А сегодня – сейчас, в эту самую минуту, когда я ещё лежу в постели, пытаясь укрыться от всех и от всего белоснежным покрывалом лёгкой ностальгии по времени и событиям, которые уже отошли и, все более отдаляясь, навсегда разбредаются в млечно-сумеречной дымке слабыми радужно тлеющими огоньками вчерашних надежд и угасающих впечатлений. Или незначительно, но так же навсегда со вздохом укладываются на ближнюю полку, в никогда не запирающейся кладовке – моей памяти, – и которые мне как бы жаль. Вот именно в это самое – живое, вздрагивающее и вопросительно уставившееся на меня и одновременно удивительно томительное, закаменевшее мгновенье на душе всё явственней и острее проявляется такое чувство, точно я проспал что-то значительное и важное, отчего (мне так почему-то ощущалось) небо в окне поначалу такое ослепительно-чистое, как после бури, местами на поверку оказалось сплошь засижено мухами. Воображение встрепенулось было, но всё-таки я попридержал его. Не было особого желания его питать. Не хотелось и касаться всего вчерашнего, пенять на что-то, потому как говорит моя жена: «Не мы сами себя причина, но сами себе результат…» Это она так намекает, что во всём виноват я сам. Наверно, что-то из библии вычитала или из мыльной оперы звон. Сейчас ведь модно ввернуть что-нибудь из «телемылодрам». Хотя, вчера-то других намёков вроде бы и не звучало.
Может быть, я действительно упустил что-то, потерял бдительность и расслабился, как… Резкий телефонный зуммер бесцеремонно поднял с кровати в самый ответственный момент: я уж было собрался начать свой Великий поход самобичевания. Жена – радость моя – отменила этот поход легко и непринуждённо, – ей именно сейчас и непременно по телефону не терпелось заслушать мой утренний отчёт, точно в славной конторке с ласковым названием «ателье Ласточка», где она уже второй год с завидным увлечением постигала кутюр, случился непредвиденный спад производственных показателей и я, понятное дело, был главный виновник и ответчик этого.
– Да-да, конечно, мой строгий повелитель, я давно уже встал, даже постель прибрал, как ты и велела, – начал было я преданным фальцетом. – Сейчас непременно займусь вышиванием, или скрою что-нибудь весёленькое…
Но она не приняла игриво-шутливого тона. Ей, очевидно, хотелось настоящего селекторного совещания. Моя внезапная отставка всё ещё занимала её и будоражила гораздо больше, чем я мог себе представить. А я-то думал, что она уже почти пережила этот катаклизм и как-то успокоилась, ведь вечернее кафе и прогулка по ночной набережной как будто развлекло её. К тому же сквозь сон я, кажется, слышал, как она, уходя на свою работу, вполне оптимистично вполголоса напевала что-то под слабые мурлыкающие звуки радио, доносившиеся с кухни.
А что до меня, то я как будто уже обрёл своё равновесие. Да и буря-то утихла, и пыль осела, остались лишь щепки да необитаемый остров, на который, оказывается, так легко можно дозвониться. Но вышивание пришлось опустить. Выставка живых цветов – вот что отвлечёт её по-настоящему. Как я мог забыть это изысканное шоу, заманивающее в свои благоухающие сети почти половину города. Так и есть – она не была готова к такому тонкому ходу и, наверно, поэтому осталась довольна моими рассуждениями и примерному поведению, чему и я радовался недолго. Чмокнув меня в небритую щеку, она опустила трубку, добавив, что придёт к обеду, а может, и пораньше.