля и деревни, пока царь Ехтар не подчинил себе гордых ретичей, пройдя по их невеликим землям огнем и мечом. С той поры не стало ни княжества, ни городов его, ни крепостей, только один храм бога огня пожалел Ехтар, он и теперь стоит на острове посреди озера. Вокруг него разросся монастырь, куда изредка забредают паломники, больше изгнанные ретичи, некоторые и живут подле него, у озера. Как закончились гонения, покойная царица разрешила им выкупать свои земли обратно по дорогой цене. Но возвращающихся мало, многие, да и не только прежние жители княжества, считают, что на месте монастыря Ехтар погреб защитников столицы с запамятованным ныне названием, но правда ли это или мифы – теперь трудно узнать. Известно лишь, что в тех местах и был принят последний бой уцелевшими ретичами и именно там о присоединении княжества царь Ехтар и объявил ратникам и разослал гонцов по выжженной им земле.

Через Истислав и дальше на юг по заброшенной ретской дороге и предложил двинуться Дориноша. Пахолик смутился, обернулся к Мертвецу.

– Я слышал, за Истиславом потому дороги пусты, что много неупокоенных душ ретичей по ним бродит. Скажи, тебе приходилось встречаться с живыми мертвецами?

– Разве я не сам такой? – улыбнулся наемник. – Скажи, княжич, откуда ты знаешь эту легенду?

– Это не легенда, мой дед рассказывал, что его отряд… Да и в Опае много об этом говорили, когда два года назад посылались войска в Истислав, многие отказывались идти.

– А что войска князя?

– Неизвестно, – ответил Дориноша. – Собранное тогда войско – в основном молодняк – без боя сдалось Бийце вскоре, как покинуло крепость.

– Говорили, на него там наложили страшное проклятие, – вмешался царевич. – Ведь даже сам Бийца повелел отправить плененных сперва в горы, а затем…

– В самом Истиславе много войска?

– Не больше сотни, все местные, – ответил телохранитель, потирая подбородок. – Я как раз и рассчитываю на эту легенду. Меньше встретится народу по пути, и хоть крюк заложим, к сроку должны поспеть.

– Дориноша, получается, ты вовсе не слушал моего отца, а еще тогда продумывал, как самому править путь…

– Никак не продумывал, княжич, поверь мне, старому слуге. – Отрок еще горячился, но близость деревни сбила мысли. Когда Дориноша свернул в сторону, царевич уперся. До жилья оставалось всего-то сотня локтей, он смотрел и не мог наглядеться на неспешную жизнь у околицы, так, ровно первый раз ее и видел. Может, подумалось наемнику, и вправду первый.

– Хоть проедемся насквозь, – промолвил он, неохотно отрываясь от крестьянских ребятишек, гоняющих хлыстом чурбак по пыльной дорожке, уворовывая его друг у друга. – Может, увидим что. А Мертвец останется, разведает. Скажи, тебе в моем возрасте много приходилось странствовать?

– Нет, княжич. Как меня родители увезли в Урмунд из Кривии, так до самого поступления в армию из дому носа не казал. Так что ты еще вперед меня долгий путь делаешь.

– Но в два года…

– А что я мог помнить в два года? Только что родители рассказали.

– Ничего, княжич, уж доберемся до Тербицы, вот появится возможность всю Кривию объехать, народ успокоить короной. Это ж будет твоя государева обязанность, себя показать, утишить страну, – вставил свое слово телохранитель.

– Я поеду вперед, а вы потихоньку за мной, – произнес Мертвец, поддержав царевича, – дам знать, если что. Достану из-за пазухи шапку.

Дориноша замолчал, поглядывая то на одного, то на другого. Желваки прокатились по скулам, но спорить не стал, кивнув. Пахолик тотчас пустил коня вскачь, его догнали у самой околицы.

Мертвец проехался по деревеньке, расположившейся по обоим сторонам тракта – тихое, мирное житье, не встревоженное усобицей. Все как всегда в таких селах, полусонные жители бродят меж домов, кто-то занимается делами на свежем воздухе, кто-то у себя в избе, кто-то хлещет горькую в трактире, или бьет морду сопернику, шум и гвалт подсказали, как легко найти это местечко. Завернув у противоположной околицы, наемник спешился, поджидая царевича.

– Может, остановимся, хоть ненадолго? Не здесь, так вон там, – он указал на кабак. – Там музыка.

Оба покачали головами.

– Может, потом…

– Посмотрим, княжич, – сказал наемник. Дориноша, напомнив, что будет поджидать наемника через три мили, ударил пятками коня, тот, всхрапнув, поторопился покинуть деревеньку. Следом за ним, неотвязно, поскакал и Пахоликов жеребец, увозя мальчика подальше. Царевич постоянно оборачивался, бледный лицом, вроде крикнул что-то, да нет, показалось.

Мертвец добрался до соседней улочки, именно здесь и располагался трактир, привязал коня к стойлу и вошел. Небольшое помещение делилось входом на две неравные части – большую занимали обеденные столы с редкими в этот час и время года гостями, меж которыми сновала рябая девка, подававшая то закуски, то скверно сваренную медовуху. С другой стороны еще пара столов, а за ними, в небольшой клетушке без окон, проходили потасовки, кулачные бои под рожок или дудку, что так распространены в Кривии и так редки за ее пределами. Верно, поэтому кривичей все соседние народы считали бузотерами и дармоедами. Ну, и пьяницами, конечно, ибо редко кто в трезвом виде принимался махать кулаками за ставку или просто из удовольствия.

Мертвец прошелся мимо крепкого вышибалы, заодно игравшего роль судьи в состязаниях, но, не углядев ничего интересного в хорошо набравшихся бойцах, перешел на другую половину. Сел в дальний угол, заказав кружку медовухи, а еще вяленого мяса и квашеной капусты с клюквой в дорогу, и, отстегнув меч, принялся внимательно оглядываться по сторонам, одним этим привлекая невольное внимание.

Наконец, к нему подсели. Хозяин таверны, немолодой мужчина, распустивший брюхо да потерявший волосы, кивнул кому-то из задней комнаты, где обыкновенно хранились запасы. Невысокий прыщеватый человечек в сером кафтане да холщовых штанах вышел, присев рядом с Мертвецом. Поинтересовался, чего наемник ищет. Тот усмехнулся.

– Неужто по мне не видно? Работу по сладу, найдется у вас такая? – кивнул на меч. Человечек часто закивал следом, придвинулся поближе.

– Есть такая. Братишка мой в переплет попал. Задолжал денег одному барышнику, да теперь на мели, а срок выходит. Хорошо б пособить.

– Это не ко мне. Что мне до споров кабачников! Мне через границу перебираться, хотелось чего посерьезней.

– Ты не беден, я гляжу, вон конь какой знатный, – продолжил человечек, – чай, не за просто так получил.

– Не запросто. Троих «гусаков» завалил, одного из них конь. – «Гусаками» здесь называли всадников, верно, из-за манеры ходить после долгой езды, переваливаясь с ноги на ногу, да еще под грузом доспехов и оружия.

Человечек побледнел.

– Ты откуда такой взялся, от косматых, что ли, пришел?

– Ну зачем? Из Опаи. А что, косматые появляются? – Не ответив, человечек быстро ушел к хозяину. Какое-то время они шептались, затем хозяин подошел сам, поинтересовавшись настроением и намерениями гостя. Повторилась сказка про братишку-должника и снова вопрос: откуда ты, странник. Мертвец понял, что ничего больше не добьется, разве что задание кабачника исполнит да пару монет с него стрясет. Поднялся и, поблагодарив, вышел. Получаса не прошло, догнал и разыскал товарищей. Глаза Пахолика загорелись, едва он увидел наемника.

– Ну, что там, как? – Мертвец только головой покачал: тихо, слуги князя не появлялись.

Царевич закивал мелко, хорошо, мол, очень хорошо, и вдруг спросил:

– А что там, в таверне, я слышал, кулачные бои проходят? Ты от кулачников узнал, что и как?

– От них тоже. Нет, княжич, подраться не довелось, уж прости, напиваться надо было, не меньше трех кружек. – Царевича это знание напротив, кажется, только больше раззадорило. Теперь он смотрел на деревню полными несбывшихся надежд глазами. Будто все сокровища мира сосредоточились именно в ней.

Дориноша тихонько обнял его за плечи.

– Поспешим, княжич, будут еще деревни, в них мы обязательно остановимся.

– Надо только одежды сменить, не все мне падучего разыгрывать.

– Обязательно. Ближе к Истиславу так и сделаем.

Он еще раз обернулся, провожая взглядом уплывающую за холм деревню. И с силой ударил пятками коня, так что тот вздыбился, и бросился вперед, в поисках новой сокровищницы.

Проехав два дня пути, они свернули на старый тракт. Деревня по ту сторону речки уже оказалась под властью Бийцы, и хотя его наемники побывали в ней вот как месяц назад последний раз, все понимали: лучше обойти новую вотчину князя кружным путем. Так что следующие трое суток они упорно следовали дорогой, проходившей пятью милями севернее новой. Дориноша предложил не обнаруживать себя понапрасну, когда на пути столько подозрительных людей, по случаю и без увешанных оружием. Да и княжич устал разыгрывать из себя болящего, норовил остановиться в деревеньке, пугая белыми одеяниями селян, выказывающих попеременно знаки верности то господарю, то князю. Вот следующая деревня, расположенная всего в трех милях от своей соседки, еще торговала свое желание примкнуть к князю, и только за ней снова начинались господарские владения, правда, сильно опустошенные всадниками самого управителя Кривии. Надолго ли они простирались, сказать трудно, да и долго ли хотели оставаться в прежних руках – полагаться никто не мог. Потому решились сойти с хоженого тракта на заброшенный.

Путь этот оставили давно, он сильно зарос и местами оказался засыпан оползнями. Вот она, главная причина переноса дороги на возвышенности – пусть неудобно, вверх-вниз, с холма на холм, зато дорогу не надо после каждых сильных дождей – а они в Кривии случаются раз в три-четыре года – прочерчивать заново. Новый тракт провели не меньше полусотни лет назад, прямо через деревни – понятно, в те далекие времена никто о гражданской войне не думал. Сейчас это для жителей стало и удобством, и наказанием, ведь неизвестно, кто поедет по дороге, свои или чужие. И кто теперь свои и кто чужие? Деревни решали сами, давая пристанище одним, потом другим. Теряя и находя новых союзников, которых и кормить, и поить, и развлекать, да еще и всегда терпеть убытки от подобных побывок. За прошедшие пару лет юго-запад Кривии стал постепенно превращаться в лоскутное одеяло, где часть населения поддерживала господаря, а другая уже князя – путники убедились в том на собственной шкуре, когда на вопрос, за кого деревня, отвечали вопросом «откуда сами?».

Эта чересполосица почти полностью остановила торговлю сразу за Сизой долиной. А вот теперь Мертвец в трактирном разговоре выяснил, что именно через казавшееся прежде надежной преградой Тернополье сотни Бийцы с легкостью просачиваются самыми разными путями почти к самой столице, и как сдержать его продвижение, совершенно неясно. Разве что успеть посадить на трон Пахолика прежде, чем там окажется Бийца. Если он уже не начал свой поход за троном. Нынешняя неопределенность всегда трактовалась жителями страны не в пользу властей, раз уж они никак не могли сдержать ни натиск княжеских дружин, ни недовольство поддержавших Бийцу. Неудивительно, что Тяжак последние годы более обрушивал свой гнев на покорных и верных, не в силах достать отбившихся от его силы вотчин, пытаясь отыграться хоть где-то и как-то, а в итоге проигрывая и там и здесь. Так произошло и с Тернопольем, где второй раз за неполный год хорошо вооруженные мытари собрали с крестьян подати по новой. Неудивительно, что восстание в ключевой точке противостояния ордам с юга удалось подавить только к концу зимы, перебросив против своих дополнительные силы, да теперь, выходит, все сражения оказались напрасны.

Последний год больше всего подавлением своих и занимался господарь: создав подвижную армию из полтьмы пеших и тысячи всадников, он перебрасывал ее то в одно место, то в другое, тушить то и дело возникавшие очаги недовольства. С начала этого года одной армии оказалось маловато, ропот ушел, как тлеющий торфяник, под снег, но не прекратился, и потому в некоторые города юга и юго-запада, особенно на дороге до Тербицы и окрест нее, пришлось вводить войска на постоянное время. Войскам требовались деньги, пропитание, а еще обязательно какое-то действо, на то они и воины, чтоб искать себе врагов и защищать от них отечество. А как раз с этим выходило скверно: селяне роптали, ратники отыгрывались на них за зимнее ничегонеделание, их отсылали, призывали новых. Ропот постепенно выбирался наружу, и в город вводились дополнительные сотни из усыхающего каждый день запаса.

Все это предстало путникам на новом тракте, когда ехать по старому оказалось вовсе невозможно: оползни смели дорогу на многие мили вперед, обратив ее в вымоины, груды камней и глины. Пришлось рискнуть и, помолясь, вернуться на торный тракт. В этих местах хоть можно спешить, не оглядываясь по сторонам – ибо уже в полуторе сотен миль от столицы дороги обезлюдели. Деревни не стояли, как прежде, открытыми, но старательно огораживались от всякого встречного как в давно забытые времена пусть не шибко надежными, но охватистыми кольями в два человеческих роста. В каждой встречали исключительно по одежке. Хорошо, путникам не так требовались припасы, как знания, на чьей земле они находятся и как вести себя ближайший десяток миль, пока земля, пожелавшая стать на ту или другую сторону, не закончится.

Да и княжич, прежде мечтавший посетить хоть какую деревню, отдохнуть на кровати или хоть лавке, послушать незатейливый мотив дудок, да просто посидеть и послушать селян, о которых ему только отец и телохранитель рассказывали, теперь приумолк, съежился и держался за спиной наемника, особенно когда на дороге намечалось движение. Обычно то были редкие возы и телеги крестьян, переправлявших товар в ближайший город, подвластный одному из правителей. Изредка попадались хорошо вооруженные караваны с флагами князя или господаря, готовые дать отпор почти любому отряду, а потому передвигавшиеся сравнительно свободно. Но случались и дозоры конников, и тогда приходилось спешно покидать дорогу, скрываясь что от своих, что от чужих – опыт деревень, огородившихся от мира надежными заборами, выставивших в охрану самых крепких молодцов, до которых еще не добрались вербовщики ни Тяжака, ни Бийцы, подсказывал, что лучше не связываться ни с кем в пути, тем паче, добра от таких всадников никто не ждал: усобица приучила их брать все, что можно, и нападать на любого, кто не в состоянии дать отпор. А потому что от черно-желтых, что от красных гербов спасали только белые одежды Пахолика. Вокруг деревень простирались спешно выкопанные кладбища, и кто разберет, болезни или нападения причина их появления. Изредка встречались и кострища, от которых пахло так, что даже Дориноша сторонился, прикрывая лицо тряпкой до самых глаз. И только наемник, будто ничто земное его и в самом деле уже не касалось, ехал как прежде, ненамного обогнав пару, всегда держа ладонь на рукояти меча.

Чем ближе к Истиславу, тем больше пустел тракт, казалось, все население попряталось по подвалам, за изгородями, и только топот коней проезжавших чужаков разрушал тишину, заставляя мужиков доставать из-под лавки топоры и рогатины, а баб прижимать к себе малых деток и идти к подвалам. Всего пять суток как они двигались по новому тракту, уж до города-крепости оставалось несколько дней пути, а вид на дороге оставался такой, будто война, начатая еще прадедом царя Ехтара, длилась и по сю пору. И то – недалеко от одной из закрывшихся на все замки деревенек путники нашли несколько давно убитых людей. Оружие и доспехи растащили местные, в остальном постарались волки, так что определить, кто был поражен в сече, сказать оказалось невозможным. Равно как и то, как давно она случилась. Кто-то побросал останки с дороги, на этом посчитав доброе дело сделанным. Пахолика стошнило, молча, слезящимися глазами он молил поторопиться. Так и сделали.

За деревней, мимо которой путники проскакали во весь опор, виделась сходная картина, только трупов еще не коснулось тление. Дориноша приказал наемнику не останавливаться, чтоб разобраться, а колотить коней нещадно, но уж тут слово взял царевич.

– Косматые это, отсюда вижу, – вдруг на Пахолика волной накатила решимость. – Еще не ободрали, – добавил он и зажал рот рукой, подавляя позывы. – Наемник, задание тебе, поколоти в ворота, спроси, когда бой случился и отчего. Мы здесь подождем.

– Но, княжич, надо поторапливаться…

– Дориноша, я не с тобой говорил. И я жду.

Мертвец немедля поворотил коня и, вытащив меч, широкой гардой постучал в кованую петлю ворот.

– Есть кто живой?

Сколько-то времени прошло, прежде чем узкое окошко в широченных воротах отворилось, появилась всклокоченная рожа, едва не порезавшая себя острием копья.

– Проезжайте. Вы нам без надобности.

– И вы нам. Ответь только, трупы косматых давно здесь?

– За косматых ты б ответил несколько дней назад. Шли они к Истиславу, а вот не дошли.

– Так это их дозор был?

– Последки. Господарева сотня догнала и порезала. И сама туда же направилась. Косматые шестерых наших убили и еще дюжину с собой забрали. Два дня тут хозяйничали. С той поры своих пождем.

– Прежде наезжали?

– Прежде летом дело было, так отбились. С той стороны-то видал? – Наемник кивнул и больше не спрашивал, поехал к своим с рассказом. Пахолик воодушевился, приказал немедля спешить к Истиславу, раз так, здесь они в безопасности, они войдут в крепость, царевич объявит себя, поднимет воинство в путь, хотя бы сотню эту, они уже не будут ни от своих ни от чужих прятаться, они с триумфом, так правильно я говорю, наемник, да, с триумфом войдут в Тербицу, и корона возляжет на его чело.

– И первым же делом я сообщу о том отцу. И о первом своем указе – производстве его в мои первые советники. Не сомневаюсь, этих людей отец послал, он понял, он знает.

Пахолик закашлялся, тяжело, надрывно. Погода не баловала последние дни. Хоть немного потеплело и снег начал подтаивать, да потому, что дожди заморосили. Мерзкие, холодные, оставляли после себя стылые лужи, которые не пробудившаяся земля не желала впитывать, и от которых, как ни укрывайся под стволами вековых дерев, сколько ни подкладывай под себя веток, никак не избавишься. Меха промокали и уж не грели, лишь воняли на костре, пропитываясь запахом гари. Царевич стал хлюпать носом и вот эдак подкашливать, взятые с собой настойки помогали мало, разве что та, которую наемник давал пить, наскоро в дороге и сделанная.

– Никакая тебя хворь не берет, – каким-то странно недовольным голосом говорил княжич, – отчего так, не пойму?

– Да что тут думать, я же мертвец, – будто в издевку отвечал тот, снова по-свойски улыбаясь. Царевич надувался, потом просил еще настойки и, освободив носоглотку на полдня, спешил на коня. До Тербицы оставалось всего ничего. А последнее известие его и вовсе точно искрой ударило, куда там, еле смогли догнать через холм. Да и то потому, что Пахолик сам остановился.

– Что случилось, княжич? – Дориноша смотрел на царевича, пропустив взгляд, направленный на дорогу. Наемник вгляделся, орлиный взор его немедля выхватил цепочку людей, медленно бредущих по дороге в паре миль от них, начавших спуск с пологого холма. Всего около сотни, мужчины, женщины, две повозки, в которых также находились люди. Много раненых, перевязанных наспех. Идущие впереди мечей из рук не выпускали, остальные брели понуро, позабыв об оружии, большинство несли нехитрую поклажу. Пахолик медленно поднял руку в их направлении, затем опустил.

– Что это? – едва выговорил он. Лицо потемнело, глаза расширились, наполняясь чернотой. Он увидел царские гербы на идущем впереди кое-как вооруженном отряде из десяти человек и вздрогнул всем телом. Дориноша перехватил взгляд, медленно вытянул меч, а после краткого раздумья с силой и злостью вбил его обратно в ножны.

У самого свода земли и неба виднелись дымы, чахлые, белесые, едва поднимавшиеся к стылому небу и сливающиеся, растворяющиеся в нем. Там, за последним холмом, лежавшим на их пути, в десятке миль, должен располагаться Истислав.

На глаза телохранителя невольно навернулись слезы. Пахолик повернулся всем телом к нему, вдруг приблизился, прижался к Дориноше, а затем отстранился, будто стесняясь своих страхов, своей боли, и, хлестнув коня, бросился к бредущим.

– Княжич! – Дориноша, ни мгновения не медлив, махнул за ним. Поспешил и наемник. Передовой отряд беженцев остановился, подняв и тотчас опустив мечи, уставшие, измотанные люди смотрели на прискакавшего отрока и сопроводителей его пустыми глазами, в которых, если вглядеться, совсем недавно мелькали языки пламени.

– Кто вы и откуда? – кашлянув, спросил царевич. Молчание стало ему ответом. Он перегородил дорогу бредущим и спросил еще раз, добавив: – Отвечайте, перед вами царевич Пахолик, сын управителя Тяжака, наследник Кривии, едущий на коронацию в Тербицу.

Молчание, на сей раз не такое продолжительное. Один из воинов медленно вложил меч в ножны, за ним последовали остальные. Склонил голову перед пока еще не полноправным властителем царства. Тяжело дыша, выпрямился, разглядывая царевича и пытаясь очистить пропитанные чернотой крови латы.

– Мы защитники Истислава. Крепость пала, мы возвращается в Опаю принять кару и молить о прощении для оставшихся в живых жен и детей, – слова давались воину нелегко. – Прости нас, будущий царь Кривии, путь долог и опасен, нам надо поторапливаться.

– Куда вы собрались? Вы сдали Истислав косматым? Я сам смогу судить вас и отделить виновных от невинных.

– Истислава больше нет, – ответил ратник. – Крепость сожжена.

– Когда на вас напали? – вмешался наемник. Дориноша метнул в него злой взгляд.

– Молчи! – вскрикнул царевич. – Что случилось… как тебя зовут?

– Мое имя Боронь, я командовал крепостью до вчерашнего вечера. Третьего дня на нас напали всадники твоего дяди, князя Бийцы, числом не меньше тысячи, шли с юга, по заброшенному ретскому тракту. Два дня мы сдерживали их атаки, пока крепость не сгорела дотла.

– Чем они сожгли камни? – зло спросил Пахолик.

– Истислав никогда не был каменным, царевич, это деревянная крепость, построенная задолго до царя Ехтара. А сожгли его черной жижей, что на урмундском наречии именуется напатум. Мы сражались и в огне, да не выстояли. Я не прошу милости для себя или воинов своих, но лишь для жен и детей наших. Всех, кого мы смогли спасти, мы ведем с собой, в столицу.

– Вы не дойдете до нее так, – все же влез наемник, перебивая начавшего говорить Пахолика. – Дорога во многих местах под правлением косматых, уже в десяти милях отсюда начинается их первая деревня. Вон та, что мы проехали, еще приняла царевича как наследника, но прочие…

– Молчи, я сказал! – Пахолик раскраснелся, страх и злость, мешаясь, пятнами выступали на лице. И снова повернулся к командиру: – Я сам укажу тебе наказание и надежду на спасение. Ты должен провести меня к Тербице на коронацию, от Истислава до нее десять дней пути, мы их преодолеем за трое суток, если поспешим как следует. Все, кто пойдет со мной, все, кто помнит о чести и верности короне, все будут прощены. Ваши жены и дети… я прикажу селянам приютить их. Сколько вас всего?

– Еще раз прости мою речь, царевич, но только за три дня мы не сможем добраться до Тербицы. У нас всего два коня, да и те водовозы, их не седлают. А всего же нас вышло восемьдесят два человека, из которых воинов ты видишь перед собой, тринадцать могущих держать оружие и десять в повозках, тяжелораненых.

– Все, кто пойдет со мной, будет прощен.

– Дозволь мне спросить этих людей, царевич, – не выдержал Мертвец. Пахолик кивнул, губы его дрожали, одной рукой он теребил поводья, другой же держался, как за соломинку, за рукоять меча. – Скажи, почтенный Боронь, останавливалась ли до вас сотня всадников из столицы?

– Она не из Опаи была, а из уездного города Шата, что в десяти милях к востоку. Я просил подкрепления на случай вылазок. Часть сотни осталась с нами, а часть дозором вышла на южный тракт. Командир ее погиб в бою с косматыми, его первый помощник вон в той повозке. Сам же дозор, верно, сгинул на тракте. Мой совет – не ходите по тракту, пойдите через ретский лес. Это возьмет неделю, но обезопасит царевича. Вас всего ничего, а косматые сказывали, насмехаясь, что Тербица в их руках. Пес их знает, правда ли то, но вокруг нее их может быть немало…

– В Тербице тьма воинства моего отца. Как смеешь ты говорить, будто она может сдаться! Да у косматых столько воинства не найдется, чтоб выбить из ее стен…

– Я лишь повторил слова недостойных противников твоих, царевич.

– Не повторяй их больше! – Но запал уже прошел. Заморосил нудный дождичек, незаметно, однако разом пропитав одежды ледяной влагой. Царевич несколько раз откашлялся, поглядывая то на командира уничтоженной крепости, то на наемника. Тем временем вся вереница людей спустилась с холма и встала полукругом перед Пахоликом, ожидая его слов. Молчание затянулось.

– Почтенный Боронь, может, ты знаешь, куда отправились орды князя? – продолжил расспрос наемник.