– Сергей Иванович, простите. Я не понимал, что творю. Смотрю на эту дорогу, на машины, на людей внизу и понимаю, что вот сейчас шагну и конец! Одним шагом, одной секундой все годы перечеркну. Знаете, на подоконник забраться легче, чем прыгнуть.

– Если тебе не с кем поговорить, то приходи в гости, обсудим твои проблемы. Не стесняйся, заглядывай в любое время.

– Сергей Иванович, кто ж к преподу домой ходит?

– А ты не обращай внимание на то, что другие болтают. Заходи. Стихи мне твои понравились, обсудим их за чаем. Я видел, ты «Тома Сойера» читаешь. У меня есть «Приключения Гекльберри Финна» с чудесными иллюстрациями. Я тебе эту книжку подарю, только приходи в воскресенье. Родителям и преподавателям ни слова о случившемся! Я на классном часе скажу ребятам, они будут молчать.

– Спасибо, Сергей Иванович. Я приду.

Миша вдруг резко обнял меня. Я растерялся и потрепал его по голове. Миша отпустил мой свитер и открыл дверь в класс. Ребята подслушивали и вывалились наружу разноцветной кучей.

– Полезайте назад в конуру. Попробуем начать урок. Сегодня читаем Гамлета. Кто хочет поучаствовать в спектакле?

Напряжение спало, и ученики расселись по местам, перешептываясь о случившемся. Я достал из шкафа потрепанные библиотечные переплеты и разложил их на партах. Меня и сейчас не покидает мысль, что Скворцов это я. Вернее, он превращается в меня, начинает думать и говорить, как я. Нельзя допустить этого ужасного превращения! Человек не может быть одинок, иначе сойдет с ума. Без 9 «А» я бы растворился, распался бы по частям. А я держусь, хотя все выходит совсем неправильно, гадко: клетка, карандаш и сухой листок, такой же высохший, как моя душа. Мне чудовищно в этой безмолвной дыре, в моей квартире, где презрительное молчание стен висит в воздухе и набрасывается по ночам. Здесь даже вонючая псина не тявкнет! Та же ржавая лампа, те же ободранные стулья, на которых я не сижу, тот же телевизор с антеннами, который я не включаю. Здесь все дышит болотным одиночеством. Оно затянуло меня в глубокую трясину. Оттуда не выбраться! Надеюсь, что получится вернуть ребенку интерес к жизни и веру в людей, хотя я сам в них не верю. Быть может, я помогу мальчику, а он воскресит меня, залатает мое искалеченное сердце?

Один, один, один! Я весь растворяюсь в этой серой единице, которая меньше нуля, с наслаждением и ужасом. Знаю, что тебя нет, что я выдумал тебя, друга-художника, чтобы было кому написать, чтобы была жилетка, в которую можно поплакаться, а тебя нет и не было. Ни твоих кистей, ни твоей дачи, ни твоего портрета медсестры не существует в природе. Мои фантазии – моя тюрьма. А я, жалкий и никчемный, хуже всех самых жалких и никчемных, сижу посреди мертвых стен, хожу по мертвому полу, и разучиваюсь жить. Я спасу его, а он меня нет, я уже за бортом, барахтаюсь из последних сил в поисках каменного острова, к которому можно прибиться, чтобы переждать вечность. Я человек, вылепленный одноруким мастером, никуда негодным подмастерьем, который равнодушно выбрасывает свою работу на улицу. Конец…