Зимняя жара. Реальное фэнтези – Том II – Красный снег

В комнате, помимо него, была та самая Анора, общества которой он искал меньше всего, и могучий бородач Мунго, главный лекарь замка, только что зашедший её проведать после ночного промывания желудка. Анора как ни в чем не бывало возлежала, занимая собой постель, где, вероятно, были зачаты все предыдущие властители Вайла’туна и где Кадмон уже навострился принимать послушных его однообразным прихотям девиц. Она была частично раздета, хотя и меньше, нежели ей самой того хотелось, а Мунго своей ручищей ощупывал её мягкий живот и нашептывал увещевания в скорой поправке. Если только, разумеется, она впредь воздержится от употребления такого количества жареного мяса с черникой.

– В любом случае, – говорил он, – вам нужно сейчас больше пить.

– Похоже, скоро мы все напьемся, – буркнул Кадмон, отворачиваясь от поразившего его зрелища и закрывая окошко плотной внутренней ставней, обитой толстой подкладкой.

– Ты напустил холода, – обиженно упрекнула его Анора.

– Зато я увидел скорый конец твоим мучениям, дорогая.

– Напрасно вы её пугаете, – неторопливо заметил Мунго, отнимая руку от порозовевшего живота и без особого сожаления закрывая его одеялом. – Ничего страшного не произойдёт.

– Но вы даже не взглянули на них! – воскликнул Кадмон. – Там их столько, что когда они нападут…

– Но они же не нападают. – Мунго пригладил чёрную бороду, только сейчас в его взгляде, обращенном на юношу, проснулся некоторый интерес. – Когда дикая кошка хочет задрать лань, она не показывает себя раньше времени, а просто набрасывается на неё.

– Дикая кошка? – Анора с удовольствием повернулась на бок, отчего одеяло снова съехало с её бедра и показало бледную ягодицу. – Где вы её видели, Мунго?

– Если бы я её видел, то сейчас вряд ли разговаривал бы с вами, – усмехнулся лекарь, поднимаясь с постели. – В том-то и смысл настоящей охоты. Так что любуйтесь этим зрелищем, сколько захотите – они не станут нападать.

Кадмон не мог не заметить, что Мунго не обращается к нему ни по надлежащему статусу, ни даже по имени. Он вообще вёл себя с новыми хозяевами если не сказать, что вызывающе, то уж больно независимо. Словно чувствовал какую-то силу, которая в трудный момент поддержит его. Вероятно, решил Кадмон, провожая краем глаза высокую фигуру до дверей опочивальни, тут не обошлось без Скелли, которого не так давно Мунго вытащил из цепких лап Квалу. Что было правильным поступком с его стороны, поскольку если бы Скелли окочурился от подсунутого ему яда, вряд ли Кадмон сидел бы сейчас здесь и любовался глубокими узорами в виде диковинных растений и животных на обоих створах входных дверей, закрывшихся за лекарем.

Свет в опочивальню проникал через затейливый витраж высоко под потолком, больше похожий на распустившийся прямо в стене цветок, нежели на окно. Стоявшая под ним широкая кровать, была украшена высоким балдахином, который поддерживали четыре резные деревянные колонны. Тяжелый бархат спускался вниз со всех сторон плавными волнами и создавал впечатление, будто посреди помещения на всякий случай высится ещё один дом.

– Ты понял, какую кошку он имел в виду? – снова подала капризный голос Анора, решившая теперь укрыться одеялом по самый подбородок, словно стеснялась присутствия своего холодного суженого. – Я не слышала, чтобы в Пограничье водились дикие кошки.

Кадмон подошел к дверям.

– Вероятно, вот эту.

Он ткнул пальцем в оскаленную пасть изогнувшегося перед прыжком зверя, действительно, очень похожего на того ленивого кота, который припеваючи жил в доме его родителей, правда, крупнее его раз в десять, если судить по обступившим его деревьям, и едва ли таким же разборчивым в еде.

– От такой не убежишь, даже если её заметишь, – добавил он.

Они продолжали рассматривать узоры, когда одна из дверей снова приоткрылась и пропустила в опочивальню хрупкую фигурку хорошенькой служанки, которую Кадмон уже успел узнать по имени – Ильда. Ещё он знал, что у Ильды имеется самый что ни на есть настоящий муж, Арли, выполняющий поручения посыльного, а потому редко бывающий в замке. Во всяком случае, он никогда этого Арли ещё не видел да, собственно, и не стремился, довольствуясь обществом его неуступчивой жены.

Ильда принесла поднос с кружкой чего-то горячего, орехами и вареньем.

– Мунго сказал, что вы должны это выпить, – пояснила она неприятно удивленной Аноре, поставила поднос прямо на край постели и гордо удалилась.

– У них тут разве не принято стучать? – возмутилась девушка, сгребая орехи в горсть. – Она мне не нравится. Ты можешь от неё избавиться?

– Мама говорит, что я могу почти всё. – Кадмон почувствовал, что устал стоять, и присел рядом с подносом, заодно не давая уничтожить без своего участия все орехи.

– А тебе никогда не хотелось определить границы этого «почти»?

– Ты лучше не ешь, а пей.

Она послушно взяла кружку обеими руками и стала пить залпом, хитро следя за ним из-за края. В такие мгновения с ней бывало даже интересно. Ему не нравился её слишком вздернутый нос и жеманно опущенные уголки рта. Сейчас же, когда от всего лица остались только глаза, Анору можно было назвать загадочной и привлекательной. Если дойдет до свадьбы, надо будет ввести моду на женские маски, закрывающие нижнюю половину лица, подумал он.

– У тебя с ней уже что-то было?

– С кем?

– С этой служанкой.

– Я даже не знаю, как её зовут, – соврал Кадмон. – Не горячо?

Анора оставила его вежливый вопрос без внимания, грохнула кружку обратно на поднос и откинулась на подушки, делая вид, будто не догадывается об обнажившейся в глубоком вырезе правой груди.

– Ты боишься? – спросила она после короткой паузы.

– Чего? – Кадмон равнодушно смотрел на неё, думая с гораздо большим интересом о вражеском войске под стенами Вайла’туна, и это придавало его одутловатому лицу некоторое внутреннее напряжение, ошибочно истолкованное девушкой в свою пользу.

– Меня. – Она приподнялась на локтях, и стала видна вторая грудь-близняшка. – Ведь наши родители не зря позволили нам провести это время вместе. Я уже чувствую себя лучше.

– Рад за тебя.

– И всё?

– И за тот обед, от которого ты теперь не откажешься.

– Прекрати! Меня сейчас точно вырвет.

– Позвать служанку? Или ты уже соскучилась по Мунго?

– Он меня пугает.

– Кто? Мунго? Я бы по тебе этого не сказал.

– А правда, что он ведет свой род от самого Мали?

– Вполне может статься. – Кадмон наконец заметил обнаженную грудь собеседницы и, не сдержавшись, рыгнул. – Я никогда ни у кого не видел такого толстого носа.

– У него не нос толстый, а ноздри широкие.

– Невелика разница! Когда я его первый раз увидел, он показался мне уродливым дикарем, облаченным в нашу одежду.

– У дикарей волосы рыжие, а у него чёрные и кучерявые, как шерсть у баранов моего отца.

– Подходящее сравнение.

– Ты, похоже, вообще никого не любишь. – Она приняла ещё более соблазнительную позу. – Даже меня?

– Сейчас не самое подходящее время об этом спрашивать.

– Почему это?

– Ты понимаешь, что на нас напали? – Кадмон даже закрыл рот, так взволновала его эта мысль, от которой он успел немного отвлечься.

– Разве? – Анора легла на бок. – Кажется, я не слышу никакой борьбы. Единственные звуки – суета на стенах. Они там что, решили ждать и ничего не делать?

– А ты бы предпочла, чтобы все покинули замок и ушли на верную смерть в поле, навстречу этому лошадиному стаду?

– Мне всё равно. Лишь бы они дрались подальше отсюда.

Кадмон ничего не ответил. Что взять с такой дуры? Когда её, как свинью, будут резать, она, вероятно, попросит своих убийц лишь о том, чтобы заткнули ей чем-нибудь рот, чтобы она не слышала собственных криков. Неужели все женщины настолько тупы и безпечны? Нет, если к женщинам отнести его родную мать. Уж она-то бы сейчас точно знала, что и как делать. Не зря даже отец частенько слушается её советов или молча исполняет сказанное в приказном тоне. Его мать – не чета всем этим хоренам, которые словно для того только и созданы, чтобы быть послушными и безмозглыми подхалимками. Потому что он – сын Томлина, до недавнего времени – доверенного ростовщика Ракли, владевшего этим замком, а теперь – негласного повелителя всего Вайла’туна, да что там Вайла’туна – всего Торлона! Была, правда, ещё одна девушка, которая его не добивалась, и которую он сделал своей лишь на одну слишком короткую ночь. Но она теперь далеко, если вообще жива. Её звали Орелия, они с Анорой были подругами, но Орелия избрала другой путь, примкнула к беглому сыну Ракли и в один далеко не прекрасный вечер исчезла вместе с ним. Йедда, мать Кадмона, которая обо всём связанном с сыном прекрасно знала, успокоила его, сказав, что такая, как она, не достойна ни под каким предлогом входить в их древний род и что, скорее всего, её постигла в ледяных водах Бехемы заслуженная участь. Кадмон в душе с ней не согласился. Ему бы гораздо больше хотелось не уступать роль палача какой-то Бехеме, а самолично, точнее, саморучно казнить предательницу, сделать ей очень больно, дать почувствовать, какого было ему получить известие о том, что любимая игрушка сбежала с каким-то безродным Локланом, предпочтя ему Кадмона, который теперь тешит свое уязвленное самолюбие в покоях некогда великих правителей Вайла’туна. Если можно так выразиться, на глазах у их самых что ни на есть родоначальников.

Он имел в виду две огромные картины, занимавшие сейчас противоположные стены и взиравшие на занятую пришельцами кровать под балдахином со строгим упрёком. Картины висели в кованых рамах и представляли собой портреты мужчины и женщины в роскошных парадных одеяниях.

Мужчина был запечатлен верхом на коне. Доспехи его сверкали в лучах невидимого за рамой солнца. В руке он держал шлем очень тонкой работы. Шлем безошибочно напоминал голову хищной птицы, металлический клюв которой служил защитным щитком для переносицы. Вдоль всего обода шла надпись, сейчас полуприкрытая металлической перчаткой, больше похожей на панцирь странного животного. Из всей надписи на ободе шлема отчетливо читались лишь слова «охрани да укрепи». Зато хорошо была видна филигранная резьба сбоку, в виде развевающихся на ветру перьев. Другой рукой мужчина торжественно сжимал устремленный вверх, вдоль конской гривы, изумительной работы меч. Рукоять, сомкнутая в железных пальцах перчатки, искрилась зелеными, как весенняя трава, и алыми, как кровь, драгоценными камнями. Конец рукояти представляла собой шар из кости. Как всадник сжимал рукоять, так и шар этот сжимала в когтях напряженная птичья лапа. Две орлиные головы с открытыми клювами, обращенные в противоположные стороны в том месте, где рукоять граничила с клинком, сверкали позолотой. Клинок имел в длину не больше локтя и был обоюдоострым. Вместо обычного острия лезвие заканчивалось причудливым раздвоением, делавшим клинок похожим на змеиное жало. Посередине лезвия тянулась такая же вязь, что и на шлеме. Красивую голову мужчины венчала темно-серая вышитая шапочка, какие обычно надевают под шлемы. Длинные золотые пряди волос и рыжеватая с едва заметной сединой коротко стриженая бородка затейливо сочетались с серо-золотым плащом, стекавшим с широких плеч мужчины и закрывавшим круп коня вместе с хвостом. На картине всадник был запечатлен в великолепных латах, послушно повторяющих линии его могучего тела. Латами был прикрыт и конь, стоявший сейчас на трех ногах. Правую переднюю он грациозно поднял, словно раздумывая, стоит ли опускать её и губить подкованным копытом красивый голубой цветок, дерзнувший вырасти в столь неудачном месте.

Этот же или точно такой же цветок держала в тонких пальцах женщина на картине, украшавшей противоположную стену. При более внимательном рассмотрении женщиной её можно было назвать лишь условно: на самом деле с портрета смотрело совсем ещё юное создание, величие и лишний возраст которому придавал чересчур пышный наряд, одетый, похоже, исключительно для позирования. Глубокого синего цвета платье переливалось золотыми звездами блёсток и почти не показывало складок, хотя девушка сидела в кресле. Из-за этого возникала забавная диспропорция между кажущимся её ростом и верхней частью прямого, вытянутого в струнку тела, увенчанного очаровательной бледной головкой в обрамлении сложнейшей прически, состоящей из разноцветных лент, каштановых локонов и многочисленных тоненьких косичек. Руки девушка спокойно положила вдоль резных деревянных подлокотников. Цветок она держала небрежно, совершенно не привлекая к нему взгляд зрителя. Она вообще производила странное впечатление отстраненности и поглощенности собственными мыслями. Которые скрывала за ласковой улыбкой очень красивого, но странного лица. Поначалу могло показаться, будто девушка улыбается. Но стоило Кадмону отвлечься, и вот уже он смотрит на то же лицо, и видит не улыбку, а скорее усмешку, грустную, лишенную какой бы то ни было красоты, которая обычно сменяется гримасой боли или горьким плачем. Удивляясь, он пытался вернуться к первому впечатлению, и – о чудо! – это ему удавалось: девушка снова награждала его сочувственной улыбкой.

Перехватив его взгляд, Анора ревниво надула губки и поинтересовалась, кто это такая.

– Понятия не имею, – в очередной раз соврал Кадмон.

На самом деле девушку со странным лицом звали Рианнон. Она была женой мужчины на коне. Коня, пожалевшего голубой цветок, звали Руари. Всадником, демонстрирующим жене свой замечательный меч-жало и птичий шлем, был самый славный из вабонских героев – легендарный Дули.

Накануне вечером обо всём этом ему поведал главный писарь Скелли, друг его матери, зашедший в сопровождении двух охранников навестить будущего правителя замка. Охранники остались за дверьми, а Скелли тихим голосом рассказал Кадмону грустную историю этой давно упокоившейся четы.

Из всего рассказа Кадмону особенно запомнилось одно любопытное наблюдение писаря, которое тот озвучил как будто даже неохотно, понизив голос чуть ли не до шепота и тем самым призывая ещё сильнее открывшего рот слушателя к нерушимому молчанью.

Оказалось, что в обеих картинах неизвестный художник замечательным образом спрятал настоящую загадку. Ключи к которой оставил на видных местах, однако так, чтобы заметить их мог только посвященный. А Скелли имел наглость относить себя именно к таковым. Кадмон не мог судить о том, прав ли жалкий старик в своих догадках, ему всё это показалось очередной сказкой больного, отравленного ядом рассудка, однако он дал себе труд запомнить сказанное.

Скелли похвастал, что умеет неплохо разбираться в людях и не страдает отсутствием наблюдательности. Подсказкой для решения, по его словам, стала правая рука девушки, в которой та удерживала готовый вот-вот выпасть цветок. Потому что если к ней приглядеться, то становилось совершенно очевидным: рука эта вовсе не правая, а на самом деле левая, точно такая же, как та, что без дела лежала на ближнем к зрителю подлокотнике кресла. Тот, кто рисовал обе картины, едва ли мог допустить подобную ошибку случайно. Причем, если сравнивать портреты, то именно левую руку, вернее, кисть всадника, живописец скрыл под панцирем необычной перчатки, не давая увидеть расположение большого пальца. В этом и был тот самый ключик к разгадке противоположного портрета. Руки девушки жили своей жизнью. Отсутствие складок на небесном платье как бы отсекало их от красивой головки с переменчивым выражением нежного лица. Скелли сказал, что когда рассматривал портреты в первый раз, мысленно провел границу посреди высокого лба, вдоль прямого носика, поперек чувственных губ и волевого подбородка и после нескольких попыток получил то, что искал: в одном лице живописец сумел отобразить сразу два женских лица. Брови были разными. Одна – плавная и дугообразная, другая – выразительная, как крыло сокола. С такого расстояния трудно было судить о цвете глаз, поэтому они казались одинаковыми, но вот под левым слегка проглядывала некоторая припухлость, которой начисто был лишен правый. Впечатление улыбки, граничащей со скорым плачем придавал всему облику девушки маленький рот, один уголок которого был чуть приподнят вверх, а другой, напротив, грустно опущен и подчеркнут мелкими морщинками. Таким образом, портрет жены Дули хранил в себе одну из самых главных тайн рода: он запечатлел и всем известную по легендам и приданиям Рианнон, и его так называемую сестру, Лиадран, которую составители старинных книг отдали в жены Рилоху, ближайшему соратнику Дули и покровителю мергов. Тупицы, усмехнулся Скелли, они, похоже, лишь только умели что писать, не удосуживались перечитывать написанное. Поэтому в изначальной рукописи «Сид’э» внимательный читатель вроде Скелли почти без труда мог найти непонятное место, где говорится о том, будто младшая сестра Дули погибла в детстве, а в другом случае – описание того, как он скорбит о гибели совершенно незнакомой ему девочки, случайно попавшей под копыта его боевого коня.

Кадмон про «Сид’э» если и слышал, то краем уха, так что заключения Скелли не произвели на него должного впечатления. Однако писарь нисколько не переживал по этому поводу и продолжал растолковывать свою чудесную догадку.

Если родная сестра Дули погибла по его неосторожности, то кто была близкая ему всю жизнь Лиадран? На её долю, действительно, выпало немало горьких разочарований, тревог и забот, от которых и в самом деле впору расплакаться. Законная жена, Рианнон, их не знала даже когда пережила безвременно погибшего супруга. Вот и улыбается теперь со своей половины великолепного портрета. Для Лиадран с гибелью Дули полноценная жизнь, судя по всему, закончилась. Она добровольно, как пишут современники, ушла из замка и заточила себя в стенах Обители Матерей, где умерла спустя несколько зим. Скелли о ней и не вспомнил бы, если бы в Вайла’туне ни остался её сын, считавшийся по сей день ребенком Рилоха. Но в действительности всё было совсем не так! Через Лиадран род Дули, как свидетельствовали разгаданные им портреты, ушел в сторону и пока заканчивался на его далеких, ни о чем не подозревающих потомках. Заметив, что Кадмон не проявляет ожидаемого живого интереса к его повествованию, Скелли не стал называть их имён.

Кадмон и вправду мало что понял из объяснения. У него осталось впечатление, что Скелли просто нашел в его лице безропотного слушателя и воспользовался случаем, чтобы похвалиться своим умом и сообразительностью. Вероятно, он хотел сказать что-то ещё, но их прервали, и Кадмон остался наедине с портретами, которые сегодня взирали на него с таким же отсутствующим укором посторонних людей, что и вчера.

– Они очень красивые, – говорила между тем Анора. – Я никогда не видела таких больших картин. Как будто настоящие люди. Ты не боишься?

– Чего на этот раз?

– Их взглядов. Мне кажется, что они недовольны нами. Спать тут я бы уж точно не смогла.

– Не говори глупостей. Это просто картинки. У моих родителей есть несколько таких дома. Отцовские дальние родственники. Только отец никогда не стал бы их вешать на всеобщее обозрение на стену. Он прячет их даже от меня.

– Почему?

– Спроси его сама. Мне он говорил, что такие вещи нельзя показывать посторонним.

– Он тебя считает посторонним?

– Нет, конечно. Я их несколько раз видел. Ничего особенного. Бородатые мужики какие-то и одна девица. Эти два портрета написаны гораздо лучше. В смысле, более правдоподобно. Там у него всё как-то больше мазками, грубовато, не похоже на настоящих людей.

– Наверное, эти картины очень древние. Я не слышала, чтобы сейчас кто-нибудь занимался рисованием таких портретов. А ты?

– Говорю же, их не рисуют – их пишут.

– Вот как? – Анора приподнялась на локте. – Откуда ты всё это знаешь? Ты такой умный!

Кадмон встал и прошелся по комнате. Не станет же он рассказывать этой девчонке о том, что с детства привык сидеть за столом и, затаившись, слушать разговоры отцовских гостей. А среди них кого только ни было! Некоторые сами кое-что собой представляли и умели, другие за неимением лучшего излагали то, о чём лишь слышали. В обоих случаях присутствовать на этих застольях было интересно и даже поучительно, как считала мать. Сегодня Кадмон видел, что она оказалась в который раз права. Его только что назвали умным. Назвал, конечно, невесть кто, но ведь назвал. А он как раз хотел отличаться в этом от отца и быть умнее будущей жены.

Он снова подошел к маленькой ставне, открыл, не обращая внимания на недовольное восклицание Аноры, и выглянул наружу.

Вражеское войско не двинулось с места. Передние ряды всадников, недавно сомкнутые, несколько рассредоточились, и стали видны высокие походные шатры, тоже увенчанные разноцветными лентами. Похоже, Мунго не просто так болтал. Противник не спешил нападать на перепуганный Вайла’тун.

Одну из причин Кадмон понял, когда заметил, на что оживленно указывают собравшиеся под ним на стенах приятно многочисленные защитники замка. Далеко-далеко направо, за Стреляными Стенами, за низенькими крышами изб простолюдинов, между Вайла’туном и опушкой Пограничья медленно разливалась ещё одна лужа, не такая чёрная, как первая, скорее, бурая, лишенная устрашающих разноцветий флагов и многочисленной конницы, но ничуть не менее суровая и неизбежная – людская лужа, состоящая, судя по всему, из тамошних обитателей. Вооруженные кто чем, а чем именно – он отсюда разглядеть не мог, они топтались слишком близко к крайним постройкам, чтобы быть их защитниками, нежели врагами. Нежданная подмога! Воины на стенах ликовали, и Кадмону показалось, что он впервые слышит, как в их устах слово «фолдиты» звучит не надменно и пренебрежительно, а радостно и обнадёживающе.

– Что там снова за шум?

Он оглянулся через плечо, и увидел, что Анора уже поднялась с постели и, уронив с плеч рубашку прямо на пол, подходит к нему сзади во всем своем обольстительном безстыдстве. В отличие от лица, её женственное тело было способно привлечь к себе внимание даже такого разборчивого юноши, как Кадмон, однако сейчас он был не в настроении потакать своим обычным прихотям. От происходящего там, вдали, сейчас зависело слишком многое, чтобы забыть об этом в дерзких объятьях. Когда он почувствовал спиной прикосновение чего-то мягкого и тёплого, ему захотелось перенестись на стену и оказаться среди воняющих лошадьми, страхом и дешевым кроком виггеров.

– Дай посмотреть.

Разумеется, она не столько желала увидеть происходящее снаружи, сколько показать себя. Отодвинув его плечом в сторону, она привстала на цыпочки и вытянулась в струнку, делая вид, будто с интересом изучает состояние неподвластных ей сейчас вещей.

Когда-нибудь, думала она, поигрывая ягодицами и ловя сразу же замерзшим носом холодные потоки уличного воздуха, я стану полноправной хозяйкой всех этих людей, которые пока не догадываются о моём присутствии. Пусть даже мне для этого придется некоторое время терпеть близость Павлина. Я такая не первая, но, надеюсь, последняя. Моё место легко могла бы занять Орелия, если бы пожелала, да только ей, похоже, оказался милее прежний господин Меген’тора. Оно и не мудрено. Если бы она не знала, что подобное невозможно, то наверняка решила бы, что на той вон картине со всадником запечатлён именно он. Такой, каким был Локлан, мог любую красавицу превратить в покорную служанку. Когда они оба пропали после того весёлого эфен’мота у родителей Кадмона, она долго страдала от тоски и обиды, но так до сих пор и не поняла, по кому больше. Позже до неё дошли слухи, будто Локлан прихватил с собой не только Орелию, но и рыжую дикарку, которую ещё незадолго перед наступлением первых холодов поймал в Пограничье. Это известие несколько поумерило её ревность. Видать, Орелия была дорога ему меньше, чем он ей. Ну, в таком случае это её личное дело, пущай себе мучается, если им посчастливилось выжить в страшных бурунах вечно полноводной Бехемы. Ведь говорят, они каким-то чудесным образом решили перебраться через неё на другую сторону. Кто-то их даже как будто видел при этом. Анора всегда считала, что для подобного отчаянного предприятия нужно сперва сделаться птицей. Наверное, Орелия решила, что достаточно окрылена любовью. Как бы то ни было, её больше нет, как нет и Локлана. Теперь в замке правят два их семейства: отца Кадмона и её.

Недавно, правда, появился, откуда ни возьмись, ещё и третий, Гийс, сын запятнавшего себя позором предательства военачальника. К нему кое-кто здесь благоволит, а сам он ведёт себя дерзко и настолько независимо, насколько возможно. Однако знающие люди нашептали ей, что долго он не продержится. А вон и он собственной персоной, на стене, кутается в лёгкий плащ, что-то деловито говорит остальным и указывает рукой в железной (как ему ни холодно?) перчатке на застывший в ожидании Вайла’тун, такой жалкий и ничтожный с неприступной высоты её нынешней обители. Конечно, он гораздо лучше сгодился бы ей в мужья, нежели этот уродец, дышащий через рот у неё за спиной, однако что-то в его манерах и осанке говорило об опасности и отталкивало. Хотя Анора любила риск. Если Кадмон будет и дальше продолжать артачиться, она обязательно займется этим Гийсом. Разумеется, предварительно посоветовавшись с отцом.

– Ну, хватит, ты так точно простудишься! Оденься лучше.

Она уступила Кадмону место.

– Я хочу выйти на стену.

– Иди. – Он не оглянулся, что-то там снова высматривая.

Она посмотрела на него, на слабую сутуловатую спину, на запрокинутый затылок, и в очередной раз пожалела себя. Почему ей приходится унижаться перед каким-то недоноском вместо того, чтобы самостоятельно занять трон в соседней зале и выбрать себе достойного спутника? Жаль, что отец наверняка её не поймёт. Но уж она постарается.

Что-то необычное в знакомом облике Кадмона бросилось ей в глаза. Она сперва даже не осознала, что именно, но когда пригляделась, отчетливо заметила на его голове, в тёмно-каштановых волосах, там, где они разделялись на вытянутой макушке неровным пробором, тоненькую полоску золотистой ржавчины. Именно такая ржавчина служила отличительным признаком выродков вроде шеважа. Отец ещё в детстве много рассказывал ей про таких людей. Их считали нечистыми и в лучшем случае изгоняли. Так было раньше. Теперь таких среди вабонов, говорил он, просто не осталось.

– Что смотришь?

Она не заметила, как он наконец оглянулся. Стоит, разглядывая её тело с нескрываемым интересом, будто впервые видит. А перед глазами у неё – золотистая прожилка. Лишь бы он не сообразил, что она заметила!

– Почему ты меня гонишь?

– Я? Тебя? Кажется, ты сама захотела подышать свежим воздухом на стене. Или я должен был тебя удержать?

Он сделал шаг ей навстречу.

Она поспешила поднять руку, останавливая его. Только сейчас ей не хватало, чтобы в нём взыграло желание. Упоминание про свежий воздух лишний раз напомнило о его собственных запахах, от которых её снова стало подташнивать.

– Нет, всё хорошо. Я и в самом деле выйду.

– Тебе лучше?

– Ты очень милый и заботливый…

Она подобрала с пола рубашку и накинула на плечи.

– Анора, ты спрашивала, люблю ли я тебя…

– Поговорим об этом позже.

– Анора…

– Позже.

Не нужно быть с ним такой резкой. Он легко может что-нибудь заподозрить. Скорее всего, решит, конечно, что у неё очередные капризы, не более того, но кто знает? Кстати, кто, действительно, знает причину того, что её сейчас смутило, удивило и отчасти даже напугало? Может, поговорить с отцом? Он всегда ненавидел этих шеважа. Другое дело, как он воспримет её сумасшедшее подозрение? Просто так подойти к нему и сказать, что его избранник, который желанием влиятельных родителей сделался главным в замке, на самом деле, похоже, рыжий? Едва ли отец об этом догадывается. Что он ответит? Закрой глаза? Брось его? Вероятнее всего первое. Потому что уж больно рьяно он до сих пор старался свести их вместе. При ней называл Кадмона не иначе как «мужем». Причем не слишком морщился в отличие от неё. Считал, что от их свадьбы зависит не только её будущее, но и его собственное. Понятное дело: если у отца были деньги, то у его ближайшего соратника, папаши Кадмона – ключи от замка и нужные люди, что ценилось ничуть не меньше. Отец иногда, особенно когда выпивал лишку и знал, что, кроме дочери, никто его не слышит, вздыхал, мол, дело не в том, у кого много денег, а в том, кто позволяет все эти деньги иметь. Видать, не всё даже у него было так гладко, как хотелось бы.

Она и в самом деле уже чувствовала себя гораздо лучше. Видимо, руки Мунго или его отвары оказали на неё должное действие. Не зря про него тут ходила молва как о лучшем спасителе от отравлений.

Анора сунула босые ноги в короткие валенные сапожки, в которых можно было хоть по снегу ходить – не замерзнешь, набросила поверх рубашки недавний подарок Кадмона, точнее, его матери – длинный кожаный плащ, подшитый изнутри теплым мехом, и выскользнула из опочивальни. Неподалеку находилась дверь в тронную залу, где их отцы частенько устраивали военные советы. Сейчас дверь была распахнута, и она услышала срывающийся мужской голос, увещевавший невидимых слушателей:

– … их нападение – только вопрос времени! Мы должны начать первыми пока у нас есть преимущество. Можем начать сразу с трех направлений…

Вероятно, совещавшиеся настолько отчаянно спешили, что позабыли об обычных мерах предосторожности. Анора безшумно приблизилась, но сразу заглянуть побоялась. Прислушалась.

– Вы полагаете, фолдиты на нашей стороне? – Она узнала отца.

– Что за дурацкий вопрос! – ответил всё тот же голос.

– Не забывайтесь, Тиван! – Это возмущенно воскликнул не кто иной, как отец Кадмона.

– Я, конечно, прошу прощенья, вита Томлин, однако в нашем нынешнем положении предпочёл бы отбросить некоторые условности. Потом можете меня хоть разжаловать, но сейчас важно понимать происходящее и быстро принимать решения. Разумеется, фолдиты на нашей стороне.

– Кто их призвал? – Снова отец. Анора представила его таким, каким он никогда раньше не бывал: испуганным, растерянным и похудевшим от волнения.

– Никто их не призывал, вита Скирлох. А если бы кто даже и захотел, то не успел бы. За такой короткий срок они никак не успели бы собраться, вооружиться и добраться досюда со своих окраин.

– Хотите сказать, они знали о нападении заранее? Но тогда это тем более предательство!

– Предательство это или нет, мы узнаем позже. Если останемся живы. Кто-то их явно предупредил. И да славятся Дули и все герои, что так произошло! Их появление дало нам время на размышление. И я, как уже сказал, предлагаю выступить первыми. Мои люди уже скачут к этим фолдитам, чтобы взять на себя командование.

– Кого же ты послал?

– Сына… Норлану я во всём могу доверять.