Солнечный Альбион

Глава 8

От Уайт-Холла до Вестминстерского аббатства под дождём

Когда мы вышли на улицу, дождь то накрапывал, то заряжал в полную силу. Большой китайский зонт, купленный на вокзале в Киото, я оставил в Москве, но и того складного, что был при нас, плюс широкополые брезентовые шляпы и непродуваемая куртка, вполне хватало, чтобы мои камеры чувствовали себя защищёнными.

Вернувшись на Трафальгарскую площадь и радуясь, что успели запечатлеть её утром, мы решительно двинулись по Белому Залу в направлении Парламента.

«Белым залом» (Whitehall) раньше назывался стоявший здесь огромный дворец, превосходивший размерами и Ватикан, и Версаль. Комнат в нем было 1 500, и жили в них английские монархи с 1530 по 1698 год, когда дворец постигла участь большей части тогдашнего Лондона – он сгорел в Великом пожаре.

Теперь Уайт-Холл – это километровой длины проспект, по обеим сторонам которого находятся многочисленные правительственные здания. Фактически, сказать сегодня «Уайт-Холл» про Англию то же самое, что сказать «Кремль» про РФ: «Уайт-Холл решил», «Кремль постановил» и т. п.

Движение здесь двустороннее, однако середину проезжей части занимают два здоровенных каменных пенька-памятника. Первым по нашему ходу был чёрный, поставленный на попа кирпич, при внимательном взгляде на который создавалось впечатление, что это символ женской бани после взрыва водородной бомбы. Потому что никаких женщин не было, зато вокруг всего камня словно висела пустая женская одежда. Надпись золотом тоже не давала усомниться: THE WOMEN OF WORLD WAR II (женщины второй мировой). Таким вот интересным образом скульптор Миллс выразил своё к ним отношение. В 2005 году королева его открыла не без помощи баронессы Бутройд, которая в целях сбора средств на строительство лично приняла участие в английской телевизионной игре «Кто хочет стать миллионером».

За памятником женской бане стоит уже более изящный кирпич грязно-белого цвета и носящий гордое название Кенотаф. «Кенотафом» как вы, должно быть, знаете, называется символическая могила, не содержащая тела умершего. Кенотаф на Уайт-Холл открылся в 1920 в честь англичан, павших в первую мировую. Теперь ежегодно, в Поминальное воскресенье, ближайшее к 11 ноября (когда в 1918 было заключено перемирие), здесь проходят военные парады. Интересно, что эту дату, вместе с Англией, отмечают в Новой Зеландии, Франции, Бельгии и Сербии.

Дойдя под зонтиком до того места, где Уайт-Холл незаметно переходит в Парламент-стрит, мы притормозили перед решёткой ворот справа, тщательно охраняемой нарядом мокрой полиции в ярко-зелёных безрукавках дорожных рабочих. Да решёткой начиналась знаменитая Даунинг-стрит, проход на которую простым смертным закрыт. Потому что там, по адресу Даунинг-стрит 10, находится резиденция нынешнего первого лица британского правительства – 1-го Лорда Казначейства. Эту должность мы лучше знаем под названием «премьер-министр». Также мало знаем мы о том, что в соседнем доме под номером 11 квартирует отведённый ему срок 2-й Лорд Казначейства, иначе говоря, «канцлер казначейства», а совсем по-простому – министр финансов. И уж совсем мало кто догадывается о том, что в следующем доме (либо 12, либо 9) живёт скромный Главный Кнут – главный организатор партийной парламентской фракции, который следит за соблюдением партийной дисциплины, обеспечивает поддержку политики своей партии и присутствие членов фракции на заседаниях парламента. По-нашему – парторг.

Названа улица в честь её первого застройщика – сэра Джорджа Даунинга, служившего дипломатом еще при Оливере Кромвеле и Карле II. Традицию селить тут главу правительство зачал Георг II, когда в 1732 году отдал дом 10 премьер-министру Уолполу.

Решётка чугунная и надёжная. Построена, разумеется, для «защиты граждан». Про какие-либо инциденты в этом месте последние 300 лет не сообщалось, однако охрана, как легко можно убедиться, неусыпная и серьёзная.

По Парламентской улице мы дошли – куда бы вы думали? – до Парламентской площади. С левой стороны вздымался Биг-Бен, начиная собой длинное здание Парламента.

Площадь не интересна тем, что на ней постоянно бомжуют какие-то не очень чистые демонстранты, очень похожие на людей, продавших свои паспорта за полушку гашиша. А вот интересна она тем, что на ней расположены памятники нескольким государственным деятелям, среди которых вы узнаете вставшего со стула Абрама Линкольна, и Нельсона Манделу, показывающего руками, какого карася он давеча поймал.

Самой примечательной здесь фигурой я бы назвал Уинстона Черчилля в образе Евгения Леонова из «Джентльменов удачи». Правда, в своё время у архитектора Робертса-Джонса возникли проблемы из-за того, что его первоначальный Черчилль напоминал не кого-нибудь, а самого Бенито Муссолини. Знаете, что сделал скульптор, чтобы Муссолини стал похож на Черчилля? Сделал ему поуже лоб.

Говорят, что статуя стоит там, где скромняга Черчилль сам за двадцать лет до ее сооружения завещал ее поставить.

Первыми бронзового толстяка с тростью полюбили птицы, благо его лысая голова ничем не прикрыта. Против них хотели бороться, натыкав премьеру в макушку булавок, но план почему-то не был одобрен. Как нам на следующий день пояснила наша гид, теперь статуя стоит под напряжением. Думаю, не только из-за птиц. До Черчилля не раз дотягивались руки демонстрантов, которые превращали его то в вампира с окровавленным ртом, то в Страшилу Мудрого с травой на голове.

Перейдя площадь, мы подошли к боковому входу в Вестминстерское аббатство. Известно оно двумя вещами: похороненными там английскими королями и тем, что на их надгробьях происходят коронации и другие официальные торжества. Не пошли мы туда по трём причинам: чтобы войти, нужно заплатить по 18 фунтов с носа; при этом там нельзя фотографировать; я там уже бывал. Алина увлекла меня, не слишком энергично упиравшегося, в соседнюю церквушку св. Маргарет. Отдыхая на жёсткой лавке от ходьбы и дождя, я слушал величественные пассажи невидимого органиста и вспоминал о том, что покажу жене как-нибудь в следующий раз.

Любознательный читатель, вероятно, в курсе, что на самом деле Вестминстерское аббатство официально называется «Университетская церковь св. Петра в Вестминстере». Да-да, при всей своей помпезности это всего лишь церковь, которая имела статус собора всего лишь в период с 1540 по 1550 год. Насколько я понимаю, такая церковь находится в непосредственной юрисдикции монарха, а не епархиального епископа. Начало её строительству в современном виде положил Генрих VIII, решивший здесь упокоиться.

Если вы сподобитесь войти внутрь и дойти почти до самых хоров, то увидите Стул Короля Эдварда – трон, на котором с 1308 года короновались все здешние короли и королевы (за исключением первой и второй Марии, которым его не доверили, заменив по разным причинам другими). Вырезал его из дуба в 1297 году некий Мастер Вальтер, получив за это тогдашними 100 шиллингов за работу. Здесь начинаются странности, поскольку в Англии шиллинги ввели только в середине XVI века. Выходит, расплачивались шиллингами шотландскими. Почему, спрашивается.

Последней, кто сидела на Стуле по делу, была нынешняя Елизавета II в 1953 году. Тогда под ней, между ножками Стула, лежала ещё одна странная вещь весом 152 килограмма – «Камень Судьбы» (Stone of Destiny), известный также как «Каменная подушка Якова» (Jacob’s Pillow Stone), «Наследный Камень» (Tanist Stone) или «Скунский Камень» (Stone of Scone). Изначально камень принадлежал шотландцам и использовался в церемониях передачи власти. Эдвард I умыкнул его в Англию в 1296 году, где он оставался неотъемлемой частью Стула ровно 700 лет. Шотландцы о нём всё время помнили и возмущались. 15 ноября 1996 года высокие чины обоих частей Великобритании произвели долгожданный обмен (не знаю, на что, наверное, за так), и камень вернулся в Эдинбургский замок (где мы его с вами скоро узрим воочию и тогда поговорим подробнее). Правда, когда будет следующая коронация, смотрите внимательно: по условиям соглашения, на этот день камень должен вернуться на положенное ему место, чтобы охладить разгорячённые чресла нового правителя. При всей внешней смехотворности, стоит серьёзно задуматься, что же такое есть в этом камне, чтобы к нему относились с таким пиететом – раз, и какова на самом деле роль шотландцев в английских королевских узах – два. Мне приходилось слышать всевозможные версии вплоть до того, что «Камень Судьбы» и есть священный Грааль. Не знаю, поживём – увидим.

В прошлый раз со мной в Вестминстерском аббатстве произошёл мистический случай, ощущение от которого я запомнил на всю жизнь. Я стоял над надгробьем какого-то из почивших лет 500 назад королей, прислушивался к вещавшему поблизости чужому групповоду и то и дело поправлял сползавшую с плеча сумку, в которую при входе вынужден был убрать свою съёмочную технику. Взгляд мой расслабленно упал на железную табличку, вмурованную в бортик надгробья. А на табличке значилось будничное: «Будьте осторожны, опасайтесь воров». Пока я осознавал, как это в одном из самых наблюдаемых мест страны пишут такое, причём не на тетрадном листке, а в железе, на века, то есть, совершенно отчаявшись исправить ситуацию любым другим методом, за моей спиной кто-то пробежал. Очень быстро, так что я никого толком не заметил. Зато заметил, что молния на моей сумке слегка приоткрыта. Вокруг были люди, но они чинно стояли и рассматривали оплаченные красоты.

Я моментально сунул руку в сумку, потому что вместе с техникой сунул туда довольно толстый и мешавший мне в кармане кошелёк.

Кошелька не было.

Я судорожно расстегнул сумку и проверил ещё.

Нет кошелька.

Чувствуя, что это конец (а сейфами в номерах гостиниц я не пользуюсь никогда, предпочитая держать наличные в запертых чемоданах, но тогда денег у меня было исключительно мало, так что я их все носил при себе), я метнулся в соседнюю дверь, куда мог убежать вор, и оказался в квадратной галерее, посреди которой, как это часто бывает в подобных соборах, был застелен зелёный газончик. Галерея просматривалась вся, но никто нигде от меня не прятался.

Я взял себя в руки и вернулся обратно.

Подозрительно посмотрел на окружающих. Меня никто не замечал.

Тогда я водрузил сумку на надгробье повыше и ещё раз чуть не вывернул её наизнанку.

Всё оказалось на месте! И техника, и кошелёк, которого я минуту назад здесь не находил. Вор мне почудился. Его нарисовало моё воображение, потрясённое вечным призывом опасаться карманников.

Место в Вестминстерском аббатстве, которое интересно лично мне, называется Уголок поэтов. Поистине, только в Англии, где столько «уголков» (ораторов, поэтов и т.п.), могли изобрести футбол – единственную игру, насыщенную «угловыми»! Первым здесь в 1556 году был похоронен Джеффри Чосер, написавший «Кентерберийские рассказы», которые считаются предтечей всей последующей английской литературы. Правда, покоиться здесь ему позволили вовсе не потому, что он был писателем (точнее, поэтом), а потому что он до последних дней занимал должность, скажем так, прораба в Вестминстерском дворце (не путать с аббатством). Через 43 года рядом с ним похоронили поэта Эдмунда Спенсера, и начало традиции было положено.

Когда будете стоять в Уголке поэтов или когда вам попадутся упоминания имен похороненных здесь людей искусства, имейте в виду, что это не совсем правда. Физически многие писатели поэты упокоились в других местах, а здесь вы увидите лишь памятные таблички. Это вам всё-таки не Пэр-Ляшез. Поэтому давайте вместе посмотрим на тех, о ком вы наверняка слышали и чей прах действительно тут, у вас под ногами.

Про Чосера мы сказали. Будет время, почитайте. Оригинал «Кентерберийских рассказов» крайне сложен, поскольку он написан ещё до того, как английский язык приобрёл свои нынешние правила. И с ними-то легче не стало, но представьте, как было без них! Так что почитайте хотя бы в переводе. Вещь забавная.

Поэт и драматург Роберт Браунинг. О нём я упоминал, когда вышел с Пэддингтонского вокзала. Он дружил с Диккенсом и считался эдаким поэтом-философом. Даже в Россию заезжал. Но вообще-то жил в Италии, а умер в Венеции. На его месте я бы предпочёл, чтобы меня там и похоронили, однако ему было уготовано лечь в Вестминстерском аббатстве.

Сам Чарльз Диккенс тоже похоронен здесь. В завещании он не указывал, где бы хотел упокоиться, и просил только, чтобы церемония прошла скромно. Ранним утром 14 июня 1870 он и нашёл здесь своё пристанище.

Не знаю, знакомы ли вы с Джоном Драйденом, но этот поэт, драматург, критик и баснописец сделал для английской литературы не меньше Ломоносова (помните такого?) – для русского языка. В частности, он утвердил в качестве основного размера английской поэзии «александрийский стих». Много переводил и с латыни, и с французского. Писал и трагедии, и комедии. Период с 1660 по 1700 год принято называть «веком Драйдена». Его могилы вы просто так не найдёте. Потому что на ней нет надписи. Найдите могилу его современника, поэта Абрама Коули: имя Драйдена начертано на надгробном камне сбоку.

Здесь же лежит композитор Гендель. Разговор о нём ещё впереди.

Томас Гарди, «последниё из представителей Викторианства», автор двадцати пяти произведений, среди которых и романы, и рассказы, и стихотворения, похоронен… в двух местах. Найдёте его могилу – знайте: тут покоится его прах. А вот сердце поэта легло в могилу его первой жены Эммы в городе Стинсфорде. Это раздвоение стало результатом компромисса между волей самого Гарди (который, разумеется, хотел быть с женой) и настойчивыми просьбами сэра Карлайла Кокерелла, его душеприказчика.

О писателе Киплинге вы и сами наверняка знаете предостаточно. Так что просто найдите его здесь.

Если имя актера Лоренса Оливье вам что-то говорит, он тоже тут. Мало того, что он считается одним из «самых-самых» артистов XX века, сыграв роли в огромном диапазоне от античной драмы до вполне современных фильмов, не говоря уже о Шекспире, получив за Гамлета «Оскар» в далеком 1948 году. Мало того, что за его плечами 120 театральных образов и 58 полнометражных фильмов. Думаю, он единственный актёр, который умудрился сняться в фильме… после своей смерти. Дело в том, что через 15 лет после его смерти его лицо «собрали» по кадрам старых кинокартин и с помощью компьютерной реконструкции воссоздали в роли доктора Тотенкопфа («мёртвой головы») в дизельпанке «Небесный Капитан и Мир будущего».

Среди тех, кто здесь не похоронен, но чьи имена вы сможете узнать: писательница Джейн Остин (плитка в стене), один из моих любимых поэтов Уильям Блейк (бюст), все три сестры-писательницы Бронтè (мемориальная табличка), единственный, а потому самый знаменитый шотландский поэт Роберт Бёрнс (бюст), конечно же, лорд Джордж Гордон Ноэл Байрон (камень в полу), Льюис Кэрролл (камень в полу), вечно юный поэт Джон Китс (табличка в стене), автор «Любовника леди Чаттерлей» писатель Д.Г.Лоуренс (камень в полу), написавший «Песнь о Гайавате» Генри Лонгфелло (бюст), сильно повлиявший на Шекспира поэт Кристофер Марлоу (надпись на специальной витрине), Вальтер Скотт (о котором мы с вами поговорим отдельно, в Эдинбурге), сам Шекспир (памятник), поэт Перси Биши Шелли (табличка в стене), Уильям Теккерей (бюст), Оскар Уайльд (надпись на витрине). Кстати, что касается этой самой «витрины», то имеется в виду стеклянный витраж, который был специально доделан в 1994, когда места для новых имён стало просто не хватать. Пространства на нём должно хватить ровно на 20 человек.

Не знаю, как вам, а мне после короткого отдыха снова захотелось на воздух, к Темзе.

Глава 9

От Биг-Бена до Тауэра

Сказать, что погода в Лондоне переменчива – не сказать ничего. Об этом писали почти все, кто так или иначе упоминал этот город, а потому я не стану повторяться и замечу, что это не так. Иногда погода в Лондоне весьма устойчива. Особенно плохая.

Сейчас наш путь лежал к Вестминстерскому мосту.

Откуда вообще пошло название Вестминстер, которое гордо носит не только мост, но и дворец (он же Парламент), и аббатство, где мы только что побывали, и весь здешний район (так что на адресных табличках на домах вы тут прочтёте не «Лондон», а именно «город Вестминстер» – City of Westminster)? Всё довольно просто. «Minster», подскажет вам любой словарь – это «кафедральный собор» или «церковь при монастыре». Поэтому речь идёт всего лишь о «западной церкви». Другое дело, что поскольку этот район использовался сначала английским, а потом и британским правительством как штаб-квартира последнюю тысячу лет, это название фактически стало символизировать политическое сердце Лондона.

А вот экономическое его сердце, это как раз City of London, которое часто сокращают просто до «Сити». Тема отдельная и о ней – чуть позже.

Пока же мы обходили здание Парламента, иначе говоря, Вестминстерский дворец. Сами англичане называют его «Палатами» (Houses of Parliament): Палату Общин и Палату Лордов. Если вы интересуетесь историей и читаете её английскую версию, стоит помнить, что под Вестминстерским дворцом понимаются два здания. Первое нынче зовется «Старый дворец» и стояло здесь со времён средневековья до 1834 года, когда его уничтожил локальный пожар, вспыхнувший, как говорят, от перегревшейся печки. Часть старого дворца сохранилась, в частности, Вестминстерский зал, и их включили в проект реконструкции, которая началась шесть лет спустя. Пользуясь случаем, король Вильгельм IV попытался переселить Парламент в почти достроенный Букингемский дворец, который был ему нелюб, однако щедрое предложение парламентарии отвергли. Новое здание, которое сегодня может увидеть любой, строилось 30 лет: то материалы не подвезли, то смета зашкаливала, то оба ведущих архитектора умерли. Работы по внутренней отделке плавно перетекли в XX век. Потом грянула вторая мировая с её бомбардировками Лондона, так что в список исторического наследия ЮНЕСКО новый дворец попал лишь в 1989 году.

Во дворце несколько башен. Та, которую знают даже те, кто никогда в Лондоне не был, и которую мы сейчас обходили слева, называется отныне Елизаветиной Башней, хотя известна она как Биг-Бен. Она изящна и показывает время. Именно благодаря своей элегантности она кажется самым высоким зданием комплекса, однако на самом деле её 96 метров слегка уступают Башне Виктории, расположенной на противоположной стороне Парламента. В XIX веке точность семиметровых часов, обращённых на все четыре стороны света, казалась фантастической. Когда мы шли мимо, Биг-Бен ударил один раз, отсчитывая половину часа.

Он самый.

Напротив него, на противоположной стороне улицы, стоит странное здание. Большое, старое, не бросающееся в глаза и привлекающее к себе внимание разве что своеобразными шишками на крыше, которые легко принять за большие печные трубы. Если я на него вам не укажу специально, вы его, пожалуй что, и не заметите – дом как дом. Примечательно, что лет пятнадцать назад его здесь не было и в помине. Потом тут появились леса, закрывшие выход из станции метро «Вестминстер», а когда их сняли – оно появилось. На гугловской карте его максимально закрывает круглый значок лондонской подземки. Никакого описания. Когда мы на следующий день проезжали мимо автобусе, я поинтересовался у нашей гидши, знает ли она о его предназначении, и получил ответ, мол, конечно, там сидит правительство. Спорить я с ней не стал. Просто в своё время один из местных сотрудников фирмы, в которой я тогда работал, рассказал, что на самом деле через этот неприметный дом проходят вся электронная почта королевства. Чем там занимаются, можете додумать сами.

Вот и Вестминстерский мост через Темзу. С очень красивыми фонарями, даже ещё более впечатляющими, чем на набережной в Венеции: три зеленых плафона на зелёной ножке с золотым вкраплением орнамента. Вообще весь мост выдержан в зелёном цвете. Потому что такого цвета кожаные кресла в Палате Общин. Соседний мост, сразу за Парламентом, называется Ламбет и выкрашен красной краской – в цвет сидений в Палате Лордов. Вестминстерский мост недавно сильно отреставрировали, но вообще он был открыт в 1896 году и считается вторым по древности, после Лондонского. Для любителей статистики договорю, что в длину он имеет 252 метра, а в ширину 26, давая возможность в обе стороны ходить людям и ездить машинам.

Темза, над которой мы теперь шли, известна потому, что на ней стоит Лондон (кстати, Оксфорд тоже). 346 километров протяжённости делают её второй по величине в королевстве после Северна. Но кто из нас когда-нибудь вспоминает про Северн?

По-английски её название пишется Themes. При этом первый звук не шепелявится между зубами, как оно принято в подобных случаях, а звучит как обычное «т». Умные люди объясняют, что написание «th» было данью английского Ренессанса греческой античности, поскольку считалось, что племена древних кельтов пришли из области Эпир, что зажата между Грецией и Албанией. Римляне упоминали её в своих записях как Tamesis. В любом случае учёные сходятся во мнении, что, скорее всего, название реки означало «тёмная», и ссылаются при этом на древнеирландское «teimen» и санскритское «tamas». В русском языке, кстати, у нас есть и «темень» и «тьма». Но откуда тогда концовка на «s», спросите вы? И тут наш маленький исследовательский экспромт наталкивается на странный факт: в районе упомянутого Оксфорда эта же самая река называется Isis. Ничего не напоминает? Правильно, это так на английском пишется имя египетской богини Изиды, дамы достаточно загадочной, одновременно жены и сестры бога Озириса, которую изображали с коровьими рогами, между которыми висело солнце. В итоге мы получаем свой собственный перевод реки – «Тёмная Изида». Стоит запомнить. Не потому ли сами лондонцы обычно называют Темзу просто «рекой», а в хрониках приходивших сюда прежде купеческих кораблей она значилась как «Лондонская река»?

Если хотите почитать о Темзе поподробнее, рекомендую взять «Трое в лодке, не считая собаки» Джерома Клапки Джерома, которая замышлялась именно как путеводитель по реке и её достопримечательностям.

Слева от моста, на противоположном берегу, почти без остановки медленно вращается белое колесо «Лондонского глаза». Это колесо обозрения, одно время самое большое в мире, появилось здесь в 1999 году и было приурочено к концу тысячелетия. В официальных справочниках перед словами «лондонский глаз» вы всегда увидите ещё несколько слов – это названия фирм, которые заключили на несколько лет спонсорский контракт. Сначала это были «Британские авиалинии», потом компания «Мерлин» (она же возится с воском в музее мадам Тюссо), сейчас – ещё кто-нибудь. Определённый коммерческий смысл в этом есть, поскольку колесо в год посещает три с половиной миллиона человек, делающих его, таким образом, самой популярной достопримечательностью во всём королевстве. Высота колеса 135 метров.

После официального открытия колеса оно еще почти 4 месяца стояло порожняком, так как возник ряд техническим проблем.

Сколько сегодня стоит туда билет, не скажу, поскольку Алина наотрез отказалась его посещать. В своё время один круг в стеклянном яйце кабинки вместе с дюжиной восторженных индусов обошёлся мне фунтов в 12, и тогда это было дороже, чем сходить к тётушке Тюссо. Правда, как я слышал, сейчас в стоимость билета входит очередное 4D шоу в здании при колесе.

Критики сравнивают «Лондонский глаз» с парижской Эйфелевой башней: мол, теперь и богатый и бедный, и стар и млад могут подняться в небо и насладиться видом города. Насчёт бедных не знаю, но один раз подняться можно. Только не забудьте фотоаппарат.

Противоположный, южный берег Темзы я знаю плохо и не люблю. Наверное, я как всегда неправ, однако сдаётся мне, что он – сплошная промзона. Поэтому с меня вполне хватило того, что, перейдя мост, мы на втором же перекрестке свернули налево, на Йорк-роуд, и обнаружили, что наша «Трафальгар» расположена в большом и просторном помещении за высокими витринными окнами прямо на первом этаже. Посетителей не было, а за длинной стойкой суетилось множество английских дев в симпатичной форме. Я гордо предъявил ваучер и нас, о чудо, сразу же узнали, отметили как прибывших и сообщили, что завтра мы должны быть здесь же в семь утра, чтобы не опоздать на автобус. Ещё я узнал, что нашу гидшу будут звать странным именем Мхаири Макларен. Признаться по правде, я слегка взгрустнул, потому что отчётливо представил себе темнокожую дамочку с точкой во лбу и в длинном сари, понимать которую будет нетрудно, но неприятно, и которая едва ли покажет нам тайны маршрута «изнутри», как обещал проспект. Правда, любезная дева сказала, что на самом деле эта Макларен вроде бы не индуска и просит называть себя как-то вообще по-другому, так что нам просто стоит дождаться завтра. Она же в ответ на мой вопрос о том, как отсюда проще доехать на автобусе до Тауэра, не поленилась забраться в Интернет и через минуту сообщила, что остановка нужного нам маршрута находится в пяти шагах отсюда.

Через пять обещанных шагов остановка была, цифробуквенный номер на ней значился, и только я никак не мог взять в толк, почему Тауэр находится в одной стороне, а проходящие мимо автобусы следуют ровно в противоположную. Наконец, появился наш автобус, увы, одноэтажный, и я смело шагнул в распахнувшуюся дверь. Оказалось, что у нас нет билетов. Разумеется, их у нас не было, потому что я был готов ради такого случая озолотить водителя. Водитель отказался. Нет, говорит, вы должны купить билет, а потом входить. Мы вышли. Двери закрылись, и автобус уехал.

Аппарат, продававший билеты, стоял тут же. Если бы он был человеком, я бы его убил. Потому что бессмысленных надписей на нём было много, табло никакого, а сдачи он не выдавал. В Японии с иероглифами у меня получалось как-то проще и живее. Тут же было даже непонятно, а сколько, собственно, билет стоит. Потому что цена зависела от зоны и номера автобуса. И никаких подсказок! В итоге я подарил аппарату явно больше, чем он того заслуживал, вытащил из его сжатых челюстей два неказистых билетика, и мы стали ждать новую попутку, надеясь, что эта придёт двухэтажная.

Нашим чаяниям в тот день не суждено было сбыться. Второй автобус оказался таким же, что и первый, правда, показанные издалека билеты сделали своё дело, и водитель скупо кивнул. Мы прошли в самый зад салона, за спины громкоголосого семейства, чьё чадо всю дорогу висело на поручнях, и не менее бойкой китайской парочки, ни на секунду не смолкавшей и не обращавшей ни малейшего внимания на происходящее за окном.

И здесь обнаружилось новое затруднение из разряда тех, которых в столицах мира типа Лондона просто не ожидаешь: автобус останавливался по вызову. Если никого не было на остановке и никто не собирался выходить, он тупо проезжал мимо. Как у нас в деревне. Страшного в этом ничего не было, в любом случае незадолго до Тауэра мы должны были пересечь Темзу, но как-то это выглядело несерьезно, примитивно.

Сидеть же на втором этаже «двухпалубного» красного омнибуса гораздо интересней и поучительней. Хотя бы потому, что воочию видишь, как коротка человеческая жизнь. С такой высоты кажется, что все прохожие не пробегают у тебя перед носом, а точнёхонько попадают под передние колёса. Поначалу это захватывает дух, а через несколько минут становится нормой. Особенно хорошо кататься таким образом, когда у тебя в кармане «билет одного дня». Помнится, я как-то заполнял подобной поездкой «в никуда» час свободного времени перед посещением одного вечернего заведения и настолько расслабился, размышляя и слушая речи одного очень чёрного лондонца, умудрявшегося разговаривать с подружками по двум мобильникам одновременно, что не заметил, как водитель просигналил «в парк». Выскакивать пришлось чуть ли не на ходу. А я-то думал, что тихо сделаю круг и вернусь к исходной точке! Самое неприятное было то, что в том месте, где я спрыгнул и стал ждать нового красного жука, все мои новые друзья по несчастью оказались неграми. Добро пожаловать в Хэмпстед, белая обезьяна, читалось на их добродушных лицах.

Поездка по южной части Лондона, признаться, ничем особым не запомнилась, кроме ожидания Тауэрского моста. Мост хорош по всех отношениях. На него приятно смотреть, его удобно фотографировать, над ним интересно пролетать, а под ним – проплывать. Моим друзьями из Питера он наверняка навеет тоску по дому, потому что Тауэрский мост умеет ещё и подниматься. Когда видишь его в первый раз, не можешь отделаться от ощущения, то он – ровесник Лондона или уж во всяком случае самого Тауэра, настолько его башни-близнецы, удерживаемые двумя шлейфами сзади и словно протянувшие друг к другу руки замечательно стилизованы. Вероятно, потому что среди пяти строивших его архитекторов не был замечен наш хороший знакомый – Джон Нэш. Кстати, дольше всего выбирали дизайн моста. В 1876 году был затеян конкурс, на который разные умельцы предоставили 50 проектов. Пока ругались и ссорились, прошло восемь лет. В итоге победил дизайн сэра Хораса Джонса, по совместительству городского архитектора и члена отборочной комиссии. Джонс умер через три года, а сменивший его Джордж Стивенсон взял да и заменил обычный кирпичный фасад моста на викторианско-готический. Казне постройка обошлась по тогдашним ценам в 1 184 000 фунтов, что сегодня потянуло был на 100 миллионов. Последнюю цифру стоит запомнить и держать в голове до тех пор, пока мы с вами ни остановимся в задумчивости перед зданием шотландского Парламента в Эдинбурге.

Как и всё новое, Тауэрский мост был воспринят многими критиками конца XIX века в штыки. Его даже называли «самой абсурдной конструкцией, когда-либо перебрасывавшейся через стратегическую реку». Авторов обвиняли в «претенциозности и подмене фактов», скорее всего, имея в виду уже тогдашнее несоответствие дизайна современной эпохе. Что ж, зато вы его всегда узнаете и отличите от миллиона других мостов. Правда, Тауэрский мост часто путают по названию с Лондонским мостом, который расположен следующим вверх по реке. Говорят, что купивший в 1968 году готовый под слом старый Лондонский мост Роберт Маккаллок (для перевозки в основанный им же городок в Аризоне), долгое время считал, что приобрёл Тауэрский мост.

Хотя в наши дни судоходность Темзы резко упала, поднимается мост порядка 1000 раз в год. Если у вас большая яхта и вы хотите профланировать на ней по Лондону, вам придётся уведомлять об этом за сутки. Но при этом за подъём моста денег с вас не возьмут.

В декабре 1952 года мост стал подниматься, когда к его середине подъезжал двухэтажный автобус RT 793 с номером JXC 156. Водитель Альберт Гюнтер (или Гантон) успел сориентироваться и нажал на газ. Преодолев 3 фута (чуть больше метра) зазора и упав с высоты в два метра на противоположную часть моста, которая еще не пришла в движение, автобус вместе с пассажирами отделался лёгким испугом.