Королевы. Починяя снасти, сказывали о богах

4 Ажа узнает пророчество о Королеве, которая должна родиться, чтобы спасти Остров от культа Поднятой руки

Дома Ажу ждет дочь, но королева холодна и не проявляет к дочери ласки. Сейчас ей не до нежности: девочка вполне может справиться сейчас и без нее, все-таки ей уже четырнадцать. Ажа садится за стол на веранде. Ей не хочется идти в комнату, не хочется садиться в то кресло, в котором она провела прошлую бессонную ночь, одну из худших ночей в своей уже долгой, но очень спокойной жизни.

Что она на самом деле сейчас чувствует? Она прожила так много лет. Она всегда была королевой. Но ощущала ли она это по-настоящему? Ощущала ли она свою власть? Да и была ли она у Ажи, эта власть? Пожалуй, что да, была. Но она была скорее женой вождя, чем королевой. Всегда – жена вождя, всегда при нем. Всегда – его. И никогда, так она сейчас понимала, никогда она не чувствовала себя по-настоящему королевой. Потому что она не принимала решений. Ага всегда принимал их, не она. Бывало, что он говорил с ней. Иногда он спрашивал ее о чем-то, просил совета. Но не более того. Никогда она не воспринимала это как инструмент влияния, как нечто, чем она обличена свыше, а не просто на что-то способна. Проще говоря, у нее всегда было право, но она никогда им не пользовалась, потому что в этом не было никакой необходимости. Она сама не желала этого права. Вскормить и воспитать детей, позаботится о муже – вот, что ее занимало и что приносило ей удовольствие. Принимать решения – какое в этом удовольствие? Поэтому-то она и не чувствовала себя королевой. Каждый день десятки раз ее так называли люди, но она никогда не задумывалась о значении этого слова. Что это значит – быть королевой? Видимо, стоило больше уделять внимание делам мужа, чаще слушать то, о чем он говорит, чаще спрашивать самой о том, почему он нахмурен, чем расстроен, а когда он отмахивается от нее рукой (никогда со злостью, но как от мелкого зверька), – не отворачиваться покорно, а настойчиво добиваться ответа. Кто знает, может быть Ага и хотел бы, чтобы она не отвернулась, чтобы она все-таки добилась своего, и чтобы он ей рассказал о том или ином деле. Вдруг ему этого всегда хотелось, с ужасом подумала Ажа! Она начала судорожно вспоминать конкретные случаи, но, как всегда бывает в таких ситуациях, они либо ускользали от нее, как дым, либо толпились в виде шумных неопределенных образов, никак не похожих на то, что она сейчас так истово искала. Выходит, ужасалась она, может выйти, что она была плохой королевой?

В дверь постучали, и Ажа с благодарностью посмотрела в сторону входа. Бара быстро оказывается там и выглядывает наружу. Потом много раз кланяется и отступает в сторону, пропуская внутрь согбенную старуху в изодранных лохмотьях. Ажа встает и тоже кланяется колдунье Еве. Никто не знает, сколько Ева уже прожила на свете, но Ажа помнила ее всегда. Казалось, даже тогда, когда королева еще не стала королевой, колдунья уже выглядела так. Впрочем, может быть, Аже это просто казалось.

Ева села за стол напротив и знаком попросила воды. Бара мигом принесла полную чашку и, взглянув мельком на королеву, убежала в комнату. Колдунья долго смотрела на Ажу, а потом долго и жадно пила: капли стекали по ее подбородку и падали на сухой, гладкий, чистый стол. Ева никогда не приходила просто так. Если Ева пришла, значит она что-то видела и готова сообщить пророчество. Пророчества Евы сбывались. Поэтому королева покорно ждала, почти не рассматривая колдунью. Ажа не была уверена в том, что именно она сейчас чувствует. Ей хотелось, наверное, верить, что Ева расскажет ей что-то обнадеживающее. Но в глубине души она понимала, что колдунья, которая никогда до этого не приходила с хорошими новостями, вряд ли пришла с ними сейчас.

Допив свою воду, колдунья поставила чашку на стол и смахнула черной рукой пролитую воду со стола. Потом она заговорила.

[Колдунья Ева сообщает королеве пророчество о новой королеве]

Ажа молчала. Она молчала все время пока говорила колдунья. Молчала, провожая ту взглядом, когда она уходила прочь. Договорив, Ева ничего не попросила и не потребовала ответа. Она просто ушла. Бара выглянула на мгновение на веранду и даже попыталась жестом руки спросить по поводу обеда, но почувствовав состояние королевы, тут же снова скрылась из виду. А королева смотрела сейчас внутрь себя. Она снова попыталась представить себе, как воспринял бы это пророчество Ага, но не смогла. И если утром она пребывала в израненном состоянии, абсолютно лишенная опоры и знаний о том, как и что теперь делать, то сейчас, когда Ева ушла, королева почти физически ощущала, как тело ее обрастает новой кожей. Это еще не была плотная кожа, способная защитить хозяйку от укусов врагов и нападений извне, но все-таки это уже было что-то: она словно отступила на шаг назад, отклонилась и исподлобья рассматривала то, что ей предстояло. Такая новая, словно из ниоткуда явившаяся защитная способность обрадовала Ажу. Значит, она может меняться. Значит, для нее не все потеряно, и, хорошенько поразмыслив, она сможет сделать что-то стоящее, а, возможно, и что-то правильное, чтобы удержать мир, окружавший ее и ее людей, хотя бы в относительной целостности.

Образ колдуньи словно бы застрял в дверном проеме, как призрак, и королева, рассматривая его, перебирала в голове те слова, которые та произнесла. Стоило разделить пророчество на две части, подумала королева. Во-первых, мужчины не вернутся. По крайней мере, в ближайший год. И, как сообщила Ева, возвращение их целиком и полностью зависит от них, женщин, оставшихся в деревне. Что это значит? Ева не сказала, а Ажа не понимала. Значит ли это, что их мысли и действия сейчас тоже могут повлиять на возвращение или невозвращение мужчин? Или колдунья просто имела в виду, что они должны сделать что-то конкретное, чтобы помочь мужчинам вернуться? Во-вторых, культ Поднятой руки будет становиться все сильнее. Его не смогут остановить, и он будет распространяться. Впереди него будет идти туман, подчиняющий умы, либо уничтожающий непокорных. Уничтожить этот туман и культ может только один человек, а именно – женщина, рожденная в их деревне. Сейчас она, судя по всему, еще совсем мала. Ева сказала, что не видела, кто это конкретно, но она точно знает, что девочке сейчас пять лет: она видела празднование пятилетия.

5 Ажа рассказывает всем о пророчестве

Ажа попросила Бару найти всех пятилетних девочек в деревне и привести их в Зал Совета с матерями вместе. Потом она попросила подать обед, но снова едва прикоснулась к еде. Знакомая ей пища оставляла ее равнодушной, хоть в этот раз и не вызывала отвращения. Мира же, наконец-то приняв тот факт, что мать изменилась и что-то действительно происходит, в отличие от утренней трапезы сейчас следовала примеру Ажи, и печально ковыряла еду на тарелке, за десять минут проглотив всего несколько кусков.

Бедная девочка, подумала королева. Она – ее дочь. И она всегда желала Мире только самого лучшего, всегда оберегала ее. Но разве можно уберечь от такого? Что если этот мир, резко сошедший вчера со своего места, на него уже никогда не встанет. Ажа познала мужчину, познала жизнь, познала рождение и взросление детей. Познает ли все это Мира? Есть шанс, что да. По крайней мере, так сказала колдунья Ева. И, главное, в этом нужно себя уверять, чтобы не сойти с ума.

Ужасная ночь, да, действительно ужасная ночь. Но разве день выдался лучше? Разве все не становится только хуже? Аже сильно захотелось спать. Она внезапно почувствовала насколько была вымотанной и уставшей. Но на сон у королевы сейчас нету времени. На полу у двери села птичка, кажется, та самая, прилетавшая к окну Ажи сегодня на рассвете. Сейчас она уже не так красива и не кажется игривой. Она просто смотрит внутрь, надеясь разглядеть еду, но видит вместо нее лишь преграду на пути к ней – людей, которые ее пугают. Ажа встала, и птица улетела, сорвавшись с места. Королева опешила и даже оперлась руками о спинку стула, потому что ноги ее вдруг покосились: стареющей женщине показалось, что маленькая птица словно взорвалась, таким сильным и мощным выглядел взмах ее крыльев: так их маленький мир вчера ночью сорвался со своего места, напуганный тем, что его пугало.

Ажа в сопровождении Бары снова вышла на улицу и пошла к Залу Совета, у которого уже собрались пятнадцать жен мужчин, входивших в совет племени. Также неподалеку сидели еще несколько женщин, у которых в ногах порхала стайка совсем еще крошечных девочек. Королева поняла, что это те самые пятилетние девочки, одной из которых уготована участь стать новой королевой, единственной, способной сберечь их Остров от ужасного культа. Ажа почувствовала нежность ко всем эти маленьким созданиям. Ту самую нежность, которую она когда-то чувствовала и к своим детям, когда им было столько же лет. Но сейчас ей нужно решить, что с ними делать. Ведь, сразу поняла королева, одной из ее первейших задач должно стать сохранение их жизней по крайней мере до прихода мужчин. Ничего не должно случится с ними, ничто не должно им грозить, никто не может поднять на них руку или дурной взгляд. Одна из них – кто же? – их единственная надежда.

Проходя мимо пятнадцати, чтобы зайти в зал Совета, Ажа не могла не отметить, что большинство женщин несло на своих лицах уверенность и осознание того, какое бремя им предстояло на себя взвалить. Ее не обрадовало это, то есть, она не испытала радости, но это ее приободрило, ведь ей так не хотелось нести ношу в одиночестве. Вот чего она страшилась, – одиночества. Не только того одиночества, которое сопряжено с отсутствием ее мужа Аги, но и одиночества вообще. Совет пятнадцати нужен был ей не просто для того, чтобы принять то, что все ожидали от нее, но для того, чтобы чувствовать, что кто-то еще печется о жизни деревни и о людях, и что не только от нее зависит разом усложнившийся и расшатавшийся мир. Она проходила мимо женщин и почти специально старалась касаться их одежд и опущенных рук, рук, которые могут помочь ей поддержать расшатанный мир и не дать ему рухнуть.

Когда все расселись по своим местам – Ажа обратила внимание, что женщины запомнили свои места и заняли их, в отличие от утренней встречи, очень быстро – королева взяла слово и попросила, чтобы каждая женщина отчиталась о том, чем занимался ее муж, и чем каждой из них теперь предстоит заниматься.

[Жены мужчин, входящих в Совет по очереди рассказывают королеве о своих новых обязанностях, которые ранее исполняли мужчины]

Ажа осталась довольна. Когда села последняя из пятнадцати женщин, королева чувствовала себя очень уверенно. Ночью она была на грани смерти. Утром – сама не своя. Потом она ненадолго пришла в себя, но затем была сражена новостью о пророчестве Евы. Затем она вновь успокоилась, в основном потому что, именно благодаря пророчеству обрела некие отметки-флажки, заалевшие в будущем, на которые хотя бы можно было ориентироваться. И вот сейчас, выслушав женский Совет, она впервые почувствовала уверенность. У них получится, подумала Ажа. Да, у них действительно может все получиться, и ей, видимо, есть на кого положиться. А ведь она на самом деле и не знала по сути никого их этих женщин. Она всегда жила в своем мире, с Агой, детьми и служанками. Она никогда ни с кем не общалась, не знала даже порой про ту или иную женщину, чья она жена, чем живет, о чем думает, и какие заботы одолевают ее, ее мужа и семью. Теперь эти знания, не просто казавшиеся ей ранее лишними, но просто не существовавшие, помогли ей обрести относительную гармонию. Да, знала Ажа потому что знала многое о мире, гармония вещь непостоянная, и эта, почти наверняка, не исключение. Но королева была благодарна Богам и за это.

Пока женщины вставали по очереди и говорили, Ажа внимательно слушала их, но еще более внимательно – рассматривала. Она улавливала все: будь то волнение, или страх, или самоотверженная готовность жертвовать. Она видела, как за спиной каждой из этих женщин, там, где на самом деле была стена, возникали их семьи, их дома и очаги, она видела, как у их ног рассыпались детские игрушки и пары длинных сережек, разбросанных утром в момент выбора внешнего вида на сегодня. Она проникалась к каждой из них сочувствием и странным доверием, которое раньше не испытывала ни к кому, кроме Аги и, пожалуй, Бары. На самом деле ей несказанно повезло. В ее возрасте и с ее образом жизни, доверие не входит в перечень того, что ты можешь почувствовать столь быстро. Обычно этому приходится долго и болезненно учиться. Впрочем, не только в ее возрасте.

Так или иначе, королева сделала следующий вывод: по крайне мере сегодня все эти женщины готовы к тому, чтобы удержать размеренную жизнь деревни в своих руках. По крайне мере сегодня они не подведут ее. Сделав вывод, Ажа решила поделиться со всеми пророчеством, которое услышала ранее от колдуньи.

[Ажа делится со всеми пророчеством Евы]

В полной тишине открылась дверь и в Зал Совета вошли дети. Это были маленькие девочки. Их было шесть. Все без слов поняли, кто стоит перед ними. Дети интуитивно вышли в центр зала и стали там, с любопытством озираясь по сторонам и рассматривая богато одетых женщин. Особенно часто они взирали на королеву. Ажа улыбалась им приветливо и нежно. Но большинство женщин смотрели на девочек со страхом. Ажа понимала это: они не знают сейчас, как себя вести с этими девочками. Более того, все они не понимают даже, как такое возможно, чтобы ребенку из их деревни была уготована участь стать спасительницей всего Острова. Но и это было еще не все. Женщины переводили свои взгляды с одной девочки на другую: они, поняла королева, пытались угадать, кто же из шести станет той самой, единственной, от чьей жизни теперь зависят жизни остальных людей.

6 Шесть королев

Тем не менее, все получилось даже лучше, чем могла надеяться Ажа. Женщин объединило пророчество. Они с готовностью приняли этот дар колдуньи и Богов, говорящих через нее. Пусть мужчины еще не вернулись. Пусть они не вернутся в ближайшее время. Главное, у них появилась твердая надежда: видимая, осязаемая. Ее можно было потрогать, ее можно было защитить, ей можно было наслаждаться. Шесть девочек превратились в то, что все эти женщины судорожно искали весь день в работе, мыслях, словах Ажи, – объект для оберегания. При этом, никто из них не смотрел на девочек, как на своих детей. О нет. Даже наоборот. На них теперь смотрели, как на детей Короля Острова. Им доверили заботу о будущем всех людей. И как же было приятно, что у этого будущего есть физическое воплощение, о котором они знали практически все. Нужно лишь кормить детей, защищать их, следить за их здоровьем и сном.

Королева приказала освободить дом, ближайший к Залу Совета. Он как раз стоял, повернувшись боком к ее собственному. Там проживала одна из пятнадцати: Эра, жена мастера над рыбалкой. Эра вместе с дочерьми переехала в пристройку к дому Ажи, а в ее собственном жилище расположили шесть пятилетних девочек – надежду Майахрамо и Острова. Было решено приставить к ним шесть служанок, а еще две молодые женщины, вооружившись короткими копьями, постоянно стояли у входа в дом. Но и этого показалось королеве недостаточным. Она приказала, чтобы каждая из пятнадцати членов Совета по очереди проводила ночь вместе с королевами – так она их назвала, рассказывая пророчество Евы – бодрствуя подле девочек и следя, чтобы ничто не угрожало их сну и жизни.

Поскольку лекарь в деревне тоже был мужчиной и отбыл вместе с остальными, его обязанности выполняли две его молодые дочери: Пира и Сайа. Они, конечно же, не владели искусством отца в совершенстве, но все-таки умели многое. Им Ажа также приказала по очереди ежедневно находиться подле шести королев. В конце концов, они всего лишь дети, а дети часто ранятся, падают и болеют. Она не могла допустить, чтобы глупый несчастный случай поставил под угрозу жизнь любой из девочек, а значит и жизнь их племени.

Стены дома выкрасили в белый цвет – цвет смерти – чтобы все в деревне понимали, что в него входить запрещено под угрозой казни. Рядом постоянно горел костер, и женщины-охранники следили за тем, чтобы он не затухал. В Майахрамо появилось второе сакральное здание, помимо Зала Совета, стены которого напротив были много лет назад выкрашены в зеленый – цвет жизни.

Королева, конечно же, поговорила с каждой из матерей шести королев. Странным образом оказалось, что все эти женщины были похожи. Они почти все были одного возраста, все – жены рыбаков, все – тихие, как мыши. Покорность – вот с чем приняли они известие королевы. Ажа рассчитывала увидеть гордость в их глазах, но она ее не увидела, а может быть просто не разглядела. За сегодняшний день, столь длинный и тяжелый, последовавший за такой же трудной и длинной ночью, замылил ей глаза. К вечеру она уже с трудом видела, едва различая черты лиц, окружавших ее. Королева очень сильно устала. Она понимала это, чувствовала своим уже немолодым телом. Усталость накопилась в ее ногах, руках, спине, шее, лбу, висках, языке. Вот и глаза туда же – отказывали Аже в ясности и четкости. Но этот естественный ход вещей, как сегодня, так и в целом, не смущал ее и не заботил. Она всегда ловко подстраивалась под свою надвигающуюся старость ежедневно, меняя свое поведение и пристрастия в течение жизни и в течение конкретного дня. Это было так просто и так должно, что не могло быть иначе.

Все матери, конечно же, согласились отдать своих пятилетних дочерей на попечение Ажи и племени. Они ни на секунду не усомнились в пророчестве, в котором могли бы усомниться, ведь его всегда труднее принять, если оно касается тебя лично, и, конечно же, еще невыносимо труднее, когда касается твоих детей. Но матери не огорчили Ажу, они не подвели ее: кивали и целовали ее руки. Да, пусть они плачут, пусть, подумала Ажа. Это неплохо. Ведь они женщины, а это их дети. В их слезах нет ничего плохого. Главное, они готовы принять должное, а значит цель достигнута и дальше можно двигаться спокойнее. Впрочем, Ажа не была уверена, что все шестеро понимали, что их девочки – больше не их дочери, что они теперь – дочери племени, дочери Острова, дочери Богов. По крайней мере, одна из них. Но это осознание придет к ним позднее, может быть завтра, и, была уверена королева, оно будет встречено матерями с готовностью. Так же, как сегодня они с готовностью встретили пророчество и разлуку с детьми.

Все девочки, кроме одной, видимо, унаследовали больше от матерей, чем от отцов: они были тихие, спокойные, приветливые и покорные. Лишь одна – Бэка – то и дело куда-то бежала, что-то кричала, смеялась и плакала громче остальных. Она, как и, наверное, ее отец, была больше пчелой, чем цветком. И Ажа, что естественно, сразу подметила это, соблазнившись мыслью о том, не является ли это явственное и разительное отличие Бэки от остальных девочек знаменующим основанием для того, чтобы принять ее за ту самую, единственную, или, по крайней мере, для того, чтобы присмотреться к ней повнимательней. Королева решила остановиться на последнем потому что не подобало сразу принимать очевидные знаки за истину, тем более, что ошибка в такой ситуации может привести к плачевным, ужасным и, скорее всего, смертельным последствиям.

Других девочек звали: Апа, Дана, Рата, Лефа, Фора. Апа была самой маленькой из всех, самой низенькой и худенькой. Личико ее всегда почти выглядело трогательно-доверчивым, лишь иногда искажаясь гримасой недовольства по тому или иному мелочному детскому поводу. На руках она носила старые сережки матери, обернутые в форме браслетов. Это выглядело красиво, но очень не шло ребенку ее возраста. Ажа подумала, что браслеты эти стоит снять. Глазки Апы ничем особенным не выделялись, в них не читалось любопытство, характерное почти для всех детей. В них не было вообще ничего яркого. Дана была красавицей. Уже сейчас Ажа видела в ней будущую красотку, за которую с наступлением у нее первых месячных будут готовы бороться лучшие мужчины племени. И, отметила королева, казалось, что девочка уже сейчас понимает это. В ее осанке, походке и в том, как она говорит читалось поведение будущей красавицы, знающей о себе то, что все видят, и чему многие завидуют. Платьице у нее тоже было не детское, скорее оно напоминало уменьшенную копию взрослого платья, одного из тех, что иногда в особые дни надевает женщина, чтобы почувствовать особенный день или вечер, выделить его из череды остальных. При этом Дана оставалась холодно-спокойной и тихой: это даже иногда казалось смешным. Рата была сама серьезность. Она задавала довольно много вопросов, но при этом любопытством это назвать язык не поворачивался. Девочка эта – самая высока из всех – просто хотела знать много и сразу об окружавших ее вещах. Она была умна и любознательность ее шла ее лицу, грубоватому, но в чем-то очень симпатичному. Лефа вела себя тихо, но странновато. Она мало общалась с другими девочками, практически не участвовала в общих играх. Часто можно было увидеть ее худую фигуру, увенчанную копной светловолосых кудряшек, блуждающую неподалеку от остальных – так прогуливаются, когда фантазируют о чем-то, мечтают или строят планы. Ажа сразу поняла, что в отличие от Раты, которая интересовалась миром реальным, Лефу больше занимало ее воображение. При этом, девочка всегда была приветлива и добра к окружающим. Фора же отличалась прямолинейностью и лидерскими качествами. Ее больше всего интересовали игры. Она зачинала их, созывала всех, распределяла роли, а сама зачастую играла несколько сразу. Ажа в последующем часто наблюдала за играми шести королев и заметила, что в игре Фора становится много симпатичнее и умнее, чем она была на самом деле.

При ближайшем рассмотрении становились очевидными различия между девочками. Каждая была особенной по-своему. Каждая имела какие-то черты, нехарактерные для остальных пяти. И в этом, думала Ажа, нет, в конечном счете, ничего удивительного.